Неточные совпадения
К чему, например, говорить теперь о прежних славных породах собак, об уменье выдерживать и соблюдать их, когда
самые породы уже
не существуют?
Итак, обо всем этом я скажу кое-что в
самом вступлении; скажу об основных началах, которые никогда
не изменятся и
не состареются, скажу и о том, что заметила моя долговременная опытность, страстная охота и наблюдательность.
Для охотников, стреляющих влет мелкую, преимущественно болотную птицу,
не нужно ружье, которое бы било дальше пятидесяти или, много, пятидесяти пяти шагов: это
самая дальняя мера; по большей части в болоте приходится стрелять гораздо ближе; еще менее нужно, чтоб ружье било слишком кучно, что, впрочем, всегда соединяется с далекобойностью; ружье, несущее дробь кучею, даже невыгодно для мелкой дичи; из него гораздо скорее дашь промах, а если возьмешь очень верно на близком расстоянии, то непременно разорвешь птицу: надобно только, чтоб ружье ровно и
не слишком широко рассевало во все стороны мелкую дробь, обыкновенно употребляемую в охоте такого рода, и чтоб заряд ложился, как говорится, решетом.
Распространение двуствольных ружей, выгоду которых объяснять
не нужно, изменило ширину и длину стволов, приведя и ту и другую почти в одинаковую, известную меру. Длинные стволы и толстые казны, при спайке двух стволин, очевидно неудобны по своей тяжести и неловкости, и потому нынче употребляют стволинки короткие и умеренно тонкостенные; но при всем этом даже
самые легкие, нынешние, двуствольные ружья
не так ловки и тяжеле прежних одноствольных ружей, назначенных собственно для стрельбы в болоте и в лесу.
Лучшее доказательство, что мастера
сами не знают причины, состоит в том, что ни один из них
не возьмется сделать двух стволин одинакового боя, как бы они ни были сходны достоинством железа.
Я
не только видал это на других, но и
сам ходил по нескольку месяцев с подбитою скулою, продолжая от жадности стрелять из ружья большими зарядами и всякий раз сбивая щеку.
Остальные три сорта дроби называются по нумерам; 10-й нумер обыкновенно, а 11-й очень редко употребляются для гаршнепов и
самых крошечных куличков; 12-й нумер решительно
не употребителен, и я
не знаю даже, приготовляют ли его теперь.
Дунста особо
не льют, а отсевают из мелких сортов дроби, если кто закажет; да он совсем и
не нужен: им бить птицу только в
самом близком расстоянии.
Картечь есть
не что иное, как маленькие пулечки или огромные дробины, несравненно крупнее безымянки; впрочем, величина их бывает различная, смотря по надобности;
самую крупную картечь употребляют для зверей, как-то: медведей, волков, оленей и проч., а маленькую — для больших птиц, собравшихся в стаи, для лебедей, гусей, журавлей и дроф.
Самые лучшие пыжи скатываются из льняных хлопков: они ложатся плотно, волокна их коротки и дробь в них
не завертывается.
Только в стрельбе с подъезда к птице крупной и сторожкой, сидящей на земле, а
не на деревьях, собака мешает, потому что птица боится ее; но если собака вежлива, [То есть
не гоняется за птицей и совершенно послушна] то она во время
самого подъезда будет идти под дрожками или под телегой, так что ее и
не увидишь; сначала станет она это делать по приказанию охотника, а потом по собственной догадке.
Обучение легавых собак или дрессирование посредством парфорса, то есть ошейника с острыми спицами, совсем
не нужно, если
не требовать от собаки разных штук, вовсе до охоты
не касающихся, и если иметь терпение
самому заняться ее ученьем.
Но, по-моему, и это
не нужно: у всякой,
самой вежливой, старой собаки есть какие-нибудь свои привычки; молодая сейчас переймет их, да и две собаки вместе всегда больше горячатся и одна другую сбивают.
Для приобретения совершенного послушания обучаемой молодой собаки надобно сначала употреблять ласку так, чтоб она сильно привязалась к хозяину, и непременно
самому ее кормить; но с возрастом собаки надобно оставлять ласковость, никогда
не играть с нею и быть всегда серьезным и настойчивым.
Когда мне сказали об этом, я
не хотел верить и один раз, полубольной, отправился
сам в болото и, подкравшись из-за кустов, видел своими глазами, как мои собаки приискивали дупелей и бекасов, выдерживали долгую стойку, поднимали птицу,
не гоняясь за ней, и, когда бекас или дупель пересаживался, опять начинали искать… одним словом: производили охоту, как будто в моем присутствии.
Во-вторых, в охотах, о которых я сейчас говорил, охотник
не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным
самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего
не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Это
самые обширные и лучшие болота для охоты; они нередко пересекаются текучими, а
не стоячими в ямках родниками.
Фигура яиц, общая всем куличьим яйцам, имеет ту особенность, что нижний конец их представляет острый угол и большая ширина яйца находится только в
самом верху тупого конца, а
не в середине.
Самого позднего бекаса, и
не худого, я убил 18 октября, в степи, около небольшой осенней лужи, когда уже лежал мелкий снежок, а
самого раннего — 23 марта, когда еще в неприкосновенной целости лежала белая, блестящая громада снегов и таяло только в деревнях по улицам.
Самые блистательные охотничьи выстрелы, по-моему, бывают в бекаса, когда он играет вверху,
не боясь присутствия охотника, потому что, завидя его, сейчас поднимется высоко. Бекасиной дробью редкое ружье может достать его. Это были мои любимые выстрелы, и в этом случае я употреблял с успехом дробь 7-го нумера, которая, будучи покрупнее, летит дальше и бьет крепче.
По прекращении токов исхудалые самцы-дупели скрываются в
самые крепкие болота, поросшие кустами и деревьями, и там линяют,
не теряя способности летать, как и бекасы.
На расстоянии шестидесяти шагов дупеля
не убьешь наповал бекасиною дробью даже 8-м нумером или по крайней мере редко, а только поранишь: он унесет дробь очень далеко и если
не умрет скоро, то долго будет хворать и скрываться в
самых глухих болотных местах.
Жирных и непуганных стрельбою дупелей, допускающих
самую близкую стойку собаки, травить ястребами-перепелятниками. Если дупель вскочит
не далее шести или семи шагов, то ястреб его догонит. Разумеется, что никакой ружейный охотник
не станет травить дупелей ястребом, если будет иметь возможность стрелять их.
Гаршнепы пропали
не только на болотах около
самого пруда, но и на местах довольно отдаленных: дупели и бекасы остались, гаршнепа — ни одного.
Ходьба была адская: ноги вязли по колена, даже выше; собака вязла по брюхо и далеко отставала от меня, да в ней и
не было надобности: гаршнепы вскакивали
сами.
Очень странно, что я, будучи всегда неутомимым и страстным до безумия охотником, таскаясь по
самым глухим и топким болотным местам, несмотря на жаркое летнее время,
не нашел
не только гнезда или выводки гаршнепа, но даже ни одного
не поднял.
[Один охотник, впрочем, сказывал мне, что убил очень молодого, едва летающего гаршнепа около Петербурга, под Стрельною, в
самом топком болоте] Это обстоятельство наводит на мысль, что гаршнепы далеко отлетают для вывода детей, в такие непроходимые лесные болота, куда в это время года
не заходит нога человеческая, потому что такие болота, как я слыхал, в буквальном смысле недоступны до тех пор, пока
не замерзнут.
Даже во время замерзков, когда земля начинает покрываться первым пушистым снегом, вовсе неожиданно случалось мне находить в
самой голове родника гаршнепа, притаившегося на мерзлой земле; изумляла меня крепкая стойка собаки на таком голом месте, где, казалось, ничто спрятаться
не могло.
Когда же у
самого их жилища раздается выстрел — поднимается все летучее население болота и окружает охотника, наполняя воздух различным криком и писком своих голосов и шумом своих полетов; только одни самки или самцы, сидящие на яйцах,
не слетают с них до тех пор, пока опасность
не дойдет до крайности.
Он телом поменьше болотного кулика,
не его ноги и шея, относительно величины, очень длинны, и красноножка с первого взгляда покажется больше, нежели он есть в
самом деле.
— Кулики-сороки мало уважаются охотниками; я
сам никогда за ними
не гонялся и во всю мою жизнь убил
не более двух десятков.
Я
не разделяю этого мнения, и для меня некоторые,
самые мелкие куличьи породы всегда были дороже травников и других средних куличков.
Яйца их поменьше травниковых и
не так зелены, а отвечают цвету перьев
самих поручейников, то есть серо-пестрые.
Говоря о средних и мелких куличках, я
не упоминал о том, какую дробь надо употреблять для их стрельбы, и потому скажу единожды навсегда, что при расстоянии близком всего лучше бекасиная дробь нумер 9-й, для
самых мелких куличков — нумер 10-й; на расстоянии дальнем я предпочитаю 8-й нумер.
Я слышал, что около Петербурга чернозобики летят весной в баснословном множестве (как и болотные кулики) и что один известный охотник убил одним зарядом восемьдесят пять куличков. Хотя мне сказывали это люди
самые достоверные, но, признаюсь,
не умею себе представить возможности убить одним зарядом такое множество чернозобиков. В Оренбургской губернии многие охотники их совсем
не знают.
Этот куличок еще реже попадается и еще менее известен в Оренбургской губернии. Мне
самому иногда случалось
не встречать его по нескольку лет сряду. Имя морского куличка существует только между охотниками высшего разряда: простые стрелки и народ его
не знают. Я думаю, что это имя также занесено теми охотниками, которые стреливали этих куличков по морским берегам, где они бывают во время весеннего пролета в невероятном множестве.
Он
самый неутомимый бегун и, завидя приближающегося охотника, пускается так проворно бежать, что его
не догонишь; вьет гнездо
не в болотах, а на берегах речек и рек, на местах совершенно сухих и даже высоких.
Тем
не менее, однако, они, хотя и низко, летают кругом охотника или собаки с обыкновенным своим криком, а всего чаще садятся на какую-нибудь плаху или колышек, торчащие из воды, или на берег у
самой воды и бегают беспрестанно взад и вперед, испуская особенный писк, протяжный и звонкий, который никогда
не услышишь от летающего зуйка, а всегда от бегающего, и то в те мгновения, когда он останавливается.
Я
сам не нахаживал их гнезд, но охотники уверяли меня, что песочники кладут свои яйца на голом песке, вырыв для того небольшую ямочку.
Я полагал прежде, что куличков-воробьев считать третьим,
самым меньшим видом болотного курахтана (о котором сейчас буду говорить), основываясь на том, что они чрезвычайно похожи на осенних курахтанов пером и статями, и также на том, что к осени кулички-воробьи почти всегда смешиваются в одну стаю с курахтанами; но, несмотря на видимую основательность этих причин, я решительно
не могу назвать куличка-воробья курахтанчиком третьего вида, потому что он
не разделяет главной особенности болотных курахтанов, то есть самец куличка-воробья
не имеет весною гривы и
не переменяет своего пера осенью.
Они очень смирны, и бить их
не трудно; для стрелянья собственно куличков-воробьев надобно употреблять дробь
самую мелкую, 10-го и даже 11-го нумера.
Вот точное описание с натуры петушка курахтана, хотя описываемый далеко
не так красив, как другие, но зато довольно редок по белизне своей гривы: нос длиною в полвершка, обыкновенного рогового цвета; глаза небольшие, темные; головка желтовато-серо-пестрая; с
самого затылка начинается уже грива из белых, длинных и довольно твердых в основании перьев, которые лежат по бокам и по всей нижней части шеи до
самой хлупи; на верхней же стороне шеи, отступя пальца на два от головы, уже идут обыкновенные, серенькие коротенькие перья; вся хлупь по светло-желтоватому полю покрыта черными крупными пятнами и крапинами; спина серая с темно-коричневыми продольными пестринами, крылья сверху темные, а подбой их белый по краям и пепельный под плечными суставами; в коротеньком хвосте перышки разных цветов: белые с пятнышками, серые и светло-коричневые; ножки светло-бланжевые.
Это обстоятельство навело на меня сомнение: может быть, и прежде я слышал свист погоныша, а болотная курица, находившаяся на ту пору в той же
самой осоке (ибо ничто
не мешает им жить вместе), случайно выплыла мне на глаза.
В отношении к охоте огромные реки решительно невыгодны: полая вода так долго стоит на низких местах, затопив десятки верст луговой стороны, что уже вся птица давно сидит на гнездах, когда вода пойдет на убыль. Весной, по краям разливов только, держатся утки и кулики, да осенью пролетные стаи, собираясь в дальний поход, появляются по голым берегам больших рек, и то на
самое короткое время. Все это для стрельбы
не представляет никаких удобств.
Конечно, летние жары и засухи и в них производят убыль, но они от того
не загнивают, кроме обыкновенного летнего цветения воды, которому подвержены все реки без исключения и которого начало приметно даже в
самых быстротекущих студеных ключах.
Пенья лебедей, разумеется, никто
не слыхал, но зычный крик их и глухое гоготанье, весьма отличное от гусиного, слыхали все охотники, и в том числе я
сам.
Надобно отыскивать благоприятную местность, из-за которой было бы подкрасться к ним поближе. Местность эта может быть: лес, кусты, пригорок, овраг, высокий берег реки, нескошенный камыш на прудах и озерах. Нечего и говорить, что стрелять надобно
самою крупною дробью, безымянной, даже
не худо иметь в запасе несколько картечных зарядов, чтоб пустить в стаю гусей, к которой ни подойти, ни подъехать, ни подкрасться в меру нет возможности.
Я
не один раз нахаживал гусиные гнезда и всегда в таких непроходимых местах, что
сам, бывало, удивишься, как попал туда.
Я этого
не оспариваю, но должен сказать, что и
самые маленькие гусята очень бойки и вороваты и часто уходили у меня из глаз в таких местах, что поистине надобно иметь много силы, чтоб втискаться и даже бегать в густой чаще высокой травы и молодых кустов.
Я стреливал гусей во всякое время: дожидаясь их прилета в поле, притаясь в
самом еще
не вымятом хлебе, подстерегая их на перелете в поля или с полей, дожидаясь на ночлеге, где за наступившею уже темнотою гуси
не увидят охотника, если он просто лежит на земле, и, наконец, подъезжая на лодке к спящим на берегу гусям, ибо по воде подплыть так тихо, что и сторожевой гусь
не услышит приближающейся в ночном тумане лодки.