Неточные совпадения
Я собрался прежде всех: уложил свои книжки, то есть «Детское чтение» и «Зеркало добродетели», в которое, однако, я уже давно не заглядывал; не забыл также и чурочки, чтоб играть ими с
сестрицей; две книжки «Детского чтения», которые я перечитывал уже в третий раз, оставил на дорогу и с радостным лицом прибежал
сказать матери, что я готов ехать и что мне жаль только оставить Сурку.
Оставшись одни в новом своем гнезде, мы с
сестрицей принялись болтать; я
сказал одни потому, что нянька опять ушла и, стоя за дверьми, опять принялась с кем-то шептаться.
Едва мы успели его обойти и осмотреть, едва успели переговорить с
сестрицей, которая с помощью няньки рассказала мне, что дедушка долго продержал ее, очень ласкал и, наконец, послал гулять в сад, — как прибежал Евсеич и позвал нас обедать; в это время, то есть часу в двенадцатом, мы обыкновенно завтракали, а обедали часу в третьем; но Евсеич
сказал, что дедушка всегда обедает в полдень и что он сидит уже за столом.
Волков на другой день, чтоб поддержать шутку,
сказал мне с важным видом, что батюшка и матушка согласны выдать за него мою
сестрицу и что он просит также моего согласия.
Я думал, что мы уж никогда не поедем, как вдруг, о счастливый день! мать
сказала мне, что мы едем завтра. Я чуть не сошел с ума от радости. Милая моя
сестрица разделяла ее со мной, радуясь, кажется, более моей радости. Плохо я спал ночь. Никто еще не вставал, когда я уже был готов совсем. Но вот проснулись в доме, начался шум, беготня, укладыванье, заложили лошадей, подали карету, и, наконец, часов в десять утра мы спустились на перевоз через реку Белую. Вдобавок ко всему Сурка был с нами.
В самом деле, скоро пришел отец, поцеловал нас, перекрестил и
сказал: «Не стало вашего дедушки», — и горько заплакал; заплакали и мы с
сестрицей.
Милая моя
сестрица также была испугана и также сидела на руках своей няни; вдруг вошла княжна-калмычка и
сказала, что барыня спрашивает к себе детей.
Я с
сестрицей приходил к маменьке на одну минуту; она, поцеловав нас,
сказала, что хочет почивать, и отпустила.
Сестрица первая подбежала ко мне, весело говоря: «Маменьке получше», — и Параша
сказала то же.
Мать нежно приласкала меня и
сестрицу (меня особенно) и
сказала: «Не бойтесь, мне не будет вредна ваша любовь».
Мне говорили, что этого нельзя, что я маленький, что у меня нет кумы, но последнее препятствие я сейчас преодолел,
сказав, что кумой будет моя
сестрица.
Мало того, что я сам читал, по обыкновению, с увлеченьем и с восторгом, — я потом рассказывал
сестрице и тетушке читанное мной с таким горячим одушевлением и, можно
сказать, самозабвением, что, сам того не примечая, дополнял рассказы Шехеразады многими подробностями своего изобретенья и говорил обо всем, мною читанном, точно как будто сам тут был и сам все видел.
Она никого из нас, то есть из детей, не поцеловала, но долго разглядывала, погладила по головке, мне с
сестрицей дала поцеловать руку и
сказала...
Правду
сказать, настоящим-то образом разгавливались бабушка, тетушки и отец: мать постничала одну Страстную неделю (да она уже и пила чай со сливками), а мы с
сестрицей — только последние три дня; но зато нам было голоднее всех, потому что нам не давали обыкновенной постной пищи, а питались мы ухою из окуней, медом и чаем с хлебом.
«Вот моя умница, —
сказала она, обнимая и целуя мою
сестрицу, — она уж ничего не
скажет на свою няню».
Мелькнула было надежда, что нас с
сестрицей не возьмут, но мать
сказала, что боится близости глубокой реки, боится, чтоб я не подбежал к берегу и не упал в воду, а как
сестрица моя к реке не подойдет, то приказала ей остаться, а мне переодеться в лучшее платье и отправляться в гости.
Мать, которая очень их любила, пошла сама покупать, но нашла, что яблоки продавались не совсем спелые, и
сказала, что это все падаль; кое-как, однако, нашла она с десяток спелых и, выбрав одно яблоко, очень сладкое, разрезала его, очистила и дала нам с
сестрицей по половинке.
Я почти ничего не ел, потому что разнемогался, даже дремал; помню только, что мать не захотела сесть на первое место хозяйки и
сказала, что «покуда
сестрица Татьяна Степановна не выйдет замуж, — она будет всегда хозяйкой у меня в доме».
Я уже
сказал, что мать не была к ней так ласкова и нежна, как ко мне, а потому естественно, что и
сестрица не была и не могла быть с ней нежна и ласкова, даже несколько робела и смущалась в ее присутствии.
Мать
сказала один раз моему отцу: «Алексей Степаныч, посоветуй, пожалуйста, своей
сестрице, чтоб она не кидалась мне так услуживать, как горничная девка.
Мать не стала спорить, но через несколько дней, при мне, когда тетушка кинулась подать ей скамеечку под ноги, мать вдруг ее остановила и
сказала очень твердо: «Прошу вас,
сестрица, никогда этого не делать, если не хотите рассердить меня.
Мать не уговаривала тетушку ехать с нами и при мне
сказала отцу, что
сестрице будет там несвободно и скучно.
Когда же я
сказал сестрице о моем отъезде, она принялась горько плакать.
Мать удивилась, узнала причину такой быстрой перемены, обняла меня, поцеловала, но
сказала, что ни под каким видом не оставит, что мы проездим всего две недели и что
сестрица скоро перестанет плакать.