Другие породы рыб, особенно донные, то есть ходящие или плавающие обыкновенно по дну, как-то: ерши, пескари, гольцы, лини, а всего более налимы, которые мечут икру около святок, — при совершении этой операции, вероятно, трутся около берегов и подводных коряг или о хрящеватое, каменистое дно: последнее предположение доказывается тем, что именно на таких местах, именно в это время года, попадают налимы
в морды или нероты.
Неточные совпадения
На перекатах реки,
в которой водятся налимы, загораживаются язы, то есть вся ширина реки или только та сторона, которая поглубже, перебивается нетолстыми сплошными кольями, четверти на две торчащими выше водяной поверхности, сквозь которые может свободно течь вода, но не может пройти порядочная рыба;
в этой перегородке оставляются ворота или пустое место,
в которое вставляется
морда [
Мордою называется сплетенный из ивовых прутьев круглый мешок; задний конец его завязывается наглухо, а
в переднем, имеющем вид раскрытого кошелька, устраивается горло наподобие воронки, так что рыбе войти можно свободно, а выйти нельзя.] (или нерот), крепко привязанная посредине к длинной палке: если отверстая ее сторона четыреугольная, то ее можно вставить между кольями очень плотно; если же круглая (что, по-моему, очень дурно), то дыры надобно заткнуть ветками сосны или ели, а за неименьем их — какими-нибудь прутьями.
Зимой, особенно
в сильные морозы, преимущественно около святок, выходят налимы из глубоких омутов,
в которых держатся целый год, и идут вверх по реке по самому дну, приискивая жесткое, хрящеватое или даже каменистое дно, о которое они трутся для выкидывания из себя икры и молок; таким образом, встретив перегородку, сквозь которую пролезть не могут, и отыскивая отверстие для свободного прохода, они неминуемо попадут
в горло
морды.
В наши долгие, жестокие зимы очень приятно после снежной вьюги, свирепствовавшей иногда несколько дней, особенно иногда после оренбургского бурана, когда утихнет метель и взрытые ею снежные равнины представят вид моря, внезапно оцепеневшего посреди волнения, — очень весело при блеске яркого солнца пробраться по занесенной тропинке к занесенным также язам, которые иногда не вдруг найдешь под сугробами снега, разгресть их лопатами, разрубить лед пешнями и топорами, выкидать его плоским саком или лопатой и вытащить
морду, иногда до половины набитую налимами.
— Милочка, — говорил я, лаская ее и целуя
в морду, — мы нынче едем; прощай! никогда больше не увидимся.
Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который желтым чеботом своим бьет их
в морду, дороже для них всякого братства.
— Влепил заряд
в морду Блинову, вот что! — сказал Безбедов и, взяв со стола графин, поставил его на колено себе, мотая головой, говоря со свистом: — Издевался надо мной, подлец! «Брось, говорит, — ничего не смыслишь в голубях». Я — Мензбира читал! А он, идиот, учит:
Кучер мой сперва уперся коленом в плечо коренной, тряхнул раза два дугой, поправил седелку, потом опять пролез под поводом пристяжной и, толкнув ее мимоходом
в морду, подошел к колесу — подошел и, не спуская с него взора, медленно достал из-под полы кафтана тавлинку, медленно вытащил за ремешок крышку, медленно всунул в тавлинку своих два толстых пальца (и два-то едва в ней уместились), помял-помял табак, перекосил заранее нос, понюхал с расстановкой, сопровождая каждый прием продолжительным кряхтением, и, болезненно щурясь и моргая прослезившимися глазами, погрузился в глубокое раздумье.
Неточные совпадения
В ряд с ними занимала полстены огромная почерневшая картина, писанная масляными красками, изображавшая цветы, фрукты, разрезанный арбуз, кабанью
морду и висевшую головою вниз утку.
Так и Чичикову заметилось все
в тот вечер: и эта малая, неприхотливо убранная комнатка, и добродушное выраженье, воцарившееся
в лице хозяина, и поданная Платонову трубка с янтарным мундштуком, и дым, который он стал пускать
в толстую
морду Ярбу, и фырканье Ярба, и смех миловидной хозяйки, прерываемый словами: «Полно, не мучь его», — и веселые свечки, и сверчок
в углу, и стеклянная дверь, и весенняя ночь, которая оттоле на них глядела, облокотясь на вершины дерев, из чащи которых высвистывали весенние соловьи.
Ярб уже успел облобызаться с аглицким псом, с которым, как видно, был знаком уже давно, потому что принял равнодушно
в свою толстую
морду живое лобызанье Азора (так назывался аглицкий пес).
При этом обстоятельстве чубарому коню так понравилось новое знакомство, что он никак не хотел выходить из колеи,
в которую попал непредвиденными судьбами, и, положивши свою
морду на шею своего нового приятеля, казалось, что-то нашептывал ему
в самое ухо, вероятно, чепуху страшную, потому что приезжий беспрестанно встряхивал ушами.
Хотя ему на часть и доставался всегда овес похуже и Селифан не иначе всыпал ему
в корыто, как сказавши прежде: «Эх ты, подлец!» — но, однако ж, это все-таки был овес, а не простое сено, он жевал его с удовольствием и часто засовывал длинную
морду свою
в корытца к товарищам поотведать, какое у них было продовольствие, особливо когда Селифана не было
в конюшне, но теперь одно сено… нехорошо; все были недовольны.