Неточные совпадения
Вечером в каюте беседы наши
с моряками затянулись далеко за полночь.
30-го числа
вечером миноносцы дошли до залива Джигит. П.Г. Тигерстедт предложил мне переночевать на судне, а завтра
с рассветом начать выгрузку. Всю ночь качался миноносец на мертвой зыби. Качка была бортовая, и я
с нетерпением ждал рассвета.
С каким удовольствием мы все сошли на твердую землю! Когда миноносцы стали сниматься
с якоря, моряки помахали нам платками, мы ответили им фуражками. В рупор ветром донесло: «Желаем успеха!» Через 10 минут миноносцы скрылись из виду.
Вечером я подошел к огню и увидел старика, беседующего
с Дерсу.
Бо́льшая часть дня уже прошла. Приближался
вечер. По мере того как становилось прохладнее, туман глубже проникал на материк. Словно грязная вата, он спускался
с гор в долины, распространяясь шире и шире и поглощая все,
с чем приходил в соприкосновение.
Вечером я услышал у стрелков громкие разговоры. По настроению я догадался, что они немного выпили. Оказалось, что Дерсу притащил
с собой бутылку спирта и угостил им солдат. Вино разгорячило людей, и они начали ссориться между собой.
Утомленные непогодой, мы рано стали на бивак.
Вечером около нашего табора
с ревом ходил тигр. Ночью мы поддерживали усиленный огонь и несколько раз стреляли из ружей.
В полдень погода не изменилась. Ее можно было бы описать в двух словах: туман и дождь. Мы опять просидели весь день в палатках. Я перечитывал свои дневники, а стрелки спали и пили чай. К
вечеру поднялся сильный ветер. Царствовавшая дотоле тишина в природе вдруг нарушилась. Застывший воздух пришел в движение и одним могучим порывом сбросил
с себя апатию.
Дальнейшее путешествие наше до реки Санхобе прошло без всяких приключений. К бухте Терней мы прибыли в 4 часа дня, а через час прибыли и охотники за пчелами и принесли
с собой 9 кг хорошего сотового меда.
Вечером казаки ловили рыбу в реке. Кроме горбуши, в неводок попалось несколько гольянов, мясо которых имело горьковатый привкус.
Вечером, сидя у жаровни
с угольями, я пил чай
с солеными лепешками и расспрашивал старика о путях, ведущих на север.
В 7 часов
вечера вдруг туман быстро начал подниматься кверху. Одновременно
с этим стал накрапывать дождь, который через 15 минут перестал, а вместе
с ним рассеялся и туман. На небе выглянули звезды.
К
вечеру погода не изменилась: земля по-прежнему, словно саваном, была покрыта густым туманом. Этот туман
с изморосью начинал надоедать. Идти по лесу в такую погоду все равно что во время дождя: каждый куст, каждое дерево, которые нечаянно задеваешь плечом, обдают тысячами крупных капель.
Перед сумерками я еще раз сходил посмотреть на воду. Она прибывала медленно, и, по-видимому, до утра не было опасения, что река выйдет из берегов. Тем не менее я приказал уложить все имущество и заседлать мулов. Дерсу одобрил эту меру предосторожности.
Вечером, когда стемнело,
с сильным шумом хлынул страшный ливень. Стало жутко.
Миновал еще один день.
Вечером дождь пошел
с новой силой. Вместе
с тем усилился и ветер. Эту ночь мы провели в состоянии какой-то полудремоты. Один поднимался, а другие валились
с ног.
Слова старика сразу согнали
с людей апатию. Все оживились, поднялись на ноги. Дождь утратил постоянство и шел порывами, переходя то в ливень, то в изморось. Это вносило уже некоторое разнообразие и давало надежду на перемену погоды. В сумерки он начал заметно стихать и
вечером прекратился совсем. Мало-помалу небо стало очищаться, кое-где проглянули звезды…
Вечером мы
с Дерсу долго разговаривали об охоте, о зверях, о лесных пожарах и т.д.
С утра день был облачный, но к
вечеру небо очистилось.
С утра хмурившаяся погода к
вечеру разразилась сильным дождем.
Вечером мы еще раз совещались. Решено было, что, когда плот понесет вдоль берега, Аринин и Чжан Бао должны будут соскочить
с него первыми, а я стану сбрасывать вещи. Чан Лин и Дерсу будут управлять плотом. Затем спрыгиваю я, за мной Дерсу, последним оставляет плот Чан Лин.
Следующие два дня были дождливые, в особенности последний. Лежа на кане, я нежился под одеялом.
Вечером перед сном тазы последний раз вынули жар из печей и положили его посредине фанзы в котел
с золой. Ночью я проснулся от сильного шума. На дворе неистовствовала буря, дождь хлестал по окнам. Я совершенно забыл, где мы находимся; мне казалось, что я сплю в лесу, около костра, под открытым небом. Сквозь темноту я чуть-чуть увидел свет потухающих углей и испугался.
Вечером, после ужина, я пошел посмотреть, что он делает. Дерсу сидел, поджав под себя ноги, и курил трубку. Мне показалось у него так уютно, что я не мог отказать себе в удовольствии погреться у огня и поговорить
с ним за кружкой чая.
Утром был довольно сильный мороз (–10°
С), но
с восходом солнца температура стала повышаться и к часу дня достигла +3°
С. Осень на берегу моря именно тем и отличается, что днем настолько тепло, что смело можно идти в одних рубашках, к
вечеру приходится надевать фуфайки, а ночью — завертываться в меховые одеяла. Поэтому я распорядился всю теплую одежду отправить морем на лодке, а
с собой мы несли только запас продовольствия и оружие. Хей-ба-тоу
с лодкой должен был прийти к устью реки Тахобе и там нас ожидать.
К
вечеру небо покрылось тучами, излучение тепла от земли уменьшилось, и температура воздуха повысилась
с +2 до +10°
С. Это был тоже неблагоприятный признак. На всякий случай мы прочно поставили палатки и натаскали побольше дров.
Вечером солон убил белку. Он снял
с нее шкурку, затем насадил ее на вертел и стал жарить, для чего палочку воткнул в землю около огня. Потом он взял беличий желудок и положил его на угли. Когда он зарумянился, солон
с аппетитом стал есть его содержимое. Стрелки начали плеваться, но это мало смущало солона. Он сказал, что белка — животное чистое, что она ест только орехи да грибки, и предлагал отведать этого лакомого блюда. Все отказались…
Маленький ключик привел нас к каменистой, заваленной колодником речке Цаони, впадающей в Кумуху
с правой стороны. После полуденного привала мы выбрались из бурелома и к
вечеру достигли реки Кумуху, которая здесь шириной немного превосходит Цаони и мало отличается от нее по характеру. Ширина ее в верховьях не более 4–5 м. Если отсюда идти по ней вверх, к Сихотэ-Алиню, то перевал опять будет на реке Мыхе, но уже в самых ее истоках. От устья Цаони до Сихотэ-Алиня туземцы считают один день пути.
Вечером я сделал распоряжение: на следующий день Хей-ба-тоу
с лодкой должен был перейти на реку Хатоху и там опять ждать нас, а мы пойдем вверх по реке Холонку до Сихотэ-Алиня и затем по реке Нахтоху спустимся обратно к морю.
В начале ноября было особенно холодно. На реке появились забереги, и это значительно облегчило наше путешествие. Все притоки замерзли. Мы пользовались ими для сокращения пути и к
вечеру дошли до того места, где Дагды сливается
с Нунгини. Отсюда, собственно, и начинается река Нахтоху.
Вечером, у огня, я имел возможность хорошо рассмотреть своих новых знакомых. Нахтохуские удэгейцы невысокого роста, сухощавы, имеют овальное лицо
с выдающимися скулами, вогнутый нос, карие, широко расставленные глаза
с небольшой монгольской складкой век, довольно большой рот, неровные зубы и маленькие руки и ноги.
Вечером мы
с Дерсу сидели у огня и совещались.
Надо было идти дальше, но как-то не хотелось: спутники мои устали, а китайцы были так гостеприимны. Я решил продневать у них еще одни сутки — и хорошо сделал.
Вечером в этот день
с моря прибежал молодой удэгеец и сообщил радостную весть: Хей-ба-тоу
с лодкой возвратился назад и все имущество наше цело. Мои спутники кричали «ура» и радостно пожимали друг другу руки. И действительно, было чему радоваться; я сам был готов пуститься в пляс.
Вечером стрелки рассказывали друг другу разные страхи, говорили о привидениях, домовых,
с кем что случилось и кто что видел.
Вечером мы отпраздновали переход через Сихотэ-Алинь. На ужин были поданы дикушки, потом сварили шоколад, пили чай
с ромом, а перед сном я рассказал стрелкам одну из страшных повестей Гоголя.
Потому ли, что земля переместилась в плоскости эклиптики по отношению к солнцу, или потому, что мы все более и более удалялись от моря (вероятно, имело место и то и другое), но только заметно день удлинялся и климат сделался ровнее. Сильные ветры остались позади. Барометр медленно поднимался, приближаясь к 760. Утром температура стояла низкая (–30°
С), днем немного повышалась, но к
вечеру опять падала до — 25°
С.
Приехали мы в Хабаровск 7 января
вечером. Стрелки пошли в свои роты, а я вместе
с Дерсу отправился к себе на квартиру, где собрались близкие мне друзья.
Вечером я сидел в кабинете и что-то писал. Вдруг я услышал, что дверь тихонько скрипнула. Я обернулся: на пороге стоял Дерсу.
С первого взгляда я увидел, что он хочет меня о чем-то просить. Лицо его выражало смущение и тревогу. Не успел я задать вопрос, как вдруг он опустился на колени и заговорил...
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще
с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Неточные совпадения
Однако Клима Лавина // Крестьяне полупьяные // Уважили: «Качать его!» // И ну качать… «Ура!» // Потом вдову Терентьевну //
С Гаврилкой, малолеточком, // Клим посадил рядком // И жениха
с невестою // Поздравил! Подурачились // Досыта мужики. // Приели все, все припили, // Что господа оставили, // И только поздним
вечером // В деревню прибрели. // Домашние их встретили // Известьем неожиданным: // Скончался старый князь! // «Как так?» — Из лодки вынесли // Его уж бездыханного — // Хватил второй удар! —
Не ветры веют буйные, // Не мать-земля колышется — // Шумит, поет, ругается, // Качается, валяется, // Дерется и целуется // У праздника народ! // Крестьянам показалося, // Как вышли на пригорочек, // Что все село шатается, // Что даже церковь старую //
С высокой колокольнею // Шатнуло раз-другой! — // Тут трезвому, что голому, // Неловко… Наши странники // Прошлись еще по площади // И к
вечеру покинули // Бурливое село…
С Агапом пил до
вечера, // Обнявшись, до полуночи // Деревней
с ним гулял, // Потом опять
с полуночи // Поил его — и пьяного // Привел на барский двор.
Поедешь ранним
вечером, // Так утром вместе
с солнышком // Поспеешь на базар.
Г-жа Простакова. Как теленок, мой батюшка; оттого-то у нас в доме все и избаловано. Вить у него нет того смыслу, чтоб в доме была строгость, чтоб наказать путем виноватого. Все сама управляюсь, батюшка.
С утра до
вечера, как за язык повешена, рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится, мой батюшка!