Неточные совпадения
Я не
спал, но чувствовал необыкновенную бодрость и какое-то внутреннее удовольствие и спокойствие, или, вернее сказать, я не понимал,
что чувствовал, но мне было хорошо.
Некоторые родники были очень сильны и вырывались из середины горы, другие били и кипели у ее подошвы, некоторые находились на косогорах и были обделаны деревянными срубами с крышей; в срубы были вдолблены широкие липовые колоды, наполненные такой прозрачной водою,
что казались пустыми; вода по всей колоде переливалась через край,
падая по бокам стеклянною бахромой.
Накануне вечером, когда я уже
спал, отец мой виделся с теми стариками, которых он приказал прислать к себе; видно, они ничего особенно дурного об Мироныче не сказали, потому
что отец был с ним ласковее вчерашнего и даже похвалил его за усердие.
Отец все еще не возвращался, и мать хотела уже послать за ним, но только
что мы улеглись в карете, как подошел отец к окну и тихо сказал: «Вы еще не
спите?» Мать попеняла ему,
что он так долго не возвращался.
Мысль,
что я сейчас опять увижу Ик, разгуляла меня, и я уже не
спал до солнечного восхода.
Нас также хотели было сводить к нему проститься, но бабушка сказала,
что не надо его беспокоить и
что детям пора
спать.
Не знаю, сколько времени я
спал, но, проснувшись, увидел при свете лампады, теплившейся перед образом,
что отец лежит на своем канапе, а мать сидит подле него и плачет.
Так, например, я рассказывал,
что у меня в доме был пожар,
что я выпрыгнул с двумя детьми из окошка (то есть с двумя куклами, которых держал в руках); или
что на меня
напали разбойники и я всех их победил; наконец,
что в багровском саду есть пещера, в которой живет Змей Горыныч о семи головах, и
что я намерен их отрубить.
Мне очень было приятно,
что мои рассказы производили впечатление на мою сестрицу и
что мне иногда удавалось даже напугать ее; одну ночь она худо
спала, просыпалась, плакала и все видела во сне то разбойников, то Змея Горыныча и прибавляла,
что это братец ее напугал.
Уж на третий день, совсем по другой дороге, ехал мужик из Кудрина; ехал он с зверовой собакой, собака и причуяла что-то недалеко от дороги и начала лапами снег разгребать; мужик был охотник, остановил лошадь и подошел посмотреть,
что тут такое есть; и видит,
что собака выкопала нору,
что оттуда пар идет; вот и принялся он разгребать, и видит,
что внутри пустое место, ровно медвежья берлога, и видит,
что в ней человек лежит,
спит, и
что кругом его все обтаяло; он знал про Арефья и догадался,
что это он.
Разумеется, он измок, иззяб и до того, как видно, выбился из сил,
что наконец найдя дорогу, у самой околицы,
упал в маленький овражек и не имел сил вылезть из него.
Я попробовал даже сказать ей: «Зачем ты, нянюшка, говоришь неправду?» Она отвечала,
что грех мне на нее
нападать, и заплакала навзрыд.
Надо вспомнить,
что я года полтора был болен при смерти, и потому не удивительно,
что меня берегли и нежили; но милая моя сестрица даром
попала на такую же диету и береженье от воздуха.
Дяди мои хохотали, а бедный Волков плакал от боли и досады,
что не мог
попасть к губернатору, где ему очень хотелось потанцевать.
Я думал,
что мы уж никогда не поедем, как вдруг, о счастливый день! мать сказала мне,
что мы едем завтра. Я чуть не сошел с ума от радости. Милая моя сестрица разделяла ее со мной, радуясь, кажется, более моей радости. Плохо я
спал ночь. Никто еще не вставал, когда я уже был готов совсем. Но вот проснулись в доме, начался шум, беготня, укладыванье, заложили лошадей, подали карету, и, наконец, часов в десять утра мы спустились на перевоз через реку Белую. Вдобавок ко всему Сурка был с нами.
На другой день поутру, хорошенько выспавшись под одним пологом с милой моей сестрицей, мы встали бодры и веселы. Мать с удовольствием заметила,
что следы вчерашних уязвлений, нанесенных мне злыми комарами, почти прошли; с вечера натерли мне лицо, шею и руки каким-то составом; опухоль
опала, краснота и жар уменьшились. Сестрицу же комары мало искусали, потому
что она рано улеглась под наш полог.
Мать, удостоверившись,
что мои ноги и платье сухи, напоила меня чаем и уложила
спать под один полог с сестрицей, которая давно уже
спала, а сама воротилась к гостям.
Проснувшись на другой день поутру ранее обыкновенного, я увидел,
что мать уже встала, и узнал,
что она начала пить свой кумыс и гулять по двору и по дороге, ведущей в Уфу; отец также встал, а гости наши еще
спали: женщины занимали единственную комнату подле нас, отделенную перегородкой, а мужчины
спали на подволоке, на толстом слое сена, покрытом кожами и простынями.
Но зато обе гостьи каждый вечер ходили удить со мной на озеро; удить они не умели, а потому и рыбы выуживали мало; к тому же комары так
нападали на них, особенно на солнечном закате,
что они бросали удочки и убегали домой; весьма неохотно, но и я, совершенно свыкшийся с комарами, должен был возвращаться также домой.
Какое счастие сидеть спокойно с Евсеичем на мостках, насаживать, закидывать удочки, следить за наплавками, не опасаясь,
что пора идти домой, а весело поглядывая на Сурку, который всегда или сидел, или
спал на берегу, развалясь на солнце!
Проводя гостей, отец вздумал потянуть неводом известное рыбное плесо на реке Белой, которая текла всего в полуверсте от нашего жилья: ему очень хотелось поймать стерлядей, и он даже говорил мне: «
Что, Сережа, кабы попалась белорыбица или осетр?» Я уверял,
что непременно
попадет!
Когда я лег
спать в мою кроватку, когда задернули занавески моего полога, когда все затихло вокруг, воображение представило мне поразительную картину; мертвую императрицу, огромного роста, лежащую под черным балдахином, в черной церкви (я наслушался толков об этом), и подле нее, на коленях, нового императора, тоже какого-то великана, который плакал, а за ним громко рыдал весь народ, собравшийся такою толпою,
что край ее мог достать от Уфы до Зубовки, то есть за десять верст.
У меня было и предчувствие и убеждение,
что с нами случится какое-нибудь несчастие,
что мы или замерзнем, как воробьи и галки, которые на лету
падали мертвыми, по рассказам Параши, или захвораем.
Я, сонный, ударился бровью об круглую медную шляпку гвоздя, на котором висела сумка, и, сверх того, едва не задохся, потому
что Параша, сестрица и множество подушек
упали мне на лицо, и особенно потому,
что не скоро подняли опрокинутый возок.
Она удивилась,
что я не
сплю, и, узнав причину, перевела меня на свою постель и, не раздеваясь, легла вместе со мною.
Я терял уже сознание и готов был
упасть в обморок или помешаться — как вдруг вбежала Параша, которая преспокойно
спала в коридоре у самой нашей двери и которую наконец разбудили общие вопли; по счастию, нас с сестрой она расслышала прежде, потому
что мы были ближе.
Наконец пришла мать, сама расстроенная и больная, сказала,
что дедушка скончался в шесть часов утра и
что сейчас придет отец и ляжет
спать, потому
что уже не
спал две ночи.
Они, посидев и поболтав с нами, ушли, и, когда надобно было ложиться
спать, страх опять овладел мною и так выразился на моем лице,
что мать поняла, какую ночь проведу я, если не лягу
спать вместе с нею.
Сестрица моя выучивала три-четыре буквы в одно утро, вечером еще знала их, потому
что, ложась
спать, я делал ей всегда экзамен; но на другой день поутру она решительно ничего не помнила.
Не помню, чтоб я
спал, но Евсеич уверял после,
что я скоро заснул и
спал около часа.
Сестрица уверяла,
что она не
спала, когда прибежала Параша, но я спорил и не верил.
Я долго также спорил, утверждая,
что я не засыпал; но, наконец, должен был согласиться,
что я действительно
спал,
что меня разбудили громкие речи Параши, Евсеича и крик сестрицы.
Я читал матери вслух разные книги для ее развлеченья, а иногда для ее усыпленья, потому
что она как-то мало
спала по ночам.
Всякий день, ложась
спать, благодарю Господа моего Бога,
что голова на плечах осталась.
Она прибавила,
что если дело дойдет до тетушки, то весь ее гнев
упадет на нее, ни в
чем тут не виноватую.
Я не подал никакого знака,
что не
сплю, и слушал с усиленным вниманием.
Я вдруг обратился к матери с вопросом: «Неужели бабушка Прасковья Ивановна такая недобрая?» Мать удивилась и сказала: «Если б я знала,
что ты не
спишь, то не стала бы всего при тебе говорить, ты тут ничего не понял и подумал,
что Александра Ивановна жалуется на тетушку и
что тетушка недобрая; а это все пустяки, одни недогадки и кривое толкованье.
Параша, смеясь, отвечала мне вопросом: «Да зачем же ему
падать?» Но у меня было готово неопровержимое доказательство: я возразил,
что «сам видел, как один раз отец
упал, а маменька его подняла и ему помогла встать».
Нужно ли говорить,
что я не заснул до окончания сказки,
что, напротив, я не
спал долее обыкновенного?
Сейчас начались опасения,
что эти люди могут утонуть,
попав в глубокое место,
что могло бы случиться и с трезвыми людьми; дали знать отцу.
Все догадались,
что старый Болтуненок оступился и
попал в канаву; все ожидали,
что он вынырнет, всплывет наверх, канавка была узенькая и сейчас можно было
попасть на берег… но никто не показывался на воде.
На меня
напал безотчетный страх,
что каждую минуту может случиться какое-нибудь подобное неожиданное несчастье с отцом, с матерью и со всеми нами.
Оказалось,
что утонувший как-то
попал под оголившийся корень старой ольхи, растущей на берегу не новой канавки, а глубокой стари́цы, огибавшей остров, куда снесло тело быстротою воды.
Как скоро весть об этом событии дошла до нас, опять на несколько времени опустел наш дом: все сбегали посмотреть утопленника и все воротились с такими страшными и подробными рассказами,
что я не
спал почти всю ночь, воображая себе старого мельника, дрожа и обливаясь холодным потом.
Днем их пенье не производило на меня особенного впечатления; я даже говорил,
что и жаворонки поют не хуже; но поздно вечером или ночью, когда все вокруг меня утихало, при свете потухающей зари, при блеске звезд соловьиное пение приводило меня в волнение, в восторг и сначала мешало
спать.
И тут только поверил я словам тетушки,
что соловьи не давали ей
спать.
Как скоро рыба послышала,
что вода пошла на убыль, она начала скатываться вниз, оставаясь иногда только в самых глубоких местах и, разумеется,
попадая в расставленные снасти.
Его быстрота и ловкость были так увлекательны, а участие к бедной птичке так живо,
что крестьяне приветствовали громкими криками и удальство ловца, и проворство птички всякий раз, когда она успевала
упасть в траву или скрыться в лесу.
Один раз, бродя между этими разноцветными, иногда золотом и серебром вышитыми, качающимися от ветра, висячими стенами или ширмами, забрел я нечаянно к тетушкину амбару, выстроенному почти середи двора, перед ее окнами; ее девушка, толстая, белая и румяная Матрена, посаженная на крылечке для караула, крепко
спала, несмотря на то,
что солнце пекло ей прямо в лицо; около нее висело на сошках и лежало по крыльцу множество широких и тонких полотен и холстов, столового белья, мехов, шелковых материй, платьев и т. п.
Форейтор, ехавший кучером на телеге, нарочно оставленный обмахивать коней, для
чего ему была срезана длинная зеленая ветка,
спал преспокойно под тенью дерева.