Неточные совпадения
Я думал сначала
говорить подробно в моих записках вообще
о ружейной охоте, то есть не только
о стрельбе,
о дичи,
о ее нравах и местах жительства в Оренбургской губернии, но также
о легавых собаках, ружьях,
о разных принадлежностях охоты и вообще
о всей технической ее части.
К чему, например,
говорить теперь
о прежних славных породах собак, об уменье выдерживать и соблюдать их, когда самые породы уже не существуют?
С тех пор как ввелись в употребление ружья с пистонами, дробовики и пороховницы — патронташи и пыжи,
о которых я сейчас
говорил, уволены в отставку.
Между тем осечка может случиться на охоте за такою драгоценною добычей, потеря которой невознаградима; не
говорю уже
о том, что осечка при стрельбе хищных зверей подвергает охотника великой опасности.
Во-вторых, в охотах,
о которых я сейчас
говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Вот все, что я счел за нужное сказать
о технической части ружейной охоты. Может быть, и этого не стоило бы
говорить, особенно печатно, но читатель вправе пропустить эти страницы.
Приступая к описанию дичи, я считаю за лучшее начать с лучшей, то есть с болотной,
о чем я уже и
говорил, и притом именно с бекаса, или, правильнее сказать, со всех трех видов этой благородной породы, резко отличающейся и первенствующей между всеми остальными. Я разумею бекаса, дупельшнепа и гаршнепа, сходных между собою перьями, складом, вообще наружным видом, нравами и особенным способом доставания пищи. К ним принадлежит и даже превосходит их вальдшнеп, но он займет свое место в разряде лесной дичи.
Если в болотах стоит слишком много воды или когда болот очень мало, бекасы высыпают на лужи, стоящие по жнивью хлебных полей, и на луговые весенние ручьи,
о чем я уже и
говорил.
По прошествии времени весенних высыпок, на которых смешиваются все эти три лучшие породы дичи (дупель, бекас и гаршнеп),
о превосходстве которых я уже довольно
говорил, дупели занимают обыкновенные свои болота с кочками, кустиками, а иногда большими кустами не мокрые, а только потные — и начинают слетаться по вечерам на тока, где и остаются во всю ночь, так что рано поутру всегда их найти еще в сборище на избранных ими местах.
И тогда-то производятся те славные охоты целым обществом,
о которых я недавно
говорил.
О названии «лежанка», которого никто не знает на Руси, придаваемом гаршнепу в «Книге для охотников», изданной в 1813 году в Москве, я уже
говорил.
Я полагал прежде, что куличков-воробьев считать третьим, самым меньшим видом болотного курахтана (
о котором сейчас буду
говорить), основываясь на том, что они чрезвычайно похожи на осенних курахтанов пером и статями, и также на том, что к осени кулички-воробьи почти всегда смешиваются в одну стаю с курахтанами; но, несмотря на видимую основательность этих причин, я решительно не могу назвать куличка-воробья курахтанчиком третьего вида, потому что он не разделяет главной особенности болотных курахтанов, то есть самец куличка-воробья не имеет весною гривы и не переменяет своего пера осенью.
Это изменение самцов составляет их особенность, не сходную с выцветанием селезней,
о чем я стану
говорить в своем месте.
Небольшие пруды их, распространяя кругом мокроту и влажность, не только поддерживают прежние, но даже производят новые болота и мочежины, новые приюты и приволья для всякой дичи. Собственно
о прудах я стану
говорить после.
Такие пруды бывают иногда очень глубоки; их нельзя назвать совершенно стоячими, глухими: хотя один раз в году, а все же вода в них переменяется, но относительно к птице
о них не стоит
говорит.
Породы уток многочисленны и разнообразны, Я стану
говорить только
о тех, которые мне более или менее коротко известны.
Но я не стану
говорить об утках собственно пролетных: это завело бы меня слишком далеко и при всем том дало бы моим читателям слабое и неверное понятие
о предмете.
Хотя утки всегда едят очень много,
о чем я уже
говорил, но никогда они так не обжираются, как в продолжение августа, потому что и молодые и старые, только что перелинявшие, тощи и жадны к еде, как выздоравливающие после болезни.
[Некоторые охотники утверждают, что свиязь и чирки летают в хлебные поля] К этому надобно присовокупить, что все они, не
говорю уже
о нырках, чаще пахнут рыбой. предположить, что, не питаясь хлебным кормом и не будучи так сыты, как бывают кряковные, шилохвость и серые утки, они ловят мелкую рыбешку, которая именно к осени расплодится, подрастет и бесчисленными станицами, мелкая, как овес, начнет плавать везде, по всяким водам.
Иногда смешивают гагар с гоголями по прямизне и длине вытянутых шей, но между ними немало существенной разницы во многих отношениях,
о чем сейчас я буду
говорить.
Это первая не перелетная, не улетающая дичь,
о которой я начинаю
говорить.
В болотах же, где он также иногда держится, есть свой коростель, постоянно в них живущий, — погоныш,
о котором я уже
говорил.
Молодой парень, распевая
о том, как ловко и легко пройдет он к своей красной девице, между прочим
говорит...
Я
говорил неутвердительно
о коростелях, но совокупление перепелок я знаю положительно.
Я сказал, что относительно стреляют их мало, но зато ловят несчетное количество: на дудки,
о чем я уже
говорил, наволочною сетью, которую натаскивают, наволакивают на перепелку и на собаку, когда последняя приищет первую и сделает стойку, а всего более травят их ястребами.
Во-первых, птица вообще мало боится шума и стука, если не видит предмета, его производящего, во-вторых, токующий тетерев, особенно глухой,
о чем я буду
говорить ниже, не только ничего не слышит, но и не видит.
В доказательство я укажу на то, что все охотники употребляют самую крупную дробь для стрельбы глухарей; разумеется, я
говорю об охоте в позднюю осень или по первозимью и преимущественно
о косачах.
Нередко гибнут они от палов, если палы производятся поздно,
о чем я уже
говорил.
Не
говорю уже
о том, что волки, а особенно лисы нередко их истребляют.
Настоящая причина этой неимоверной крепости, особенно косача, происходит от того, что перья, покрывающие его зоб и верхнюю часть хлупи (не
говорю уже
о больших перьях в крыльях), делаются от холода так жестки и гладки, что дробь в известном расстоянии и направлении скользит по ним и скатывается.
Тетерева имеют особенное свойство,
о чем я уже
говорил: куда улетел один, первый из них, непременно туда же улетит вся стая; где сядет один, там сядут и все.
Диких голубей три породы, но они так различны, что я
о каждой буду
говорить особо, предварительно сказав несколько слов вообще
о их свойствах.
4-я и 5-я породы — черные дрозды, величиною будут немного поменьше большого рябинника; они различаются между собою тем, что у одной породы перья темнее, почти черные, около глаз находятся желтые ободочки, и нос желто-розового цвета, а у другой породы перья темно-кофейного, чистого цвета, нос беловатый к концу, и никаких ободочков около глаз нет; эта порода, кажется, несколько помельче первой [Тот же почтенный профессор,
о котором я
говорил на стр. 31, сделал мне следующие замечания: 1] что описанные мною черные дрозды, как две породы, есть не что иное, как самец и самка одной породы, и 2) что птица, описанная мною под именем водяного дрозда, не принадлежит к роду дроздов и называется водяная оляпка.
Я всего более знаком с породами большого и малого Дрозда-рябинника и потому,
говоря вообще, буду
говорить собственно
о них.
Когда же начнется настоящий валовой пролет и окажутся высыпки вальдшнепов, стрельба их получает особенную важность и самый высокий интерес для настоящих охотников, тем более что продолжается очень недолго и что в это раннее время, после шестимесячного покоя, еще не насытилась охотничья жадность; не
говорю уже
о том, что вальдшнепы — дичь сама по себе первоклассная и что никогда никакой охотник не бывает к ней равнодушен.
К числу дичи, как я уже сказал, принадлежат не одни птицы, но и звери, как-то: медведи, олени, кабаны, дикие козы и зайцы. Мне хорошо известны только зайцы, и
о них-то я намерен
поговорить теперь.
Зайцев истребляют все, кто может: волки, лисы, дворные и легавые собаки, которые сами собою ходят охотиться за ними в лес, даже горностаи и ласки,
о чем я имел уже случай
говорить.
Странное дело: отчего стрельба зайцев в узерк очень нравится почти всем настоящим охотникам высшего разряда, не
говоря уже
о простых добычливых стрелках?
Неточные совпадения
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и
говорю ему: «Слышали ли вы
о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я
говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Городничий (в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение).В Саратовскую губернию! А? и не покраснеет!
О, да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое дело изволили предпринять. Ведь вот относительно дороги:
говорят, с одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с другой стороны, развлеченье для ума. Ведь вы, чай, больше для собственного удовольствия едете?
И сукно такое важное, аглицкое! рублев полтораста ему один фрак станет, а на рынке спустит рублей за двадцать; а
о брюках и
говорить нечего — нипочем идут.
Почтмейстер. Нет,
о петербургском ничего нет, а
о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет,
говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?