Неточные совпадения
С января до апреля 1907 года я
был занят составлением отчетов за прошлую экспедицию и только в половине мая
мог начать сборы в новое путешествие. В этих сборах
есть всегда много прелести. Общий план экспедиции
был давно уже предрешен, оставалось только разработать детали.
В заливе Джигит нам пришлось просидеть около двух недель. Надо
было дождаться мулов во что бы то ни стало: без вьючных животных мы не
могли тронуться в путь. Воспользовавшись этим временем, я занялся обследованием ближайших окрестностей по направлению к заливу Пластун, где в прошлом году у Дерсу произошла встреча с хунхузами. Один раз я ходил на реку Кулему и один раз на север по побережью моря.
Скоро стало совсем светло. Солнца не
было видно, но во всем чувствовалось его присутствие. Туман быстро рассеивался, кое-где проглянуло синее небо, и вдруг яркие лучи прорезали мглу и осветили мокрую землю. Тогда все стало ясно, стало видно, где я нахожусь и куда надо идти. Странным мне показалось, как это я не
мог взять правильного направления ночью. Солнышко пригрело землю, стало тепло, хорошо, и я прибавил шагу.
Как раз в этот момент выстрелил Калиновский. Пуля сделала такой большой недолет, что даже не напугала птицу. Узнав, что стрелки не
могли попасть в утку тогда, когда она
была близко, он подошел к ним и, смеясь, сказал...
— Тебе иголка нет, птица тоже нету — летай не
могу. Тебе земля ходи, нога топчи, след делай. Моя глаза
есть — посмотри.
Следующий день
был последним днем июля. Когда занялась заря, стало видно, что погода
будет хорошая. В горах еще кое-где клочьями держался туман. Он словно чувствовал, что доживает последние часы, и прятался в глубокие распадки. Природа ликовала: все живое приветствовало всесильное солнце, как бы сознавая, что только одно оно
может прекратить ненастье.
Я хотел
было почитать немного, но не
мог бороться со сном и незаметно для себя заснул.
После переполоха сна как не бывало. Все говорили, все высказывали свои догадки и постоянно обращались к Дерсу с расспросами. Гольд говорил, что это не
мог быть изюбр, потому что он сильнее стучит копытами по гальке; это не
мог быть и медведь, потому что он пыхтел бы.
Из-за тумана, а
может быть и оттого, что печь давно уже не топилась, в трубе не
было тяги, и вся фанза наполнилась дымом.
Действительно, сквозь разорвавшуюся завесу тумана совершенно явственно обозначилось движение облаков. Они быстро бежали к северо-западу. Мы очень скоро вымокли до последней нитки. Теперь нам
было все равно. Дождь не
мог явиться помехой. Чтобы не обходить утесы, мы спустились в реку и пошли по галечниковой отмели. Все
были в бодром настроении духа; стрелки смеялись и толкали друг друга в воду. Наконец в 3 часа дня мы прошли теснины. Опасные места остались позади.
В сумерки мы возвратились назад. В фанзе уже горел огонь. Я лег на кан, но долго не
мог уснуть. Дождь хлестал по окнам; вверху, должно
быть на крыше, хлопало корье; где-то завывал ветер, и не разберешь, шумел ли то дождь, или стонали озябшие кусты и деревья. Буря бушевала всю ночь.
Тут только я обратил внимание, что фанза действительно стояла на низком берегу и в случае наводнения
могла быть легко затоплена.
По его словам, такой же тайфун
был в 1895 году. Наводнение застало его на реке Даубихе, около урочища Анучино. Тогда на маленькой лодочке он спас заведующего почтово-телеграфной конторой, двух солдаток с детьми и четырех китайцев. Два дня и две ночи он разъезжал на оморочке и снимал людей с крыш домов и с деревьев. Сделав это доброе дело, Дерсу ушел из Анучина, не дожидаясь полного спада воды. Его потом хотели наградить, но никак не
могли разыскать в тайге.
Следующий день
был 15 августа. Все поднялись рано, с зарей. На восточном горизонте темной полосой все еще лежали тучи. По моим расчетам, А.И. Мерзляков с другой частью отряда не
мог уйти далеко. Наводнение должно
было задержать его где-нибудь около реки Билимбе. Для того чтобы соединиться с ним, следовало переправиться на правый берег реки. Сделать это надо
было как можно скорее, потому что ниже в реке воды
будет больше и переправа труднее.
— Какой народ! — говорил он в сердцах. — Та к ходи, головой качай, все равно как дети. Глаза
есть — посмотри нету. Такие люди в сопках живи не
могу — скоро пропади.
Казалось, природа нарочно избрала эти места для того, чтобы показать, какова
может быть производительная сила земли.
С первых же шагов я почувствовал, что, не
будь у меня котомки за плечами и в руках крепкой палки, я не
мог бы справиться с течением.
Обсушившись немного, я пошел вниз по реке со слабой надеждой найти фуражку. Течением
могло прибить ее где-нибудь около берега. Та к я проходил до самых сумерек, но фуражки не нашел и должен
был взамен ее повязать голову платком. В этом своеобразном уборе я продолжал уже весь дальнейший путь.
Однако около костей должны
были остаться такие предметы, которые не
могли сгореть и по которым можно
было бы установить национальность умерших.
В 11 часов утра мы распрощались с Арму и круто повернули к востоку. Здесь
был такой же пологий подъем, как и против реки Такунчи. Совершенно незаметно мы поднялись на Сихотэ-Алинь и подошли к восточному его обрыву. В это время туман рассеялся, и мы
могли ориентироваться.
Валить дерево в реку против самого Дерсу
было опасно, потому что оно
могло сбить его с сука, за который он держался.
Я спешно стал развязывать котомки и собирать все, что
было подходящего и что
могло хоть как-нибудь заменить веревки.
Душа оставляет тело, странствует и многое видит в то время, когда человек спит. Этим объясняются сны. Душа неодушевленных предметов тоже
может оставлять свою материю. Виденный нами мираж, с точки зрения Дерсу,
был тенью (ханя) тех предметов, которые в это время находились в состоянии покоя. Та к первобытный человек, одушевляя природу, просто объясняет такое сложное оптическое явление, как мираж.
Корейцы считают, что их способ соболевания самый лучший, потому что ловушка действует наверняка и случаев, чтобы соболь ушел, не бывает. Кроме того, под водой соболь находится в сохранности и не
может быть испорчен воронами или сойками. В корейские ловушки, так же как и в китайские, часто попадают белки, рябчики и другие мелкие птицы.
Дерсу принялся снимать шкуру и делить мясо на части. Неприятная картина, но тем не менее я не
мог не любоваться работой своего приятеля. Он отлично владел ножом: ни одного лишнего пореза, ни одного лишнего движения. Видно, что рука у него на этом деле хорошо
была набита. Мы условились, что немного мяса возьмем с собой; Чжан Бао и Фокин примут меры доставить остальное староверам и для команды.
Водопад и на меня произвел жуткое и чарующее впечатление. Что-то в нем
было живое, стихийное. Какое же впечатление он
мог произвести на душу человека, который все считал живым и человекоподобным!
Утром, когда я проснулся, первое, что бросилось мне в глаза,
был туман. Скоро все разъяснилось — шел снег. Хорошо, что мы ориентировались вчера, и потому сегодня с бивака
могли сразу взять верное направление.
Или мы привыкли к воде, или солнце пригрело нас, а
может быть, то и другое вместе, только броды стали казаться не такими уж страшными и вода не такой холодной.
Мы рассчитали, что если пойдем по тропе, то выйдем на реку Найну к корейцам, и если пойдем прямо, то придем на берег моря к скале Ван-Син-лаза. Путь на Найну нам
был совершенно неизвестен, и к тому же мы совершенно не знали, сколько времени
может занять этот переход. До моря же мы рассчитывали дойти если не сегодня, то, во всяком случае, завтра к полудню.
Как ни старались мы избежать бродов, нам не удалось от них отделаться. Но все же заметно
было, что они становились реже. Через несколько километров река разбилась на протоки, между которыми образовались острова, поросшие тальниками. Тут
было много рябчиков. Мы стреляли, но ни одного не
могли убить: руки дрожали, не
было сил прицеливаться как следует. Понуро мы шли друг за другом и почти не говорили между собой.
Наш трудный путь
был кончен. Сюда стрелки должны
были доставить продовольствие, здесь мы
могли оставаться на месте до тех пор, пока окончательно не выздоровеем.
Когда мы подошли к реке,
было уже около 2 часов пополудни. Со стороны моря дул сильный ветер. Волны с шумом бились о берег и с пеной разбегались по песку. От реки в море тянулась отмель. Я без опаски пошел по ней и вдруг почувствовал тяжесть в ногах. Хотел
было я отступить назад, но, к ужасу своему, почувствовал, что не
могу двинуться с места. Я медленно погружался в воду.
Лодка Хей-ба-тоу
могла останавливаться только в устьях таких рек, которые не имели бара и где
была хоть небольшая заводь. Река Бабкова достоинствами этими не отличалась, и потому Хей-ба-тоу прошел ее мимо с намерением остановиться около мыса Сосунова.
Может быть, единственный раз в жизни мы слышали подземный гул.
Шли мы теперь без проводника, по приметам, которые нам сообщил солон. Горы и речки так походили друг на друга, что можно
было легко ошибиться и пойти не по той дороге. Это больше всего меня беспокоило. Дерсу, наоборот, относился ко всему равнодушно. Он так привык к лесу, что другой обстановки, видимо, не
мог себе представить. Для него
было совершенно безразлично, где ночевать — тут или в ином месте…
Во вторую половину ночи все небо покрылось тучами. От Дерсу я научился распознавать погоду и приблизительно
мог сказать, что предвещают тучи в это время года: тонкие слоистые облака во время штиля, если они лежат полосами на небе, указывают на ветер, и чем дольше стоит такая тишь, тем сильнее
будет ветер.
По словам Монгули, китаец, проходивший по тропе два дня назад, вынул из ловушки соболя и наладил ее снова. Я высказал предположение, что,
может быть, ловушка пустовала. Тогда Монгули указал на кровь — ясное доказательство, что ловушка действовала.
—
Может быть, в ловушку попал не соболь, а белка? — спросил я опять.
Это
было для нас непоправимым несчастьем. В лодке находилось все наше имущество: теплая одежда, обувь и запасы продовольствия. При себе мы имели только то, что
могли нести: легкую осеннюю одежду, по одной паре унтов, одеяла, полотнища палаток, ружья, патроны и весьма ограниченный запас продовольствия. Я знал, что к северу, на реке Един, еще живут удэгейцы, но до них
было так далеко и они
были так бедны, что рассчитывать на приют у них всего отряда нечего
было и думать.
Я полагал
было пойти в фанзы к удэгейцам, но Дерсу советовал остаться на берегу моря. Во-первых, потому, что здесь легче
было найти пропитание, а во-вторых, он не терял надежды на возвращение Хей-ба-тоу. Если последний жив, он непременно возвратится назад,
будет искать нас на берегу моря, и если не найдет, то
может пройти мимо. Тогда мы опять останемся ни с чем. С его доводами нельзя
было не согласиться.
Он никогда не думал о том, что глаза
могут ему изменить и купить их нельзя
будет уже ни за какие деньги.
В глазах его
было такое просительное выражение, что я не
мог противиться. Отказ мой обидел бы его. Я согласился, но взял с него слово, что по окончании экспедиции он поедет со мною в Хабаровск. Дерсу согласился тоже.
Тогда они поняли, что тигр
был мертвым только на время (он
может всегда делать это по своему желанию).
Утром мы сразу почувствовали, что Сихотэ-Алинь отделил нас от моря: термометр на рассвете показывал — 20°С. Здесь мы расстались с Сунцаем. Дальше мы
могли идти сами; течение воды в реке должно
было привести нас к Бикину. Тем не менее Дерсу обстоятельно расспросил его о дороге.
По времени нам пора
было устраивать бивак. Я хотел
было войти в юрту, но Дерсу просил меня подождать немного. Он накрутил на палку бересту, зажег ее и, просунув факел в юрту, с криками стал махать им во все стороны. Захаров и Аринин смеялись, а он пресерьезно говорил им, что, как только огонь вносится в юрту, черт вместе с дымом вылетает через отверстие в крыше. Только тогда человек
может войти в нее без опаски.
Будь один кабан, я,
может быть, стрелял бы, но передо мной
были два секача.
Мои спутники рассмеялись, а он обиделся. Он понял, что мы смеемся над его оплошностью, и стал говорить о том, что «грязную воду» он очень берег. Одни слова, говорил он, выходят из уст человека и распространяются вблизи по воздуху. Другие закупорены в бутылку. Они садятся на бумагу и уходят далеко. Первые пропадают скоро, вторые
могут жить сто годов и больше. Эту чудесную «грязную воду» он, Дерсу, не должен
был носить вовсе, потому что не знал, как с нею надо обращаться.
Был конец марта. Солнышко стояло высоко на небе и посылало на землю яркие лучи. В воздухе чувствовалась еще свежесть ночных заморозков, в особенности в теневых местах, но уже по талому снегу, по воде в ручьях и по веселому, праздничному виду деревьев видно
было, что ночной холод никого уже запугать не
может.