Неточные совпадения
Наконец, в половине июня, чтобы поспеть к Петрову
дню, началу сенокоса, нагрузив телеги женами, детьми,
стариками и старухами, прикрыв их согнутыми лубьями от дождя и солнца, нагромоздив необходимую домашнюю посуду, насажав дворовую птицу на верхи возов и привязав к ним коров, потянулись в путь бедные переселенцы, обливаясь горькими слезами, навсегда прощаясь с стариною, с церковью, в которой крестились и венчались, и с могилами дедов и отцов.
Но
дело было не так вначале, и
стариков винить не за что...
В нем слышалось больше самостоятельности, и уверенности; он был озабочен, погружен в хозяйственные
дела, просил советов у
старика, понимал их очень хорошо и пользовался ими с отличным уменьем.
Раскаянье долго терзало больного
старика, долго лились у него слезы и
день и ночь, и долго повторял он только одни слова: «Нет, Сонечка, ты не можешь меня простить!» Не осталось ни одного знакомого в городе, перед которым он не исповедовал бы торжественно вин своих перед дочерью, и Софья Николавна сделалась предметом всеобщего уважения и удивления.
Тут Александра Степановна вызвалась в одну неделю спосылать нарочного в Уфу, чтобы разведать об этом
деле через родственницу своего мужа, прибавя, что она женщина правдивая и ни за что не солжет:
старик согласился не вызывать сына до получения новых известий.
— Через несколько
дней, которые не были потеряны даром, потому что Арина Васильевна с дочерьми успели напеть в уши
старику много неблагоприятного для любви Алексея Степаныча, вдруг, как снег на голову, явился он сам, что мы уже знаем.
Может быть, оно и в самом
деле было бы так, если б его взяли в отставку, продержали с год в деревне, нашли хорошенькую невесту и женили; но
старики беспечно обнадеялись настоящим положением сына: через полгода отправили его опять на службу в тот же Верхний земский суд, опять на житье в ту же Уфу — и судьба его решилась навсегда.
Алексей Степаныч продолжал утопать в блаженстве,
разделяя его только с покровительницей своей Маврой Павловной; но приглашение к Николаю Федорычу в назначенный час, приглашение, которого он никак не ожидал, считая
старика слишком больным и слабым, очень его смутило.
Старик долго, пристально, проницательно посмотрел на свою дочь, как будто хотел прочесть что-то сокровенное в ее душе, глубоко вздохнул и согласился вызвать к себе на
днях и поговорить побольше с молодым человеком.
Исполнение просьбы столь обыкновенной затруднило
стариков: они были не сочинители, в подобных оказиях не бывали и не умели приступить к
делу; осрамиться же в глазах товарища наместника и будущего свата, верно ученого дельца и писаки, крепко им не хотелось.
Грустная тень давно слетела с лица молодых. Они были совершенно счастливы. Добрые люди не могли смотреть на них без удовольствия, и часто повторялись слова: «какая прекрасная пара!» Через неделю молодые собирались ехать в Багрово, куда сестры Алексея Степаныча уехали через три
дня после свадьбы. Софья Николавна написала с ними ласковое письмо к
старикам.
Дочери собрались в горницу к матери, которая спала особо от
старика; там начались такие шептанья и шушуканья, суды и пересуды, что никто из них в этот
день и спать не ложился.
— Их много; вот с
стариками, с старухами — другое
дело; а с тех будет и ручки».
С удовольствием смотрел
старик на эту прекрасную молодую женщину, не похожую на всё его окружающее, у которой
дело так и кипело в руках.
Надобно сказать, что
старик был охотник до мельничного
дела и сам занимался им.
Итак, через
день назначено было ехать к Александре Степановне и она с своим башкиролюбивым супругом отправилась накануне в свою Каратаевку и пригласила, с позволенья отца, старшую и младшую сестру; а Елизавета Степановна осталась дома под предлогом, что у ней больной муж лежит в Бугуруслане, а собственно для назидательных бесед с
стариками.
«Послезавтра съездите вы к Кальпинским и Лупеневским, — говорил
старик, — и также позовете их в воскресенье, а там,
дня через три, и бог с вами! поезжайте в Уфу, к своим местам.
Николай Калмык воспользовался благоприятными обстоятельствами и с каждым
днем более овладевал больным
стариком.
Он говорил, что она до сих пор исполняла долг свой как дочь, горячо любящая отца, и что теперь надобно также исполнить свой долг, не противореча и поступая согласно с волею больного; что, вероятно, Николай Федорыч давно желал и давно решился, чтоб они жили в особом доме; что, конечно, трудно, невозможно ему, больному и умирающему, расстаться с Калмыком, к которому привык и который ходит за ним усердно; что батюшке Степану Михайлычу надо открыть всю правду, а знакомым можно сказать, что Николай Федорыч всегда имел намерение, чтобы при его жизни дочь и зять зажили своим, домом и своим хозяйством; что Софья Николавна будет всякий
день раза по два навещать
старика и ходить за ним почти так же, как и прежде; что в городе, конечно, все узнают со временем настоящую причину, потому что и теперь, вероятно, кое-что знают, будут бранить Калмыка и сожалеть о Софье Николавне.
Объяснение с отцом не имело успеха;
старик спокойно и твердо сказал ей, что его решение не было минутным порывом, а давно обдуманным
делом.
Каждый
день, подходя к пруду, видел я этого, уже дряхлого, сгорбленного, седого, как лунь,
старика, стоявшего, прислонясь к углу своей избы, прямо против восходящего солнца; костлявыми пальцами обеих рук опирался он на длинную палку, прижав ее к своей груди и устремив слепые глаза навстречу солнечным лучам.
По разумности своей
старик очень хорошо знал, что гневаться было не на кого; но в первые
дни он не мог овладеть собою, так трудно ему было расстаться с сладкою надеждой или, лучше сказать, с уверенностью, что у него родится внук и что авось не погибнет знаменитый род Шимона.
Каждый год пойдет родить дочерей, так не наездишься!» Впрочем, время взяло свое, и через несколько
дней разгладились морщины (которые на сей раз никого не пугали) на лбу Степана Михайлыча, и мысль, что может быть через год невестка родит ему внука, успокоила
старика.
Старика Зубина некогда очень любили; любовь эта забывалась понемногу, сострадание к его несчастному положению ослабевало с каждым
днем; но когда весть о смерти Николая Федорыча облетела город, все точно вспомнили и вновь почувствовали и любовь к нему и жалость к его страдальческому состоянию.
(Прим. автора.)] и братьев, понеслась в погоню с воплями и угрозами мести; дорогу угадали, и, конечно, не уйти бы нашим беглецам или по крайней мере не обошлось бы без кровавой схватки, — потому что солдат и офицеров, принимавших горячее участие в
деле, по дороге расставлено было много, — если бы позади бегущих не догадались разломать мост через глубокую, лесную, неприступную реку, затруднительная переправа через которую вплавь задержала преследователей часа на два; но со всем тем косная лодка, на которой переправлялся молодой Тимашев с своею Сальме через реку Белую под самою Уфою, — не достигла еще середины реки, как прискакал к берегу
старик Тевкелев с сыновьями и с одною половиною верной своей дружины, потому что другая половина передушила на дороге лошадей.