Неточные совпадения
Алексей Степанович, машинист при Буковской мельнице, среди ночи проснулся, не то уже выспавшись, так как накануне он завалился спать
с восьми часов, не то от ровного шума дождя по железной крыше, от которого он отвык за семь зимних месяцев.
Рамы в окнах уже были выставлены, и звук приносился густой и отчетливый, точно над железом крыши опрокинули мешок
с горохом, и сквозь этот шум едва пробивалось мягкое и задумчивое бульканье.
Вот темною полосою вытянулась ракита; за нею черным пятном встал барак, в котором находится потухший паровик; дальше, как туча
с причудливыми краями, расплывался четырехэтажный корпус мельницы.
«Ого, куда подошла!» — подумал про воду Алексей Степанович
с тем приятно-жутким чувством,
с каким люди встречают проявление грозной силы природы.
Алексею Степановичу почудился крик; он долго вслушивался и даже снял пальто
с головы, но только дождь нарушал зловещую тишину, обнявшую реку.
Вначале поста стрельцы избили его за ильманинскую Дашу, и он две недели пролежал в больнице и поссорился из-за этого
с управляющим, а когда выписался и
с револьвером в кармане прошелся по слободе, Даша отвернулась, а проклятые ребята прыгали вокруг на одной ножке и пели: «Баринок, а баринок, зачем корявую утку съел?» Он грозно смотрел на встречных, ожидая косого взгляда, чтобы завязать драку, но все потупляли глаза, а за спиной чей-то угрюмый голос пробурчал...
Но было одинаково тяжело и то и другое и вызывало одинаковое чувство тошноты и скуки, которую хотелось сбросить
с себя, как тесное, неудобное и грязное платье.
У Никиты было круглое, безусое лицо, и он всегда смеялся и со всеми держался наравне:
с Алексеем Степановичем,
с самим Буковым и девками, которых он соблазнял шутками, кумачною рубахою и подсолнухами. Даже суровые стрельцы, и те любили его и дрались
с ним как
с равным, а не били его гуртом.
— Вот, брат, история, — сказал он, приводя нос в порядок и моргая глазами, —
с утра нынче чкаю. Как поднимешь морду в упор солнца, так и чкнешь.
— Чисто в крепости, — весело сказал Никита. — Теперь, брат, шабаш; коли не приеду за тобой
с лодкой, тут тебе и пропадать!
Лодка была тут же, привязанная к болту от ставни. Алексей Степанович и Никита переправились на мельницу и вышли на галерейку, висевшую над рекой на высоте третьего этажа. Там уже собрался народ, рабочие и управительская семья, и женщины ахали и боялись подойти к перилам. Сухо поздоровавшись
с управляющим, толстым и рыжим мужчиною, Алексей Степанович стал смотреть на реку.
Вошел рабочий
с лицом радостным и испуганным, как у человека, который принес свежую и страшную новость, и еще издалека крикнул...
— Пошел ты
с ним к черту!
Когда вторая лодка,
с Никитой на руле, уже отчаливала, Алексей Степанович высунулся из окна и крикнул...
Несколько лодок, подававших помощь, не успевали принимать и перевозить на сушу всех желающих, и спасатели не на живот, а на смерть ругались все
с теми же бабами, совавшими в лодку всякую рухлядь.
Дети вертелись под ногами, высовывались, рискуя свалиться в воду, из отверстий разломанных крыш, перекликались друг
с другом, орали, когда их била нетерпеливая рука, и, как мешки
с мукой, шлепались в поданную лодку.
Там они сидели и таращили глаза, полные восторга: для них, привыкших
с детства к реке, вся эта история казалась неожиданным развлечением.
Из щели одного чердака торчала над водой улочка
с подвязанной ниткой.
Алексей Степанович причалил к первому чердаку, откуда настойчиво звала лодку чья-то голая женская рука, и
с этой минуты уже ни о чем не думал.
Раз в его руку попала кукла — картонная,
с поломанным черепом, откуда лилась вода, когда куклу брали за ноги; какой-то сердитый и упрямый мальчуган сперва заставил его положить в лодку ящик
с бабками, а потом уже согласился сесть и сам.
И когда,
с нагруженной по край лодкой, он пробирался по узким переулкам, а то и прямо через сады, поверх затопленных заборов, и гибкие ветви деревьев
с разбухшими почками царапали его лицо, ему чудилось, что весь мир состоит из спокойной ласковой воды, яркого, горячего солнца, живых и бодрых криков и приветливых лиц.
Он болтал
с ребятами, успокаивал, утешал, распоряжался, и голос его самому ему представлялся полным и звонким, и временами думалось, что праздник, большой и светлый, уже наступил и никогда не кончится.
Среди них машинист узнал Дашу и
с улыбкой поклонился, и она так же
с улыбкой ответила и что-то крикнула.
Но и в комнатке Алексея Степановича, когда засветился в ней яркий огонек и запел начищенный к празднику самовар, стало весело и уютно. Алексей Степанович, возбужденный и разговорчивый, посадил
с собою Никиту, но тот мрачно выдул пять стаканов чаю и, несмотря на уговоры, отправился вздремнуть до заутрени: его разморило свежим воздухом и работой.
Алексей Степанович лег на постель, заложив руки за голову, но через несколько минут вскочил. Его снова тянуло на простор, и снова хотелось пережить весь этот дивный день
с самого начала —
с той минуты, когда блеснуло солнце в глаза, отуманенные видениями ночи и тоски.
На середине реки его понесло вниз, но он
с усилием выправился и отдохнул в залитой слободской улице, куда загнало его течение.
Она словно боролась
с Алексеем Степановичем, вырывала весла и угрожающе весело журчала у носа лодки.
— Есть тут кто? — крикнул Алексей Степанович, и звук его голоса отскочил от крыши и, замирая, понесся по реке. Внутри чердака послышались невнятные, хрипящие звуки, как будто кого-нибудь душили. Привязав поспешно лодку, Алексей Степанович вскочил на балкончик и в дверях чуть не столкнулся
с женщиной, шедшей ему навстречу.
— Р-разговляться, — ответил снизу грубый голос, точно раскатывающий букву р. Алексей Степанович испуганно опустил глаза и у стенки, где крыша сходилась
с потолком, увидел темную массу лежащего и чем-то прикрытого человека.
Крупное, опухшее и посиневшее,
с седой колючей щетиной на подбородке и щеках, оно походило на лицо утопленника, пробывшего несколько дней в воде; полуприподнятые тяжелые веки, под которыми серел тусклый и неподвижный зрачок, и тяжелый запах делали этого живого мертвеца отвратительным.
Алексей Степанович неловко улыбнулся и посмотрел на женщину. Она не сводила
с него глаз, словно боялась на миг потерять его.
— Разве так когда ударят. Пьяные.
С горя. А то они ничего, у них медаль есть.
— И ничего вы тут… одна-то? —
с участием спрашивал Алексей Степанович.
— Р-руку… — Данков
с трудом выговаривал слова. — Руку положи. Дур-ра, не туда. На губы.
И только когда присоединились к нему мягкие, идущие волной звуки
с ближайшей колокольни, Алексей Степанович понял, что начался пасхальный благовест, и показалось ему похоже на то, словно пробудилась сотня великанов и заговорила, сдерживая в медной груди свой мощный голос.
Вот на колокольне Василия Великого вспыхнул пожаром красный бенгальский огонь и багровым заревом лег на черную реку; И во всех концах горизонта начали зажигаться красные и голубые огни, и еще темнее стала великая ночь. А звуки все лились. Они падали
с неба и поднимались со дна реки, бились, как испуганные голуби, о высокую черную насыпь и летели ввысь свободные, легкие, торжествующие. И Алексею Степановичу чудилось, что душа его такой же звук, и было страшно, что не выдержит тело ее свободного полета.