Неточные совпадения
Я думал сначала говорить подробно
в моих записках вообще о ружейной охоте, то есть не только о стрельбе, о дичи, о ее нравах и местах жительства
в Оренбургской губернии, но также о легавых собаках, ружьях, о разных принадлежностях охоты и вообще о
всей технической ее части.
Итак, обо
всем этом я скажу кое-что
в самом вступлении; скажу об основных началах, которые никогда не изменятся и не состареются, скажу и о том, что заметила моя долговременная опытность, страстная охота и наблюдательность.
К тому же книжка моя может попасть
в руки охотникам деревенским, далеко живущим от столиц и значительных городов, людям небогатым, не имеющим средств выписывать
все охотничьи снаряды готовые, прилаженные к делу
в современном, улучшенном их состоянии.
Я не знаю, кого назвать настоящим охотником, — выражение, которое будет нередко употребляться мною: того ли, кто, преимущественно охотясь за болотною дичью и вальдшнепами, едва удостоивает своими выстрелами стрепетов, куропаток и молодых тетеревов и смотрит уже с презрением на
всю остальную дичь, особенно на крупную, или того, кто, сообразно временам года, горячо гоняется за
всеми породами дичи: за болотною, водяною, степною и лесною, пренебрегая
всеми трудностями и даже находя наслаждение
в преодолении этих трудностей?
Для охотников, стреляющих влет мелкую, преимущественно болотную птицу, не нужно ружье, которое бы било дальше пятидесяти или, много, пятидесяти пяти шагов: это самая дальняя мера; по большей части
в болоте приходится стрелять гораздо ближе; еще менее нужно, чтоб ружье било слишком кучно, что, впрочем, всегда соединяется с далекобойностью; ружье, несущее дробь кучею, даже невыгодно для мелкой дичи; из него гораздо скорее дашь промах, а если возьмешь очень верно на близком расстоянии, то непременно разорвешь птицу: надобно только, чтоб ружье ровно и не слишком широко рассевало во
все стороны мелкую дробь, обыкновенно употребляемую
в охоте такого рода, и чтоб заряд ложился, как говорится, решетом.
Распространение двуствольных ружей, выгоду которых объяснять не нужно, изменило ширину и длину стволов, приведя и ту и другую почти
в одинаковую, известную меру. Длинные стволы и толстые казны, при спайке двух стволин, очевидно неудобны по своей тяжести и неловкости, и потому нынче употребляют стволинки короткие и умеренно тонкостенные; но при
всем этом даже самые легкие, нынешние, двуствольные ружья не так ловки и тяжеле прежних одноствольных ружей, назначенных собственно для стрельбы
в болоте и
в лесу.
Всем охотникам известно, что двуствольные ружья, при одинаковых условиях
в отделке и
в доброте стволин, почти всегда бьют неодинаково: один ствол лучше, другой хуже.
Защитники второй причины утверждают, будто
в длинной стволине порох воспламеняется
весь до вылета дроби, тогда как
в короткой он не успевает
весь вспыхнуть и уцелевшие зерна выкидываются и падают вниз, и что заряд дроби, долее идущий
в стволе,
в насильственно-стесненном положении, долее не разлетается
в воздухе, чему содействует и узкость стволины.
Из
всего сказанного мною следует, что
в выборе ружья ничем нельзя руководствоваться, кроме опыта, то есть надобно пробовать, как бьет ружье
в цель мелкою и крупною дробью, как рассевает дробь, глубоко ли входят дробины
в доску и какая доска, мягкая или жесткая?
Едва ли нужно говорить о том, что
в ружейном стволе не должно быть: расстрела, выпуклостей, внутренних раковин, еще менее трещин и что казенный щуруп должен привинчиваться
всеми цельными винтами так плотно, чтоб дух не проходил.
— Для предохранения ружейных стволов от ржавчины не нужно вымазывать их на зиму деревянным маслом, а
всего лучше: выстрелить раз из чистых стволин и, не продувая их, заткнуть суконными пробками и повесить
в сухой комнате.
Когда я взял его за ноги и тряхнул, то
весь бок,
в который ударил заряд, дочиста облетел, как будто косач был ошпарен кипятком, и не только посинел, но даже почернел: раны — никакой, крови — ни капли.
Картечь может быть так крупна, что заряд
в харчистое, то есть широкоствольное, ружье
весь состоит из осьми пулечек; самой же мелкой картечи идет на заряд того же ружья от двадцати до двадцати пяти штук.
Вместо них стали употреблять так называемые рубленые пыжи, но вернее сказать — вырубаемые кружки из старых шляп и тонких войлоков посредством особенной железной формы, края которой так остры, что если наставить ее на войлок и стукнуть сверху молотком, то она вырубит войлочный кружок, который, входя
в дуло несколько натуге, весьма удобно и выгодно заменяет
все другого рода пыжи.
Пыжи шерстяные употребительнее других у простых охотников; они имеют одно преимущество, что шерсть не горит, но зато заряд прибивается ими не плотно, часть дроби иногда завертывается
в шерсти, и такие пыжи, по мнению
всех охотников, скорее пачкают внутренние стены ствола.
В случаях совершенной крайности
в должность пыжей может быть употреблено
все, что способно отделить порох от дроби и потом удержать ее
в горизонтальном положении к пороху. Тут пойти могут
в дело и тряпки, и бумага, особенно мягкая, употребляемая для печати, и трава, и листья древесные, не слишком сырые, и даже мох.
Притом осечки у ружья с кремнем могут происходить и от других многих причин, кроме сырости: а) ветер может отнесть искры
в сторону; б) кремень притупиться или отколоться;
в) огниво потерять твердость закалки и не дать крупных искр; г) наконец, когда
все это
в исправности, осечка может случиться без всяких, по-видимому, причин: искры брызнут во
все стороны и расположатся так неудачно, что именно на полку с порохом не попадут.
Все это вместе так дорого
в охоте, что изобретение пистонов бесспорно имеет великую важность.
Отдавая
всю справедливость этому нововведению, я должен признаться
в моем староверстве относительно дробовика и пороховницы.
Вся дичь, таящаяся, укрывающаяся от человека
в траве, лесу, кустах, камышах и кочках болот, без помощи собаки почти недоступна.
Если и поднимешь нечаянно, то редко убьешь, потому что не ожидаешь; с доброю собакой, напротив, охотник не только знает, что вот тут, около него, скрывается дичь, но знает, какая именно дичь; поиск собаки бывает так выразителен и ясен, что она точно говорит с охотником; а
в ее страстной горячности, когда она добирается до птицы, и
в мертвой стойке над нею — столько картинности и красоты, что
все это вместе составляет одно из главных удовольствий ружейной охоты.
Следовательно, приучив сначала молодую собаку к себе, к подаванью поноски, к твердой стойке даже над кормом, одним словом, к совершенному послушанию и исполнению своих приказаний, отдаваемых на каком угодно языке, для чего
в России прежде ломали немецкий, а теперь коверкают французский язык, — охотник может идти с своею ученицей
в поле или болото, и она, не дрессированная на парфорсе, будет находить дичь, стоять над ней, не гоняться за живою и бережно подавать убитую или раненую;
все это будет делать она сначала неловко, непроворно, неискусно, но
в течение года совершенно привыкнет.
Мало этого: по нескольку раз
в день бегали они
в сарай к моим охотничьим дрожкам,
в конюшню к лошадям и кучеру,
всех обнюхивая с печальным визгом и
в то же время вертя хвостом
в знак ласки.
У собак вообще и у легавых
в особенности есть расположение грезить во сне; чем лучше, чем горячее собака
в поле, тем больше грезит и — грезит об охоте! Это видеть по движениям ее хвоста, ушей и
всего тела.
Без всяких преувеличений и фраз сказать, что ружье — молния и гром
в руках охотника и на определенном расстоянии делает его владыкой жизни и смерти
всех живущих тварей.
Все это у начинающего стрелять может также обратиться
в привычку и надолго помешать приобретению проворства и настоящего, полного уменья
в стрельбе дичи.
6) Птицу, летящую прямо от охотника довольно низко, надобно стрелять
в шею так, чтобы дуло ружья закрывало
все остальное ее тело.
8)
Всего труднее стрелять птицу, летящую прямо и низко на охотника, потому что необходимо совершенно закрыть ее дулом ружья и спускать курок
в самое мгновение этого закрытия. Если местность позволяет, лучше пропустить птицу и ударить ее вдогонку.
Прошу только
всех молодых горячих охотников, начинающих стрелять, не приходить
в отчаяние, если первые их опыты будут неудачны.
В заключение я должен отчасти повторить сказанное мною
в предисловии к «Запискам об уженье»: книжка моя не трактат о ружейной охоте, не натуральная история
всех родов дичи.
[Печатая мою третьим изданием, я должен с благодарностью сказать, что не обманулся
в надежде на сочувствие охотников и вообще
всех образованных людей.
С последними с первого взгляда их не различишь:
вся разница состоит
в том, что дикий голубь поменьше, постатнее русского;
весь чисто-сизый, и ножки у него не красные, а бледно-бланжевого цвета.
Скоро
все это будет презрено и забыто, но вначале
все драгоценно… таков человек не
в одной ружейной охоте!..
Все породы уток стаями, одна за другою, летят беспрестанно:
в день особенно ясный высоко, но во дни ненастные и туманные, предпочтительно по зарям, летят низко, так что ночью, не видя их, по свисту крыльев различить многие из пород утиных.
Нырки, чернь и свиязь чаще
всех машут крыльями и быстрее рассекают воздух: шум от их полета сливается
в один дребезжащий, пронзительный свист.
Стаи степных куликов (кроншнепов) и болотных (неттигелей), называемых
в Оренбургской губернии веретенниками, и
все разнообразные породы мелких куликов и курахтанов, каждая с своим особенным полетом, с своим писком и свистом, наполняют воздух разнородными, неопределенными и
в другое время неслышными звуками.
Вчера проходили вы по болоту, или по размокшему берегу пруда, или по лужам на прошлогодних ржанищах и яровищах, где насилу вытаскивали ноги из разбухшего чернозема, проходили с хорошею собакой и ничего не видали; но рано поутру, на другой день, находите и болота, и берега разливов, и полевые лужи, усыпанные дупелями, бекасами и гаршнепами; на лужах,
в полях, бывает иногда соединение
всех пород дичи — степной, болотной, водяной и даже лесной.
Стон стоял
в воздухе (как говорят крестьяне) от разнородного птичьего писка, свиста, крика и от шума их крыльев, во
всех направлениях рассекающих воздух; даже ночью, сквозь оконные рамы, не давал он спать горячему охотнику.
В то же время, независимо от сидящих, новые стаи
всего разноплеменного птичьего царства летают, кружатся над вашею головою, опускаются, поднимаются, перелетывают с места на место, сопровождая каждое свое движение радостным, веселым, особенным криком.
Но да не подумают охотники, читающие мою книжку, что это пристрастие старика, которому кажется, что
в молодости его
все было лучше и
всего было больше.
Если мы скажем, например, что болотною называется дичь, выводящаяся
в болоте, то
все породы уток, гуси, лебеди должны называться болотною дичью.
Если скажем, что болотная птица та, которая не только выводится, но и живет постоянно
в болоте, то, кроме болотных кур, погонышей, бекасов, дупелей и гаршнепов,
все остальное многочисленное сословие куликов и куличков не живeт
в болоте, а только выводит детей; некоторые из них даже и гнезда вьют на сухих берегах рек и речек.
Приступая к описанию дичи, я считаю за лучшее начать с лучшей, то есть с болотной, о чем я уже и говорил, и притом именно с бекаса, или, правильнее сказать, со
всех трех видов этой благородной породы, резко отличающейся и первенствующей между
всеми остальными. Я разумею бекаса, дупельшнепа и гаршнепа, сходных между собою перьями, складом, вообще наружным видом, нравами и особенным способом доставания пищи. К ним принадлежит и даже превосходит их вальдшнеп, но он займет свое место
в разряде лесной дичи.
Лет сорок тому назад я читал
в одной охотничьей книжке, что дупельшнепа по-русски называют лежанка;
в другой, позднейшей книге напечатано, что дупельшнепа называют стучиком, а гаршнепа лежанкой; но
все это неправда.
Жиру этой перепелки приписывает он странное свойство: производить на несколько часов, или даже на сутки, ломоту и легкие судороги
в руках, ногах и во
всем теле того человека, который ее усердно покушал.
Это по большей части случается
в такие годы, когда дождливая, продолжительная осень до того насытит землю, что она уже не принимает
в себя влаги, когда внезапно последуют затем зимние морозы, выпадут необыкновенно глубокие снега, и
все это повершится дождливою, дружною весною.
Тогда-то вновь открываются давно иссякшие жилы родников,
вся окрестность просачивается подступившею из-под земли влагою, и оживает мертвое болото;
в один год пропадут полевые травы, и
в несколько лет посохнут кусты и деревья.
В таких болотах родится, иногда
в великом изобилии, клюква и брусника; красивая зелень последней известна
всем, ягоды же служат лакомою и питательною пищею для некоторых пород лесной дичи, равно как и для людей.
Природа медленно производит эту работу, и я имел случай наблюдать ее: первоначальная основа составляется собственно из водяных растений, которые, как известно, растут на всякой глубине и расстилают свои листья и цветы на поверхности воды; ежегодно согнивая, они превращаются
в какой-то кисель — начало черноземного торфа, который, слипаясь, соединяется
в большие пласты; разумеется,
все это может происходить только на водах стоячих и предпочтительно
в тех местах, где мало берет ветер.
Как только отойдешь несколько шагов от настоящего края, земля начнет
в буквальном смысле волноваться, опускаться и подниматься под ногами человека и даже около пего, со
всеми растущими по ее поверхности травами, цветами, кочками, кустиками и даже деревьями.