Неточные совпадения
Кроме того, что
все такие биографические сведения и разыскания любопытны, полезны и даже необходимы, как материал для истории нашей литературы, — в этом внимании, в этих знаках уважения к памяти второстепенных писателей выражается чувство благодарности, чувство справедливости к людям, более или менее даровитым, но
не отмеченным
таким ярким талантом, который, оставя блестящий след за собою, долго
не приходит в забвение между потомками.
Он думал, говорил и писал,
так сказать, на ходу, сентенциями, а потому
все, им написанное, несмотря на природную даровитость автора,
не выдерживало и тогда моего юношеского разбора и суда.
Впоследствии я слышал еще несколько сцен, которые уже
не производили на меня
такого впечатления; но из
всего слышанного я вывел заключение, что в трагедии много сильных мест, а в чувствах Малек-Аделя много пылкости.
Что сделалось с этой трагедией, равно как и со
всеми рукописными сочинениями Николева, умершего в 1815 году, — ничего
не знаю. [По сведениям, полученным мною от почтенного С. А. М., находившегося в близких сношениях с Н. П. Николевым,
все его бумаги перешли в руки Н. М. Шатрова и, вероятно, были доставлены им ближайшему наследнику.] Из приведенных мною четырех сильных стихов можно заключить, что
вся трагедия написана в
таком же лирическом, восторженном духе.
Вообще Шушерин был очень умен и знал насквозь
всех своих знакомых; он любил посмеяться над слабостями своего ближнего за глаза и даже в глаза, но
так искусно, что ни с кем
не ссорился; он умел держать себя прилично в разных слоях общества.
Хотя я сам очень любил театр, но
не мог
не улыбаться, слушая Кокошкина, который
все это говорил с
таким театральным жаром, как будто он играл роль человека, помешанного на любви к театру.
Мочалов же был
так хорош во
всей пиесе, что я лучше его
не видел актера в роли Мизантропа.
Все это было говорено
таким тоном и с
таким выражением, что мне
не трудно было понять, какую смешную и глупую роль играю я сам в этой комедии.
Но я старался доказать Шаховскому, что актеры, играющие главные лица в комедии,
весь интерес которой заключается в ярком, выпуклом, живом изображении людей, потому что эта пиеса характеров, а
не интриги, —
такой безжизненной игрой наскучат зрителям.
Долго работали мы общими силами над постановкой этой пиесы, и я беспристрастно скажу, что
не видал во
всю мою жизнь
такого непубличного,
так называемого благородного, спектакля.
Весть эта поразила
всех таким ужасом, какого я ни прежде, ни после
не видел и сам
не испытывал.
Никакой резкий стук или крик
не вырывался отдельно,
все утопало в общем шуме, гуле, грохоте, и
все составляло непрерывно и стройно текущую реку звуков, которая с
такою силою охватила нас, овладела нами, что мы долго
не могли выговорить ни одного слова.
Шаховской огорчился и в свою очередь поступил
так же прямо: он приехал ко мне сам и рассказал мне искренно и добродушно
всю историю своей службы при Петербургском театре; рассказал мне несколько
таких обвинений против него, каких я
не знал, и, опровергнув многое положительно, заставил меня усомниться в том, чего опровергнуть доказательствами
не мог.
Впрочем, добродушие кн. Шаховского, его страстная, бескорыстная любовь к театру и сценическому искусству были
так известны
всем, что никто
не сердился за его безумные вспышки, да и нельзя сердиться на того, кто смешит. К этому надобно прибавить, что припадки бешенства проходили у него мгновенно и заменялись самым любезным и забавным раскаяньем; он
так умел приласкать или приласкаться к обиженному им лицу, что нельзя было
не простить и даже
не полюбить его от души.
Я
не удивлялся Щепкину: это
такой артист, для которого зрители
не существуют; но я удивлялся
всем другим актерам и актрисам.
Но
всему бывает конец, тем более
такому блаженному состоянию, и я через час точно проснулся к действительности: бессознательно закинутые мною удочки лежали неподвижно, я почувствовал, что сидеть было сыро, и воротился назад, чтоб провесть остальное утро на пристани, в покойных креслах, и чтоб исполнить мелькнувшую у меня вечером мысль — попробовать,
не будет ли брать там рыба: глубина была значительная.
Вместо того, чтоб разгорячиться, он весьма хладнокровно начал подсмеиваться над Загоскиным; сказал, между прочим, что с малолетными и с малоумными о Шекспире
не говорят; что
вся русская литература, в сравнении с английской, гроша
не стоит и что
такому отсталому народишку, как русский, надобно еще долго жить и много учиться, чтобы понимать и ценить Шекспира.
Мещерском чрезвычайно любезного, ловкого, умного и образованного человека; о нравственных его качествах я
не имел никакого понятия и от
всей души радовался
такому товарищу: опытному, много служившему и
все на свете знающему человеку, начиная от тайных придворных интриг до Пинеттевских штук в картах.
Сильно сконфуженный автор, беспрестанно нюхая табак или свои пальцы, вымаранные в табаке, сознавался, что «надобно немноско посоклатить; только жаль:
все это длагоценности,
не мои, а Валтел-Скотта; вплочем, лусская публика еще молода для
такой сельезной комедии; делать нечего: я соклащу, соклащу»… но сокращения
не последовало, а пиесу даже
не повторили.
Обо
всем было подробно донесено Писареву, и он, несмотря на свою слабость, принял живое участие в торжестве Шаховского и очень ему радовался, сказав, что «
так же, как и мы,
не ожидал
такого успеха».
— Он любит Анну Васильевну тоже, и Зинаиду Михайловну, да
все не так, — продолжала она, — он с ними не станет сидеть два часа, не смешит их и не рассказывает ничего от души; он говорит о делах, о театре, о новостях, а со мной он говорит, как с сестрой… нет, как с дочерью, — поспешно прибавила она, — иногда даже бранит, если я не пойму чего-нибудь вдруг или не послушаюсь, не соглашусь с ним.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему
всё бы только рыбки! Я
не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате
такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые
так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете, в
таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но
все как-то позабывал.
Как бы, я воображаю,
все переполошились: «Кто
такой, что
такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и
не знают, что
такое значит «прикажете принять».
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик
не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов
таких, что
весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Да объяви
всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за
такого, что и на свете еще
не было, что может
все сделать,
все,
все,
все!