Неточные совпадения
Покрывая музыку, смех, топот ног, весь тот
шум, который производят люди, собравшись для
веселья, резкий, как голос попугая, он звучал во всех углах и становился невыносим.
Ах, он любил, как в наши лета // Уже не любят; как одна // Безумная душа поэта // Еще любить осуждена: // Всегда, везде одно мечтанье, // Одно привычное желанье, // Одна привычная печаль. // Ни охлаждающая даль, // Ни долгие лета разлуки, // Ни музам данные часы, // Ни чужеземные красы, // Ни
шум веселий, ни науки // Души не изменили в нем, // Согретой девственным огнем.
Что
шум веселий городских? // Где нет любви, там нет веселий; // А девы… Как ты лучше их // И без нарядов дорогих, // Без жемчугов, без ожерелий! // Не изменись, мой нежный друг! // А я… одно мое желанье // С тобой делить любовь, досуг // И добровольное изгнанье.
Неточные совпадения
За обедом был, между прочим, суп из черепахи; но после того супа, который я ел в Лондоне, этого нельзя было есть. Там умеют готовить, а тут наш Карпов как-то не так зарезал черепаху, не выдержал мяса, и оно вышло жестко и грубо. Подавали уток; но утки значительно похудели на фрегате. Зато крику,
шуму,
веселья было без конца! Я был подавлен, уничтожен зноем. А товарищи мои пили за обедом херес, портвейн, как будто были в Петербурге!
Отчего Кирсанов не вальсирует на этой бесцеремонной вечеринке, на которой сам Лопухов вальсирует, потому что здесь общее правило: если ты семидесятилетний старик, но попался сюда, изволь дурачиться вместе с другими; ведь здесь никто ни на кого не смотрит, у каждого одна мысль — побольше
шуму, побольше движенья, то есть побольше
веселья каждому и всем, — отчего же Кирсанов не вальсирует?
Просторный зал был отдан в распоряжение молодежи: студенты, гимназисты, два-три родственника в голубых рубахах и поддевках, в лаковых высоких сапогах, две-три молчаливые барышни в шелковых платьях. Музыка, пение, танцы под рояль. В промежутках чтение стихов и пение студенческих песен, вплоть до «Дубинушки по-студенчески».
Шум, молодое
веселье.
«
Веселье тоже! — думалось ему. — И всегда это так, — слезой какой-то кислой подмочено всё — и песни и пляс. Не столько
веселье, сколько просто
шум да крик, — дай покричу, что будет?»
И вот, в час
веселья, разгула, гордых воспоминаний о битвах и победах, в
шуме музыки и народных игр пред палаткой царя, где прыгали бесчисленные пестрые шуты, боролись силачи, изгибались канатные плясуны, заставляя думать, что в их телах нет костей, состязаясь в ловкости убивать, фехтовали воины и шло представление со слонами, которых окрасили в красный и зеленый цвета, сделав этим одних — ужасными и смешными — других, — в этот час радости людей Тимура, пьяных от страха пред ним, от гордости славой его, от усталости побед, и вина, и кумыса, — в этот безумный час, вдруг, сквозь
шум, как молния сквозь тучу, до ушей победителя Баязета-султана [Баязет-султан — Боязид 1, по прозвищу Йылдырым — «Молния» (1347–1402).