«Да что же это? Вот я и опять понимаю!» — думает в восторге Саша и с легкостью, подобной чуду возрождения или смерти, сдвигает вдавившиеся тяжести, переоценивает и прошлое, и душу свою, вдруг убедительно чувствует несходство свое с матерью и роковую близость к отцу. Но не пугается и не жалеет, а
в радости и любви к проклятому еще увеличивает сходство: круглит выпуклые, отяжелевшие глаза, пронзает ими безжалостно и гордо, дышит ровнее и глубже. И кричит атамански...
Рояль был раскрыт, и на пюпитре стояли ноты — чуждая грамота для Саши! Нерешительно, разинув от волнения рот, постукивал по клавишам Петруша и, словно боясь перепутать пальцы, по одному держал крепко и прямо, остальные ногтями вжимал в ладонь; и то раскрывался
в радости, когда получалось созвучие, то кисло морщился и еще торопливее бил не те. Солидно улыбался Андрей Иваныч и вкривь и вкось советовал...
Неточные совпадения
— А ты не бойся! — говорил он строго и отбивал охоту к тем смутным женским излияниям,
в которых страх и есть главное очарование и
радость.
Но, как видит глаз сперва то, что на солнце, а потом с изумлением и
радостью обретает
в тени сокровище и клад, — так и Линочкина яркая талантливость только при первом знакомстве и на первые часы делала Сашу неприметным.
К тому времени с Дальнего Востока потянуло первым холодом настоящих поражений, и стало неприятно думать о войне,
в которой нет ни ясного смысла, ни
радости побед, и с легкостью бессознательного предательства городок вернулся к прежнему миру и сладкой тишине.
Так жили они, трое, по виду спокойно и радостно, и сами верили
в свою
радость; к детям ходило много молодого народу, и все любили квартиру с ее красотою. Некоторые, кажется, только потому и ходили, что очень красиво, — какие-то скучные, угреватые подростки, весь вечер молча сидевшие
в углу. За это над ними подсмеивался и Саша, хотя
в разговоре с матерью уверял, что это очень умные и
в своем месте даже разговорчивые ребята.
И опять что-то чудесное померещилось
в весенней ночи, и глаза потянуло к звездам, как давеча у Линочки; но вспомнился Колесников, и
радость тихо погасла, а шаги стали медленнее и тяжелее.
И стало так: по утрам, проснувшись, Саша радостно думал об университете; ночью, засыпая — уже всем сердцем не верил
в него и стыдился утрешней
радости и мучительно доискивался разгадки: что такое его отец-генерал? Что такое он сам, чувствующий
в себе отца то как злейшего врага, то любимого, как только может быть любим отец, источник жизни и сердечного познания? Что такое Россия?
И эту острую боль, такую немудрую и солнечно-простую, он с
радостью несколько дней носил
в груди, пока ночью не придушила ее грубая и тяжелая мысль: а кому дело до того, что какой-то Саша Погодин отказывается любить какую-то Евгению Эгмонт?
Но, что бы ни приходило
в голову его, одно чувствовалось неизменно: певучая
радость и такой великий и благостный покой, какой бывает только на Троицу, после обедни, когда идешь среди цветущих яблонь, а вдалеке у притвора церковного поют слепцы.
И еще: исчезла бесследно та бледная хрупкость, высокая и страшная одухотворенность,
в которой чуткое сердце угадывало знамение судьбы и билось тревожно
в предчувствии грядущих бед; на этом лице румянец, оно радостно
радостью здоровья и крепкой жизни, — тот уже умер, а этот доживет до белой, крепкой старости.
И
в темноте — он погасил свечу — его сердце, покинутое ужасом, затеплилось такой
радостью, такой любовью и нежной грустью, словно вышел он на свидание к любви своей.
Просто: на миг что-то упало и потемнело
в глазах, а потом стало совершенно так же, как всегда, и была только тихая
радость, что Сашенька жив.
Наконец отлегло от сердца: Колесников дышал, был без памяти, но жив; и крови вышло мало, а теперь и совсем не шла. И когда переворачивали его, застонал и что-то как будто промолвил, но слов не разобрали. Опять замолчал. И тут после короткой
радости наступило отчаяние: куда идти
в этой темноте?
Старательно и добросовестно вслушиваясь, весьма плохо слышал он голоса окружающего мира и с
радостью понимал только одно: конец приближается, смерть идет большими и звонкими шагами, весь золотистый лес осени звенит ее призывными голосами. Радовался же Сашка Жегулев потому, что имел свой план, некую блаженную мечту, скудную, как сама безнадежность, радостную, как сон:
в тот день, когда не останется сомнений
в близости смерти и у самого уха прозвучит ее зов — пойти
в город и проститься со своими.
Я тотчас понял, только что она вошла, что она непременно на меня накинется; даже был немножко уверен, что она, собственно, для этого и пришла, а потому я стал вдруг необыкновенно развязен; да и ничего мне это не стоило, потому что я все еще, с давешнего, продолжал быть
в радости и в сиянии.
Здесь царствовала такая прохлада, такая свежесть от зелени и с моря, такой величественный вид на море, на леса, на пропасти, на дальний горизонт неба, на качающиеся вдали суда, что мы,
в радости, перестали сердиться на кучеров и велели дать им вина, в благодарность за счастливую идею завести нас сюда.
Неточные совпадения
Что за черт!
в самом деле! (Протирает глаза.)Целуются! Ах, батюшки, целуются! Точный жених! (Вскрикивает, подпрыгивая от
радости.)Ай, Антон! Ай, Антон! Ай, городничий! Бона, как дело-то пошло!
Но
радость их вахлацкая // Была непродолжительна. // Со смертию Последыша // Пропала ласка барская: // Опохмелиться не дали // Гвардейцы вахлакам! // А за луга поемные // Наследники с крестьянами // Тягаются доднесь. // Влас за крестьян ходатаем, // Живет
в Москве… был
в Питере… // А толку что-то нет!
На
радости целуются, // Друг дружке обещаются // Вперед не драться зря, // А с толком дело спорное // По разуму, по-божески, // На чести повести — //
В домишки не ворочаться, // Не видеться ни с женами, // Ни с малыми ребятами, // Ни с стариками старыми, // Покуда делу спорному // Решенья не найдут, // Покуда не доведают // Как ни на есть доподлинно: // Кому живется счастливо, // Вольготно на Руси?
В дому-то мало
радости: // Избенка развалилася, // Случается, есть нечего — // Смеется дурачок!
Г-жа Простакова. Батюшка мой! Да что за
радость и выучиться? Мы это видим своими глазами
в нашем краю. Кто посмышленее, того свои же братья тотчас выберут еще
в какую-нибудь должность.