Неточные совпадения
Но и тогда вперед,
на рожон, я
не полез бы, а ждал бы
на своем месте заодно с другими, пока меня убьют или я убью
кого там надо.
Конечно, о несчастных погорельцах мало
кто думал в эту минуту. Признаться, я и сейчас испытываю некоторое возбуждение и с огромным любопытством смотрю
на картину европейского пожара, гадая о каждом новом дне. Хотя лично я предпочел бы мир, но утверждение наших конторских, что мы, современники и очевидцы этой необыкновенной войны, должны гордиться нашим положением, — несомненно, имеет некоторые основания. Гордиться
не гордиться, а интересно.
Один тяжелый камень
на сердце — это Павлуша. Пока все благополучно и он где-то в Пруссии шагает победителем, но
кто может поручиться за завтрашний день? А где был бы я теперь, да и был бы, если бы
не сорок пять лет мне считалось от роду, а двадцать-тридцать? Вот охлаждающая мысль, к которой почаще следует возвращаться,
не увлекаясь чрезмерно интересными картинами.
Решительно протестую я и против того утверждения, будто все мы виноваты в этой войне, а стало быть, и я. Смешно даже спорить! Конечно, по их мнению, я должен был всю жизнь
не пить и
не есть, а только орать
на улице «долой войну!» и отнимать ружья у солдат… но интересно знать,
кто бы меня услышал, кроме городового? И где бы я теперь сидел: в тюрьме или в сумасшедшем доме? Нет, отрицаю всякую мою вину, страдаю напрасно и бессмысленно.
Сенсационное происшествие в нашей конторе: поляк Зволянский пошел
на войну добровольцем, чтобы собственноручно, так сказать, защищать свою Варшаву. Сперва думали, что это обыкновенная его сенсация, но оказалось вполне серьезно…
кто бы мог ожидать от такого болтуна!
Не из тучи гром, как говорится. Конечно, служащие устроили ему пышные проводы,
на которых я
не присутствовал, отговорившись нездоровьем. Пусть патриотствуют без меня, а косых взглядов и усмешек я
не боюсь.
Вот и последнего читателя потерял, ни разу его
не видавши. Оно и хорошо. Один я, как в преисподней, среди танцующих чертей и грешников завывающих. И
кому я нужен с моим дневником? Смешно даже подумать. Моя Саша, моя жена, давно уже знает, что я веду дневник, но ни единого раза
не только
не пожелала посмотреть, но даже малейшего любопытства
не обнаружила… что дневник пишет человек, что подсолнухи лузгает, одна стать! Даже
на мышь больше внимания обращается: хоть пустят в нее сапогом, когда скребется.
Будто
на невидимых крыльях поднялся я
на высоту белых облачков и оттуда увидел всю ту землю, что называется Россией… и это ей, а
не кому другому, угрожают такие бедствия, и это
на нее идут враги с своим огнем и бомбами, и это за нее мы молимся, за ее спасение!
Я говорил, я говорил — все, оказывается, говорили, и беда только в том, что никто
не слушал. А говорили все, и все знали, что так будет, все предсказывали… пророки конторские! А
кто Царь-Град брал? А
кто уже по Берлину гулял и даже галстухи себе выбирал
на какой-то Фридрихштрассе? — я ведь помню.
Страшно подумать, что для них
не будет наказания.
Не должно быть в жизни того, чтобы подлец торжествовал, это недопустимо, тогда теряется всякое уважение к добру, тогда нет справедливости, тогда вся жизнь становится ненужной. Вот
на кого надо идти войной,
на мерзавцев, а
не колотить друг друга без разбору только потому, что один называется немцем, а другой французом. Человек я кроткий, но объяви такую войну, так и я взял бы ружье и — честное слово! без малейшей жалости и колебания жарил бы прямо в лоб!
Немцы, взяв Варшаву, продолжают подвигаться вперед, т. е. к нам поближе. Все молчат и ждут, что будет дальше; и только искоса поглядывают друг
на друга:
не знает ли чего нового и настоящего? А
кто может знать! Я думаю, что и сами немцы ничего
не знают, и никто
на свете ничего
не знает и
не понимает… замутился белый свет!
Рад бы послушаться мудрых и патриотичных советов, но одно соображение останавливает порывы: а
кто будет «мобилизовать» моих Петьку и Женьку?
На второе же могу ответить с полным сокрушением сердца: решительно
не знаю, в каком месте находятся благодетельные сосцы, в которые должен я вцепиться зубами.
Легче
на смерть пойти, нежели сознаться Сашеньке в том, что я потерял работу и теперь ничего
не значу. Если бы раньше я еще вел себя иначе, а то ведь сколько гордости! сколько важности и требований! «Убедительно прошу тебя позаботиться о моем столе, потому что мой желудок важен
не только для меня, а и для всех вас: если я заболею,
кто будет?..» и т. д. Прошу
не шуметь, я ложусь отдыхать. Почему чай
не горячий? Почему пиджак
не вычищен и
на рукаве я усматриваю пушинку — эй, вы!
А быть предметом общественной благотворительности я
не хочу и
не имею
на это права: вчера я видел
на вокзале наших инвалидов, плакал над их горьким несчастьем, и вот
кому должны послужить люди, а
не мне.
В ту же ночь в бригадировом доме случился пожар, который, к счастию, успели потушить в самом начале. Сгорел только архив, в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение в поджоге, и пало оно
не на кого другого, а на Митьку. Узнали, что Митька напоил на съезжей сторожей и ночью отлучился неведомо куда. Преступника изловили и стали допрашивать с пристрастием, но он, как отъявленный вор и злодей, от всего отпирался.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери
кто хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать
на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий. Жаловаться? А
кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева
на двадцать тысяч, тогда как его и
на сто рублей
не было? Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это? Я, показавши это
на тебя, мог бы тебя также спровадить в Сибирь. Что скажешь? а?
Городничий. Скажите! такой просвещенный гость, и терпит — от
кого же? — от каких-нибудь негодных клопов, которым бы и
на свет
не следовало родиться. Никак, даже темно в этой комнате?
О! я шутить
не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я
не посмотрю ни
на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть
не шлепается
на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
А уж Тряпичкину, точно, если
кто попадет
на зубок, берегись: отца родного
не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим,
кто кого!