Неточные совпадения
Но эпидемия прошла мимо, и вообще Саша
был совершенно здоров, рос крепко и хорошо, как и его младшая сестренка, нежный и крепкий цветочек на гибком стебельке, — а то темное в глазах, что так ее испугало, осталось навсегда и не
уходило.
Мамы не
было дома, она
ушла еще после обеда куда-то в гости, и Линочка рисовала, когда в тихую комнатку ее тихо вошел Саша и сел у стола, в зеленой тени абажура.
Проводил он Сашу до самого дома и уже у калитки — точно именно у порога дома, когда люди расстаются и
уходят к своим мыслям, и нужно
было бросить этот мостик — посмотрел Саше в глаза и спросил...
Надо
было тут же
уйти, но Саша остался; и нарочно сел так, чтобы не могла подойти Женя Эгмонт. Слушал вполслуха разговор, раза три уловил слово «порнография», звучавшее еще молодо и свежо. Остановил внимание громкий голос Добровольского...
И музыку Колесников слушал внимательно, хотя в его внимании
было больше почтительности, чем настоящего восторга; а потом подсел к Елене Петровне и завел с нею продолжительный разговор о Саше. Уже и Линочка, зевая,
ушла к себе, а из полутемной гостиной все несся гудящий бас Колесникова и тихий повествующий голос матери.
«Пойти проводить его? Ведь все равно не усну. Да нет, пускай: от судьбы не
уйдешь. Но какая страшная
будет ночь!»
Но Колесников уже не хотел музыки: мутилась душа, и страшно
было, что расплачется — от любви, от остро болючей жалости к Саше, к матросику с его балалайкой, ко всем живущим. Прощался и
уходил — смутный, тревожный, мучительно ищущий путей, как сама народная совесть, страшная в вековечном плену своем.
Быть холоднее и суше, чтобы не так жалела, когда
уйдет?
А если
быть таким, как хочется, и все сердце открыть для любви и нежности сыновней, — то как же она
будет потом, когда он
уйдет навсегда?
В четверг только на час
уходил к Колесникову и передал ему деньги. Остальное время
был дома возле матери; вечером в сумерки с ней и Линочкой ходил гулять за город. Ночью просматривал и жег письма; хотел сжечь свой ребяческий старый дневник, но подумал и оставил матери. Собирал вещи, выбрал одну книгу для чтения; сомневался относительно образка, но порешил захватить с собою — для матери.
Так
было до вечера. Вечером Линочка
ушла к Жене Эгмонт вместе заниматься, а Саша читал матери любимого обоими Байрона; и
было уже не меньше десяти часов, когда Саше прислуга подала записку от Колесникова: «Выйди сейчас же, очень важно».
Только что
был, только что
ушел, только что, только что — куда ни придешь, все только что, и след его дымится, а самого нет.
Еще то сбивало, что одни и те же мужики то приходили и некоторое время работали с шайкой, то так же внезапно и неслышно
уходили, и никогда нельзя
было знать, постоянный он или гостюющий. Какими-то своими соображениями руководились они, приходя и
уходя, и нельзя
было добиться толку вопросами, да под конец и спрашивать перестали — махнули рукой, как и на дисциплину.
И в первые же дни вся эта компания, с большой неохотой допущенная Жегулевым, обособилась вокруг Васьки Соловьева; и хотя сам Васька
был неизменно почтителен, ни на шаг не выходил из послушания, а порою даже приятно волновал своей красивой щеголеватостью, но не
было в глазах его ясности и дна: то выпрет душа чуть не к самому носу, и кажется он тогда простым, добрым и наивно-печальным, то
уйдет душа в потемки, и на месте ее в черных глазах бездонный и жуткий провал.
Быстро отрастали волосы на голове, и, хотя усов по-прежнему не
было, по щекам и подбородку запушилась смолянисто-черная рамочка, траурная кайма для бледного лица; вместе с новым выражением глаз это делало его до боли красивым — не
было жизни в этой красоте,
ушла она с первой кровью.
Наскоро и голодно куснув, что
было под рукою, разбрелись из любопытства и по делу: кто
ушел на двор, где громили службы, кто искал поживы по дому. Для старших оставались пустые и свободные часы, час или два, пока не разберутся в добре и не нагрузятся по телегам; по богатству экономии следовало бы остаться дольше, но, по слухам, недалеко бродили стражники и рота солдат, приходилось торопиться.
— Далеко, успеем
уйти.
Пей!
И снова
ушел в свою мечту Саша.
Было с ним то странное и похожее на чудо, что как дар милостивый посылается судьбою самым несчастным для облегчения: полное забвение мыслей, поступков и слов и радостное ощущение настоящей, скрытой словами и мыслями, вечной бестелесной жизни. Остановилось и время.
Бесконечно долго
уходили от зарева, теряя его в лесу и снова находя в поле и на горках: должно
быть, загорелись и службы, долго краснелось и бросало вперед тени от идущих.
Ушли, и стало еще тише. Еремей еще не приходил, Жучок подсел к играющим, и Саша попробовал заснуть. И сразу уснул, едва коснулся подстилки, но уже через полчаса явилось во сне какое-то беспокойство, а за ним и пробуждение, — так и все время
было: засыпал сразу как убитый, но ненадолго. И, проснувшись теперь и не меняя той позы, в которой спал, Жегулев начал думать о своей жизни.
Ответа не
было, и, закрыв на мгновение красный глаз огня, Жучок
ушел.
Жегулев и матрос переглянулись: «Выдаст!» — но как-то все равно стало, пусть
уходит. Может
быть, и не выдаст.
Не может
быть, чтобы так кончилось все: закопают его в лесу, и
уйдут навсегда из этого места, и больше никогда и нигде не
будет никакого Колесникова, ни его слов, ни его голоса, ни его любви.
Все еще много народу
было в шайке, но с каждым днем кто-нибудь отпадал, не всегда заменяясь новым: только по прошествии времени ясно виделась убыль; и одни
уходили к Соловью, другие же просто отваливались, расходились по домам, в город, Бог весть куда —
были и нет.
Не
ушли только те, у кого не
было телег, да выли две бабы, у которых угнали лошадей, пока не цыкнул на них свирепый Еремей.
И странно
было, что Саша также ничего не мог придумать: точно совсем не знал человека и того, на что он способен — одно только ясно: к Соловью
уйти не мог. Выждали до полудня, а потом, томясь бездеятельностью, отправились на поиски, бестолково бродили вокруг стана и выкрикали...
Было возле что-то услужливое, благородное, деликатное, говорило какие-то слова, которые все позабыты, укрывало, когда холодно, поддерживало под руку, когда слабо, — а теперь взяло и застрелилось, самостоятельно, ни с кем не посоветовавшись, без слов
ушло из жизни.
Вернулась она довольно скоро, и глаза у нее
были странные, но день прошел обычно; а на следующее утро она снова
уходила, и так несколько дней подряд, и глаза у нее
были странные, — но в остальном все шло по-обычному.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не
была червонная дама. (Поспешно
уходит вместе с Марьей Антоновной и говорит за сценою.)Этакое вдруг вообразится! червонная дама! Бог знает что такое!
Слесарша (
уходя).Не позабудь, отец наш!
будь милостив!
— Нет. Он в своей каморочке // Шесть дней лежал безвыходно, // Потом
ушел в леса, // Так
пел, так плакал дедушка, // Что лес стонал! А осенью //
Ушел на покаяние // В Песочный монастырь.
«Скучаешь, видно, дяденька?» // — Нет, тут статья особая, // Не скука тут — война! // И сам, и люди вечером //
Уйдут, а к Федосеичу // В каморку враг: поборемся! // Борюсь я десять лет. // Как
выпьешь рюмку лишнюю, // Махорки как накуришься, // Как эта печь накалится // Да свечка нагорит — // Так тут устой… — // Я вспомнила // Про богатырство дедово: // «Ты, дядюшка, — сказала я, — // Должно
быть, богатырь».
— Филипп на Благовещенье //
Ушел, а на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.