Неточные совпадения
Я согласился и ту же минуту написал сам в Петербург к
Гоголю горячее
письмо, объяснив, почему Щепкину неудобно ставить пиесу и почему мне это будет удобно, прибавя, что в сущности всем будет распоряжаться Щепкин, только через меня.
Это было первое мое
письмо к
Гоголю, и его ответ был его первым
письмом ко мне.
Из
писем самого
Гоголя известно, каким громовым ударом была эта потеря.
Во всей Москве переписывался с ним один Погодин; он получил, наконец,
письмо от
Гоголя, уведомлявшее об его болезни и трудных денежных обстоятельствах.
Погодин должен был написать к
Гоголю письмо следующего содержания: «Видя, что ты находишься в нужде, на чужой стороне, я, имея свободные деньги, посылаю тебе две тысячи рублей ассигнациями.
Я удостоверен, что они были получены
Гоголем, потому что в одном своем
письме Погодин очень неделикатно напоминает об них
Гоголю, тогда как он дал честное слово нам, что
Гоголь никогда не узнает о нашей складчине; но вот что непостижимо: когда финансовые дела
Гоголя поправились, когда он напечатал свои сочинения в четырех томах, тогда он поручил все расплаты Шевыреву и дал ему собственноручный регистр, в котором даже все мелкие долги были записаны с точностью; об этих же двух тысячах не упомянуто; этот регистр и теперь находится у Шевырева.
Перед возвращением своим в Россию он написал к
Гоголю в Рим самое горячее
письмо, убеждая его воротиться в Москву (
Гоголь жил в Риме уже более двух лет) и назначая ему место съезда в Кельне, где Константин будет ждать его, чтоб ехать в обратный путь вместе.
Гоголь еще не думал возвращаться, да и
письмо получил двумя месяцами позднее, потому что куда-то уезжал из Рима.
Письмо это, вероятно дышавшее горячей любовью, произвело, однако, глубокое впечатление на
Гоголя, и хотя он не отвечал на него, но по возвращении в Россию, через год, говорил о нем с искренним чувством.
Гоголь встретился с Константином весело и ласково; говорил о
письме, которое, очевидно, было для него приятно, и объяснял, почему он не мог приехать в назначенное Константином место, то есть в Кельн.
Бестолковый почтовый чиновник принимал
Гоголя за кого-то другого и потому не отдавал до сих пор ему
писем.
Впрочем, должно предположить по
письмам и отзывам Жуковского, что он не понимал
Гоголя вполне.
На другой день получил я
письмо от И. И. Панаева, в котором он от имени Одоевского, Плетнева, Врасского, Краевского и от себя умолял, чтоб
Гоголь не продавал своих прежних сочинений Смирдину за пять тысяч (и новой комедии в том числе), особенно потому, что новая комедия будет напечатана в «Сыне отечества» или «Библиотеке для чтения», а Врасский предлагает шесть тысяч с правом напечатать новую комедию в «Отечественных записках».
Легко может быть, что он читал один или два раза по возвращении нашем из Петербурга, от 23 декабря до 2 января, потому что в
письмах Веры к Машеньке Карташевской есть известие, от 14 февраля, что мы слушали уже итальянскую его повесть («Анунциату») и что 6 марта
Гоголь прочел нам уже четвертую главу «Мертвых душ».
Во второй половине июня получил я первое
письмо от
Гоголя из Варшавы. Вот оно...
Вскоре по получении этого первого
письма я уехал с Гришей за Волгу в свои деревни, и об этом-то отъезде спрашивает меня
Гоголь. Вот мое
письмо к
Гоголю.
Меня не было дома, когда его получили; зато слова
письмо от
Гоголя радостно и шумно встретили меня, когда я воротился.
Из этого
письма очевидно, что мы действительно имели твердое намерение послать Константина в Италию к
Гоголю. Оно, вероятно, писано вскоре по получении
письма от
Гоголя.
Почти через месяц получил я от
Гоголя второе
письмо, уже из Вены.
Его же увидим мы и в следующем
письме в Москву к Ольге Семеновне, ибо я известил
Гоголя, что уезжаю с Константином за Волгу, куда я и уехал, кажется, 27 июня.
Из этого
письма также видно, какое значение имели для
Гоголя все искусства и как благодетельно было их влияние на его душу.
Писем от
Гоголя долго не было.
Единственно в этом
письме, в первый и последний раз, высказался откровенно
Гоголь.
Я не получал
писем от
Гоголя около двух месяцев. Прилагаемое
письмо от 5 марта 1841 года получено мною уже тогда, когда богу было угодно поразить нас ужасным и неожиданным ударом; именно 5 марта потеряли мы сына, полного крепости телесных сил и всяких блистательных надежд; а потому все поручения
Гоголя передал я к исполнению Погодину.
Это
письмо привело в восхищение всех друзей
Гоголя, а также меня и мое семейство настолько, насколько наши убитые горестью сердца могли принять в этом участие.
Письмо это утверждает обращение
Гоголя к России; слова «к русской груди моей» это доказывают.
Как слышна искренность убеждений
Гоголя в этом
письме в великость своего труда как в благую, свыше назначенную цель всей своей жизни!
Что же касается до займа денег для
Гоголя и вообще до его
письма об этом предмете, то его не вдруг показали мне, потому что мне было не до того.
Второе и последнее
письмо ко мне в этом году от
Гоголя из Рима не имеет числа; но по содержанию его можно догадаться, что оно написано довольно скоро после
письма от 5 марта, когда
Гоголь еще не знал о нашем несчастье. Вот оно...
Очевидным доказательством тому служит мое
письмо к
Гоголю, в котором я просил, чтоб он прислал что-нибудь в журнал Погодину.
Между тем
Гоголь получил известие о нашем несчастье. Не помню, писал ли я сам к нему об этом, но знаю, что он написал ко мне утешительное
письмо, которое до меня не дошло и осталось для меня неизвестным.
Письмо было послано через Погодина; вероятно, оно заключало в себе такого рода утешения, до которых я был большой неохотник и мог скорее рассердиться за них, чем утешиться ими. Погодин знал это очень хорошо и не отдал
письма, а впоследствии или затерял, или обманул меня, сказав, что
письма не нашел.
Гоголя мы уже давно ждали, но, наконец, и ждать перестали, а потому внезапное появление его у нас в доме 18 октября произвело такой же радостный шум, как в 39-м году
письмо Щепкина, извещавшее о приезде
Гоголя в Москву: крик Константина точно так же всех напугал.
На другой день
Гоголь одумался, написал извинительное
письмо к Загоскину (директору театра), прося его сделать
письмо известным публике, благодарил, извинялся и наклепал на себя небывалые обстоятельства.
Гоголь не послал
письма и на мои вопросы отвечал мне точно то же, на что намекал только в
письме, то есть что он перед самым спектаклем получил огорчительное
письмо от матери, которое его так расстроило, что принимать в эту минуту изъявление восторга зрителей было для него не только совестно, но даже невозможно.
Отговорка
Гоголя признана была нами за чистую выдумку; но теперь я отступаюсь от этой мысли, признаю вполне возможным, что обыкновенное
письмо о затруднении в уплате процентов по имению, заложенному в Приказе общественного призрения, могло так расстроить
Гоголя, что всякое торжество, приятное самолюбию человеческому, могло показаться ему грешным и противным.
Шереметева, побывав поутру у
Гоголя, подарив ему шнурок своей работы и отдав прощальное
письмо, приехала к нам 23 мая в субботу, чтоб еще проститься с
Гоголем.
Он читал в моей душе, а также в душе Константина, что после тех
писем, какие он писал ко мне, его настоящий поступок, делаемый без искренних объяснений, мог показаться мне весьма двусмысленным, а сам
Гоголь — человеком фальшивым.
Из всего рассказанного мною очевидно, что в этот приезд
Гоголя я не был доволен им так, как в первый приезд, хотя по его
письмам должно было ожидать, что взаимная дружба наша сделается гораздо сильнее.
Вера очень справедливо пишет в
письме к М. Карташевской, что как-то странно видеть мать
Гоголя и слышать, как она говорит о нем.
10 июня, живя на даче в деревне Гаврилкове, я только что кончил вслух чтение «Мертвых душ», как получил первое
письмо от
Гоголя из Петербурга.
Первое мое
письмо в Петербург, о котором говорит
Гоголь, не нашлось в его бумагах.
К
письму моему к
Гоголю, приведенному выше от 3-го и 5 июля, были приложены выписки из
писем Машеньки Карташевской о «Мертвых душах», которые я считаю за нужное приложить здесь как факт, вполне выражающий то впечатление, которое произвела поэма
Гоголя на человеческую душу, одаренную поэтическим чувством.
Вдруг приходит Томашевский и подает мне очень толстое
письмо от
Гоголя.
К этому
письму почти не нужно никаких объяснений, кроме того, что в нем
Гоголь, между прочим, отвечает на мое
письмо, которое, как и многие другие, пропало.
Я подозреваю, не принял ли
Гоголь мнений других, сообщенных мною в
письме, за мои собственные единственно потому, что я вообще назвал их сделанными не без основания.
Должно также сказать, что это чудное
письмо произвело тогда на нас необыкновенно сильное впечатление, вероятно подготовленное утренним чтением переделанной или почти вновь написанной
Гоголем повести «Портрет».
Я сам, не совсем довольный религиозным направлением
Гоголя, которое мне казалось мистическим, был не то чтобы убежден, но растроган, умилен, очарован этим
письмом.
Надобно признаться, что не совсем строго было выполнено желание
Гоголя, требовавшего, чтобы мы только двое с Ольгою Семеновной прочли это
письмо.
В 1847 году, когда вышла известная книга: «Избранные места из переписки с друзьями», сильно меня взволновавшая, я имел непростительную слабость и глупость, в пылу спорного разговора, в доказательство постоянного направления
Гоголя показать это
письмо Павлову…
Павлов выпросил у меня это
письмо на несколько часов, чтобы прочесть одному больному человеку, почтенному и достойному, любившему
Гоголя, но сомневавшемуся в искренности его религиозных убеждений.