Неточные совпадения
Барана, разумеется, притащат, вина, меду нальют, и вновь пьяные башкирцы
поют, пляшут и
спят, где ни
попало…
Все снасти
были готовы и даже смазаны; на огромные водяные колеса через деревянные трубы кауза [Каузом называется деревянный ящик, по которому вода бежит и
падает на колеса: около Москвы зовут его дворец (дверец), а в иных местах скрыни.
На всех лицах
было что-то заботливое и торжественное: все к чему-то готовились; вся деревня почти не
спала эту ночь.
Жарко
было ему
спать в небольшой горнице, хотя с поднятым на всю подставку подъемом старинной оконной рамы с мелким переплетом, но зато в пологу из домашней рединки.
Степан Михайлович
был загадочный человек: после такого сильного словесного приступа следовало бы ожидать толчка калиновым подожком (всегда у постели его стоявшим) в бок спящего или пинка ногой, даже приветствия стулом; но дедушка рассмеялся, просыпаясь, и на весь день
попал в добрый стих, как говорится.
Ну, а ты?» Такой вопрос
был необыкновенная ласка, и бабушка поспешно отвечала, что которую ночь Степан Михайлович хорошо почивает, ту и она хорошо
спит; но что Танюша всю ночь металась.
Он убедительно доказал, что весь гнев Степана Михайловича
упадет на родную бабушку Бактееву, которая тоже по своей опасной болезни, хотя ей теперь, благодаря бога, лучше, имела достаточную причину не испрашивать согласия Степана Михайловича, зная, что он не скоро бы дал его, хотя конечно бы со временем согласился; что мешкать ей
было нельзя, потому что она, как говорится, на ладан дышала и тяжело
было бы ей умирать, не пристроив своей родной внучки, круглой сироты, потому что не только двоюродный, но и родной брат не может заменить родной бабушки.
Старуха, вытерпев первый поток самых крепких ругательств, приосанилась и, разгорячившись в свою очередь, сама
напала на моего дедушку: «Да что ж это ты развоевался, как над своей крепостной рабой, — сказала она, — разве ты забыл, что я такая же столбовая дворянка, как и ты, и что мой покойный муж
был гораздо повыше тебя чином.
Любимым его наслаждением
было — заложить несколько троек лихих лошадей во всевозможные экипажи, разумеется, с колокольчиками, насажать в них своих собеседников и собеседниц, дворню, кого ни
попало, и с громкими песнями и криками скакать во весь дух по окольным полям и деревням.
Прасковья Ивановна едва не
упала в обморок от такого зрелища; она всё поняла и, никем не замеченная, потому что горница
была полна народа, затворила дверь и вышла из сеней.
Старших дочерей своих он пристроил: первая, Верегина, уже давно умерла, оставив трехлетнюю дочь; вторая, Коптяжева, овдовела и опять вышла замуж за Нагаткина; умная и гордая Елисавета какими-то судьбами
попала за генерала Ерлыкина, который, между прочим,
был стар, беден и
пил запоем; Александра нашла себе столбового русского дворянина, молодого и с состоянием, И. П. Коротаева, страстного любителя башкирцев и кочевой их жизни, — башкирца душой и телом; меньшая, Танюша, оставалась при родителях; сынок
был уже двадцати семи лет, красавчик, кровь с молоком; «кофту да юбку, так больше бы походил на барышню, чем все сестры» — так говорил про него сам отец.
Я стала о тебе говорить и немножко на тебя
нападать, а Софья Николавна заступилась за тебя не на шутку, и наконец, сказала, что ты должен
быть человек очень добрый, скромный, тихий и почтительный к родителям, что таких людей благословляет бог и что такие люди лучше бойких говорунов».
А голубчик-то мой, братец-то Алексей Степаныч, так врюхался, что не
ест, не
пьет и не
спит.
Когда оно казалось далеким, невозможным со стороны семейства жениха, тогда они считали его благонадежным со стороны невесты; но тут вдруг
напало на Алакаеву сомнение: припомнив и сообразив все благоприятные признаки, она почувствовала, что, может
быть, слишком перетолковала их в пользу жениха.
«Что и говорить, батюшка, книжница: мягко стелет, да каково-то
будет спать!» Но старик грозно взглянул на нее и зловещим голосом сказал: «А почем ты знаешь?
Танюше очень не хотелось перейти в предбанник, но другого места не
было: все сестры жили в доме, а Каратаев и Ерлыкин
спали на сеннике.
Зятья, по лицам которых нетрудно
было догадаться, что они хорошо покушали, а Каратаев даже и
выпил, отправились
спать на сенник в конюшню.
После ужина молодым отвели для спальни так называемую гостиную, где, как только погасили свечку, началась возня, стук, прыганье, и они
были атакованы крысами с такою наглостью, что бедная Софья Николавна не
спала всю ночь, дрожа от страха и отвращенья.
Продолжая разговаривать, он спросил: «Ну что, рады ли вам
были хозяева в Каратаевке?» Разумеется, отвечали, что
были очень рады, но Софья Николавна между слов упомянула, что она не
спала там всю ночь от крыс.
Должны
были отвечать, что
спали без полога.
Встав из-за стола, Степан Михайлыч
был так весел, что даже не хотел ложиться
спать.
Впоследствии она не всегда
была им довольна за самовольство его распоряжений и двусмысленную трату денег; она даже замечала, что он втайне
был ближе к ее отцу, чем бы она желала; но видя, как он усердно ходит за больным господином (у которого в комнате всегда
спал), как успевает в то же время отлично исполнять должность дворецкого, она довольствовалась легкими выговорами и оставляла Калмыка спокойно укореняться во всех его должностях.
— Софья Николавна
упала в обморок и
была отнесена в свою комнату.
Может
быть, покажется странным, что Алексей Степаныч поддержал дух Софьи Николавны; но эта необыкновенная женщина, несмотря на свой необыкновенный ум и, повидимому, твердый нрав, имела несчастное свойство
упадать духом и совершенно теряться в тех случаях, где поражалась ее душа нравственными неожиданными ударами.
И ни в чем еще не
был виноват Алексей Степаныч: внушениям семьи он совершенно не верил, да и самый сильный авторитет в его глазах
был, конечно, отец, который своею благосклонностью к невестке возвысил ее в глазах мужа; об ее болезненном состоянии сожалел он искренне, хотя, конечно, не сильно, а на потерю красоты смотрел как на временную потерю и заранее веселился мыслию, как опять расцветет и похорошеет его молодая жена; он не мог
быть весел, видя, что она страдает; но не мог сочувствовать всем ее предчувствиям и страхам, думая, что это одно пустое воображение; к тонкому вниманию он
был, как и большая часть мужчин, не способен; утешать и развлекать Софью Николавну в дурном состоянии духа
было дело поистине мудреное: как раз не угодишь и
попадешь впросак, не поправишь, а испортишь дело; к этому требовалось много искусства и ловкости, которых он не имел.
Но не танцевать хотелось ей, а ходить, няньчиться, не
спать и день и ночь с своею Парашенькой, которая родилась худенькою и слабенькою, вероятно вследствие того, что мать носила ее,
будучи беспрестанно больна и душой и телом.
Приказав, чтобы новорожденному до утра не давали груди кормилицы, а
поили одним ревенным сиропом, он простился с своими счастливыми хозяевами, поцеловал ручку новорожденного и поехал
спать с тем, чтобы поранее навестить родильницу.