Неточные совпадения
В хозяйственной части тоже пришлось кое-что изменить. Например, мы совершенно отказались от медных чайников. Они тяжелы, требуют постоянной полуды, у них часто отпаиваются носки. Несравненно лучше простые алюминиевые котелки разного диаметра. Они прочны, дешевы, легки и при переноске вкладываются
один в другой. Для ловли рыбы
в реках мы захватили с собой маленький бредень.
— Хороший он человек, правдивый, — говорил старовер. —
Одно только плохо — нехристь он, азиат,
в бога не верует, а вот поди-ка, живет на земле все равно так же, как и я. Чудно, право! И что с ним только на том свете будет?
Когда без всяких данных
одна партия шла искать золото
в какой-нибудь распадок, другой казалось, что именно там-то и есть алмазы.
В заливе Джигит нам пришлось просидеть около двух недель. Надо было дождаться мулов во что бы то ни стало: без вьючных животных мы не могли тронуться
в путь. Воспользовавшись этим временем, я занялся обследованием ближайших окрестностей по направлению к заливу Пластун, где
в прошлом году у Дерсу произошла встреча с хунхузами.
Один раз я ходил на реку Кулему и
один раз на север по побережью моря.
Сначала его никто не слушал, потом притих
один спорщик, за ним другой, третий, и скоро на таборе совсем стало тихо. Дерсу пел что-то печальное, точно он вспомнил родное прошлое и жаловался на судьбу. Песнь его была монотонная, но
в ней было что-то такое, что затрагивало самые чувствительные струны души и будило хорошие чувства. Я присел на камень и слушал его грустную песню. «Поселись там, где поют; кто поет, тот худо не думает», — вспомнилась мне старинная швейцарская пословица.
В это время ко мне подошел Дерсу и попросил разрешения остаться на
один день у тазов.
По следам он узнал все, что произошло у нас
в отряде: он видел места наших привалов, видел, что мы долго стояли на
одном месте — именно там, где тропа вдруг сразу оборвалась, видел, что я посылал людей
в разные стороны искать дорогу.
Редколесье
в горах, пологие увалы, поросшие кустарниковой растительностью, и широкая долина реки Иодзыхе, покрытая высокими тростниками и полынью, весьма благоприятны для обитания диких коз. Мы часто видели их выбегающими из травы, но они успевали снова так быстро скрыться
в зарослях, что убить не удалось ни
одной.
Кое-где виднелась свежевзрытая земля. Та к как домашних свиней китайцы содержат
в загонах, то оставалось допустить присутствие диких кабанов, что и подтвердилось. А раз здесь были кабаны, значит, должны быть и тигры. Действительно, вскоре около реки на песке мы нашли следы
одного очень крупного тигра. Он шел вдоль реки и прятался за валежником. Из этого можно было заключить, что страшный зверь приходил сюда не для утоления жажды, а на охоту за козулями и кабанами.
По рассказам тазов, месяца два назад
один тигр унес ребенка от самой фанзы. Через несколько дней другой тигр напал на работавшего
в поле китайца и так сильно изранил его, что он
в тот же день умер.
Она пересекала долину Синанцы и
одним концом упиралась
в скалистую сопку.
На этом протяжении
в Синанцу впадают следующие горные речки: Пярл-гоу и Изимлу — справа; Лаза-гоу и Хунголя-гоу [Пянь-эр-гоу — покатая долина. Лаза-гоу — скалистая долина. Хуан-га-лян-гоу — долина красного гаоляна.] — слева. Сама по себе река немноговодна, но бурелом, сложенный
в большие груды, указывает на то, что во время дождей вода поднимается настолько высоко, что деревья по ней свободно переносятся с
одного места на другое.
Выбрав
один из них, мы стали взбираться на хребет. По наблюдениям Дерсу, дождь должен быть затяжным. Тучи низко ползли над землей и наполовину окутывали горы. Следовательно, на вершине хребта мы увидели бы только то, что было
в непосредственной от нас близости. К тому же взятые с собой запасы продовольствия подходили к концу. Это принудило нас на другой день спуститься
в долину.
В это время пришел
один из стрелков и стал рассказывать о том, что Дерсук (так всегда его звали) сидит
один у огня и поет песню.
В полдень погода не изменилась. Ее можно было бы описать
в двух словах: туман и дождь. Мы опять просидели весь день
в палатках. Я перечитывал свои дневники, а стрелки спали и пили чай. К вечеру поднялся сильный ветер. Царствовавшая дотоле тишина
в природе вдруг нарушилась. Застывший воздух пришел
в движение и
одним могучим порывом сбросил с себя апатию.
Следующий день был последним днем июля. Когда занялась заря, стало видно, что погода будет хорошая.
В горах еще кое-где клочьями держался туман. Он словно чувствовал, что доживает последние часы, и прятался
в глубокие распадки. Природа ликовала: все живое приветствовало всесильное солнце, как бы сознавая, что только
одно оно может прекратить ненастье.
Еще
один перевал, и мы попали
в великолепную плодородную долину небольшой реки Адимил, которая на картах обозначена Акмой и которую удэгейцы называют Агама.
Один из них был старик; быть может, его теперь уже нет
в живых.
Одни из них состоят из обломков
в метр величиною, другие — из камней с конскую голову, третьи — с голову человека.
Как произошли осыпи? Кажется, будто здесь были землетрясения и целые утесы распались на обломки. На самом деле это работа медленная, вековая и незаметная для глаза. Сначала
в каменной породе появляются трещины; они увеличиваются
в размерах, сила сцепления уступает силе тяжести,
один за другим камни обрываются, падают, и мало-помалу на месте прежней скалы получается осыпь. Обломки скатываются вниз до тех пор, пока какое-либо препятствие их не задержит.
Забрав свой трофей, я возвратился на бивак. Та м все уже были
в сборе, палатки поставлены, горели костры, варился ужин. Вскоре возвратился и Дерсу. Он сообщил, что видел несколько свежих тигриных следов и
одни из них недалеко от нашего бивака.
Я поймал
одного жука и позже узнал его научное название — гигантский усач. Он является представителем фауны, оставшейся
в Уссурийском крае
в наследие от третичного периода. Жук был коричневого цвета, с пушком на спине, с сильными челюстями, загнутыми кверху, и очень напоминал жука-дровосека, только усы у него были покороче. Длина тела его равнялась 9,5 сантиметра, а ширина — 3 сантиметрам.
Разбросанные
в лесу головешки медленно гасли
одна за другой.
Проснулся я
в 8 часов утра. По-прежнему моросило. Дерсу ходил на разведку, но ничего не нашел. Животное, подходившее ночью к нашему биваку, после выстрела бросилось назад через реку. Если бы на отмели был песок, можно было бы увидеть его следы. Теперь остались для нас только
одни предположения. Если это был не лось, не изюбр и не медведь, то, вероятно, тигр.
Мы немного задержались
в последней фанзе и только к полудню достигли верховьев реки. Тропа давно кончилась, и мы шли некоторое время целиной, часто переходя с
одного берега реки на другой.
Ливень хлестал по лицу и не позволял открыть глаза. Не было видно ни зги.
В абсолютной тьме казалось, будто вместе с ветром неслись
в бездну деревья, сопки и вода
в реке и все это вместе с дождем образовывало
одну сплошную, с чудовищной быстротой движущуюся массу.
Миновал еще
один день. Вечером дождь пошел с новой силой. Вместе с тем усилился и ветер. Эту ночь мы провели
в состоянии какой-то полудремоты.
Один поднимался, а другие валились с ног.
Он поднял ружье и стал целиться, но
в это время тигр перестал реветь и шагом пошел на увал
в кусты. Надо было воздержаться от выстрела, но Дерсу не сделал этого.
В тот момент, когда тигр был уже на вершине увала, Дерсу спустил курок. Тигр бросился
в заросли. После этого Дерсу продолжал свой путь. Дня через четыре ему случилось возвращаться той же дорогой. Проходя около увала, он увидел на дереве трех ворон, из которых
одна чистила нос о ветку.
Один раз он вошел
в воду и стал кричать, что никого не боится.
Мул, которого взяли с собой Аринин и Сабитов, оказался с ленцой, вследствие чего стрелки постоянно от нас отставали. Из-за этого мы с Дерсу должны были часто останавливаться и поджидать их. На
одном из привалов мы условились с ними, что
в тех местах, где тропы будут разделяться, мы будем ставить сигналы. Они укажут им направление, которого надо держаться. Стрелки остались поправлять седловку, а мы пошли дальше.
По дороге мы несколько раз видели козуль. Я стрелял и убил
одну из них.
В сумерки мы дошли до верховьев реки и стали биваком.
На следующий день, 2 сентября, была назначена дневка. Любители ловить рыбу ходили на реку. Они поймали три кеты,
одну горбушу и двух бычков-подкаменщиков с пестрой окраской и оранжевой каймой на темно-оливковом спинном плавнике. Остальные люди приводили
в порядок одежду и чистили оружие.
От тазовских фанз вверх по долине идет пешеходная тропа. Она придерживается левого берега реки и всячески избегает бродов. Там, где долина суживается, приходится карабкаться по скалам и даже идти вброд по воде. Первые «щеки» (из кварцепорфирового туфа) находятся
в 12 км от моря, вторые будут на 2,5 км выше. Здесь
в обнажениях можно видеть диабазовый и сильно хлоритизированный порфирит.
В углублении
одной из скал китайцы устроили кумирню, посвященную божеству, охраняющему леса и горы.
Ночь была ясная.
Одна сторона реки была освещена, другая —
в тени. При лунном свете листва деревьев казалась посеребренной, стволы — белесовато-голубыми, а тени — черными. Кусты тальника низко склонились над водой, точно они хотели скрыть что-то около своих берегов. Кругом было тихо, безмолвно, только река слабо шумела на перекатах.
Иногда выдра перекочевывает из
одной речки
в другую; туземцам случалось убивать их
в горах, далеко от реки.
Из притоков Такунчи самые интересные
в среднем течении: два малых безымянных справа и
один большой (река Талда) с левой стороны. Первый приведет к перевалу на Илимо, второй — на реку Сакхому (Сяо-Кема) и третий — опять на Такему. Около устья каждого из притоков есть по
одной зверовой фанзе.
Ночь обещала быть холодной. По небу, усеянному звездами, широкой полосой протянулся Млечный Путь. Резкий, холодный ветер тянул с северо-запада. Я озяб и пошел
в фанзу, а китаец остался
один у огня.
Значит, с вершины мы спустились только на 105 м, что
в среднем на
один километр составляет 10 м.
А спасение было так близко:
один переход — и они были бы
в фанзе отшельника-китайца, у которого мы провели прошлую ночь. Окаймляющие полянку деревья, эти безмолвные свидетели гибели шестерых людей, молчаливо стояли и теперь. Тайга показалась мне еще угрюмее.
В самых верховьях Такема принимает
в себя справа и слева еще по
одному притоку.
Небольшая тропка привела нас к фанзочке, построенной среди густого леса,
в расстоянии
один километр от Такемы; тут мы заночевали, а утром снова продолжали свой путь вниз по долине реки Такемы.
В котомке Дерсу оказался еще
один запасной ремень.
На другой день мы продолжали наш путь вниз по долине реки Такемы и
в три с половиной дня дошли до моря уже без всяких приключений. Это было 22 сентября. С каким удовольствием я растянулся на чистой циновке
в фанзе у тазов! Гостеприимные удэгейцы окружили нас всяческим вниманием:
одни принесли мясо, другие — чай, третьи — сухую рыбу. Я вымылся, надел чистое белье и занялся работой.
Путь А.И. Мерзлякова начинался от фанзы удэгейца Сиу Ху и шел прямо на восток, пересекая несколько маленьких перевальчиков. Перейдя речку Хуля, он повернул к северо-востоку, затем пересек еще
одну реку — Шооми (
в верховьях) — и через 3 суток вышел на реку Кулумбе. Здесь, около скалы Мафа, он где-то видел выходы каменного угля на поверхность. После перевала по другой безымянной горной речке он пришел на реку Найну, прямо к корейским фанзам.
Большие обнажения на берегу моря к северу от реки Такемы состоят главным образом из лав и их туфов (биолитовый дацит), дальше тянутся полевошпатовые сланцевые породы и диорит. Тип берега кулисный. Действительно, мысы выступают
один за другим наподобие кулис
в театре. Вблизи берега нигде нет островов. Около мысов, разрушенных морским прибоем, кое-где образовались береговые ворота. Впоследствии своды их обрушились, остались только столбы — любимые места отдыха птиц.
У подножия найнинских террас, на самом берегу моря, мы нашли корейскую фанзу. Обитатели ее занимались ловлей крабов и соболеванием.
В фанзе жили девять холостых корейцев. Среди них двое одетых по-китайски и
один по-удэгейски. Они носили косы и имели подбритые лбы. Я долго их принимал за то, чем они казались, и только впоследствии узнал, кто они на самом деле.
На возвратном пути
в фанзу я услышал еще какой-то шум
в сарае — это корейцы мололи муку при помощи ручных жерновов, наложенных
один на другой. К верхнему прикреплен короткий рычаг, при помощи которого он приводится
в движение. Зерно насыпается
в деревянный ящик, откуда оно течет
в отверстие верхнего камня и затем к зазорам между жерновами.
Как и надо было ожидать, наше появление вызвало беспокойство среди корейцев.
В фанзе было свободно, и потому мы разместились на
одном из канов. Дерсу сделал вид, что не понимает их языка, и внимательно стал прислушиваться к тому, что они говорили между собою.
На морских картах
в этих местах показаны двое береговых ворот.
Одни малые — у самого берега, другие большие —
в воде. Ныне сохранились только те, что ближе к берегу. Удэгейцы называют их Сангасу, что значит «Дыроватые камни», а китайцы — Кулунзуйза [Кулунь-цзий-цзы — конец, дыра (отверстие).].
Об этих Дыроватых камнях у туземцев есть такое сказание.
Одни люди жили на реке Нахтоху, а другие — на реке Шооми. Последние взяли себе жен с реки Нахтоху, но, согласно обычаю, сами им
в обмен дочерей своих не дали. Нахтохуские удэгейцы отправились на Шооми и, воспользовавшись отсутствием мужчин, силой забрали столько девушек, сколько им было нужно.