Неточные совпадения
Я приписываю мое спасение, кроме первой вышеприведенной причины,
без которой ничто совершиться
не могло, — неусыпному уходу, неослабному попечению, безграничному вниманию матери и дороге, то есть движению и воздуху.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но
не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая
не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило
без моего ведома в моем воображении; я
не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего
не понимаю».
Когда мы пришли, отец показал мне несколько крупных окуней и плотиц, которых он выудил
без меня: другая рыба в это время
не брала, потому что было уже поздно и жарко, как объяснял мне Евсеич.
Потом изумили меня огромная изба, закопченная дымом и покрытая лоснящейся сажей с потолка до самых лавок, — широкие, устланные поперек досками лавки, называющиеся «на́рами», печь
без трубы и, наконец, горящая лучина вместо свечи, ущемленная в так называемый светец, который есть
не что иное, как железная полоска, разрубленная сверху натрое и воткнутая в деревянную палку с подножкой, так что она может стоять где угодно.
Мы все провели ночь очень спокойно под своими пологами,
без которых мы никуда
не ездили.
Отец мой очень любил всякие воды, особенно ключевые; а я
не мог
без восхищения видеть даже бегущей по улицам воды, и потому великолепные парашинские родники, которых было больше двадцати, привели меня в восторг.
Отец с матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых людей мало на свете, что парашинские старики, которых отец мой знает давно, люди честные и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый о господском и о крестьянском деле; они говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя
не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает в трезвом виде и
не дерется
без толку; что он
не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому что он в части у хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож разного мелкого и крупного скота; что хотя хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
Когда мать выглянула из окошка и увидала Багрово, я заметил, что глаза ее наполнились слезами и на лице выразилась грусть; хотя и прежде, вслушиваясь в разговоры отца с матерью, я догадывался, что мать
не любит Багрова и что ей неприятно туда ехать, но я оставлял эти слова
без понимания и даже
без внимания и только в эту минуту понял, что есть какие-нибудь важные причины, которые огорчают мою мать.
Тетушка возразила, что стена глухая,
без двери, и потому слышно
не будет, — и мы заняли гостиную.
Мысль остаться в Багрове одним с сестрой,
без отца и матери, хотя была
не новою для меня, но как будто до сих пор
не понимаемою; она вдруг поразила меня таким ужасом, что я на минуту потерял способность слышать и соображать слышанное и потому многих разговоров
не понял, хотя и мог бы понять.
Всякий день я принимался учить читать маленькую сестрицу, и совершенно
без пользы, потому что во все время пребывания нашего в Багрове она
не выучила даже азбуки.
Всякий день заставлял ее слушать «Детское чтение», читая сряду все статьи
без исключения, хотя многих сам
не понимал.
Вторая приехавшая тетушка была Аксинья Степановна, крестная моя мать; это была предобрая, нас очень любила и очень ласкала, особенно
без других; она даже привезла нам гостинца, изюма и черносливу, но отдала тихонько от всех и велела так есть, чтоб никто
не видал; она пожурила няньку нашу за неопрятность в комнате и платье, приказала переменять чаще белье и погрозила, что скажет Софье Николавне, в каком виде нашла детей; мы очень обрадовались ее ласковым речам и очень ее полюбили.
Когда я кончил, она выслала нас с сестрой в залу, приказав няньке, чтобы мы никуда
не ходили и сидели тихо, потому что хочет отдохнуть; но я скоро догадался, что мы высланы для того, чтобы мать с отцом могли поговорить
без нас.
Дети Княжевичей были молодцы, потому что отец и мать воспитывали их
без всякой неги; они
не знали простуды и ели все, что им вздумается, а я, напротив, кроме ежедневных диетных кушаний,
не смел ничего съесть
без позволения матери; в сырую же погоду меня
не выпускали из комнаты.
Энгельгардт вздумал продолжать шутку и на другой день, видя, что я
не подхожу к нему, сказал мне: «А, трусишка! ты боишься военной службы, так вот я тебя насильно возьму…» С этих пор я уж
не подходил к полковнику
без особенного приказания матери, и то со слезами.
Разумеется, все узнали это происшествие и долго
не могли
без смеха смотреть на Волкова, который принужден был несколько дней просидеть дома и даже
не ездил к нам; на целый месяц я был избавлен от несносного дразненья.
Чувство собственности, исключительной принадлежности чего бы то ни было, хотя
не вполне, но очень понимается дитятей и составляет для него особенное удовольствие (по крайней мере, так было со мной), а потому и я, будучи вовсе
не скупым мальчиком, очень дорожил тем, что Сергеевка — моя;
без этого притяжательного местоимения я никогда
не называл ее.
Мать
не хотела сделать никакой уступки, скрепила свое сердце и, сказав, что я останусь
без обеда, что я останусь в углу до тех пор, покуда
не почувствую вины своей и от искреннего сердца
не попрошу Волкова простить меня, ушла обедать, потому что гости ее ожидали.
Не видя конца палочкам с усами и
без усов, кривым чертам и оникам, я скучал и ленился, а потому, чтоб мне было охотнее заниматься, посадили Андрюшу писать вместе со мной.
Сергеевка занимает одно из самых светлых мест в самых ранних воспоминаниях моего детства. Я чувствовал тогда природу уже сильнее, чем во время поездки в Багрово, но далеко еще
не так сильно, как почувствовал ее через несколько лет. В Сергеевке я только радовался спокойною радостью,
без волнения,
без замирания сердца. Все время, проведенное мною в Сергеевке в этом году, представляется мне веселым праздником.
Отец уверял, что рамы привезут завтра и
без косяков, которые еще
не готовы, приколотят снаружи, а вместо дверей покуда советовал повесить ковер.
Я выудил уже более двадцати рыб, из которых двух
не мог вытащить
без помощи Евсеича; правду сказать, он только и делал что снимал рыбу с моей удочки, сажал ее в ведро с водой или насаживал червяков на мой крючок: своими удочками ему некогда было заниматься, а потому он и
не заметил, что одного удилища уже
не было на мостках и что какая-то рыба утащила его от нас сажен на двадцать.
Наконец комары буквально одолели нас, и мы с матерью ушли в свою комнату
без дверей и окон, а как она
не представляла никакой защиты, то сели на кровать под рединный полог, и хотя душно было сидеть под ним, но зато спокойно.
Оставшись наедине с матерью, он говорил об этом с невеселым лицом и с озабоченным видом; тут я узнал, что матери и прежде
не нравилась эта покупка, потому что приобретаемая земля
не могла скоро и
без больших затруднений достаться нам во владение: она была заселена двумя деревнями припущенников, Киишками и Старым Тимкиным, которые жили, правда, по просроченным договорам, но которых свести на другие, казенные земли было очень трудно; всего же более
не нравилось моей матери то, что сами продавцы-башкирцы ссорились между собою и всякий называл себя настоящим хозяином, а другого обманщиком.
Мансуров
не мог оставаться
без какого-нибудь охотничьего занятия; в этот же день вечером он ходил с отцом и с мужем Параши, Федором, ловить сетью на дудки перепелов.
Через неделю поехали мы к Булгаковым в Алмантаево, которое мне очень
не понравилось, чего и ожидать было должно по моему нежеланью туда ехать; но и в самом деле никому
не могло понравиться его ровное местоположенье и дом на пустоплесье,
без сада и тени, на солнечном припеке.
Я подумал, что как увидят меня, так и начнут смеяться, и хотя этого
не случилось при первой встрече, но ежеминутное ожидание насмешек так смущало меня, что я краснел беспрестанно
без всякой причины.
Без А. П. Мансурова, этого добрейшего и любезнейшего из людей, охоты
не клеились, хотя была и тоня, только днем, а
не ночью и, разумеется,
не так изобильная, хотя ходили на охоту с ружьями и удили целым обществом на озере.
Чистописание мне наскучило, потому что успехи мои
без учителя были слишком малы; к чтению также меня
не тянуло, потому что все было давно перечитано
не один раз и многое выучено наизусть.
Все было тихо и спокойно в городе и в нашем доме, как вдруг последовало событие, которое
не само по себе, а по впечатлению, произведенному им на всех
без исключения, заставило и меня принять участие в общем волнении.
Я
не забыл нашего печального в нем житья
без отца и матери, и мне
не хотелось туда ехать, особенно зимой.
Дедушка уже
без языка и никого
не узнает; хочет что-то сказать, глядит во все глаза, да только губами шевелит…» Новый, еще страшнейший образ умирающего дедушки нарисовало мое воображение.
Это все, что я мог желать, о чем,
без сомнения, я стал бы и просить и в чем
не отказали бы мне; но как тяжело, как стыдно было бы просить об этом!
Он говорил, что «
без хозяина скоро портится порядок и что через несколько лет
не узнаешь ни Старого, ни Нового Багрова».
Сестрица
не хотела
без меня кушать, но теперь вместе со мною охотно села за стол, и мы кое-как пообедали.
У нее было множество причин; главные состояли в том, что Багрово сыро и вредно ее здоровью, что она в нем будет непременно хворать, а помощи получить неоткуда, потому что лекарей близко нет; что все соседи и родные ей
не нравятся, что все это люди грубые и необразованные, с которыми ни о чем ни слова сказать нельзя, что жизнь в деревенской глуши,
без общества умных людей, ужасна, что мы сами там поглупеем.
Мать, в самом мрачном расположении духа, сидела в углу кареты; в другом углу сидел отец; он также казался огорченным, но я заметил, что в то же время он
не мог
без удовольствия смотреть на открывшиеся перед нашими глазами камышистые пруды, зеленые рощи, деревню и дом.
По глубоким местам в саду и с плотины на мельнице удили мы окуней и плотву такую крупную, что часто я
не мог вытащить ее
без помощи Евсеича.
Она как будто обрадовалась и, сказав: «Знатные ягоды, эки крупные и какие спелые!» — кушала их с удовольствием; хотела и нас попотчевать, но мы сказали, что
без позволения маменьки
не смеем.
Все это растолковал мне отец, говоря, что такой воз
не опрокинется и
не рассыплется по нашим косогористым дорогам, что умная лошадь одна,
без провожатого, безопасно привезет его в гумно.
Она говорила Чичагову, что у меня и
без того слишком горячее воображение и что после волшебных сказок Шехеразады я стану бредить наяву; но Петр Иваныч как-то умел убедить мою мать, что чтение «Тысячи и одной ночи»
не будет мне вредно.
Но все мои вопросы об Александре Ивановне, об ее положении в доме и об ее отношении к благодетельнице нашей Прасковье Ивановне мать оставила
без ответа, прибегнув к обыкновенной отговорке, что я еще мал и понять этого
не могу.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого
не уважает и
не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия
не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть
не может попов и монахов, и нищим никому копеечки
не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а
не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом
не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту,
не любит, никогда
не ласкает и денег
не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать
не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу
не бросят
без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Без образования,
без просвещения, она
не могла быть во всем выше своего века и
не сознавала своих обязанностей и отношений к 1200 душ подвластных ей людей.
Снега были страшные и — ежедневный буран; дороги иногда и следочка
не было, и в некоторых местах
не могли мы обойтись
без проводников.
Отец рассказывал подробно о своей поездке в Лукоянов, о сделках с уездным судом, о подаче просьбы и обещаниях судьи решить дело непременно в нашу пользу; но Пантелей Григорьич усмехался и, положа обе руки на свою высокую трость, говорил, что верить судье
не следует, что он будет мирволить тутошнему помещику и что
без Правительствующего Сената
не обойдется; что, когда придет время, он сочинит просьбу, и тогда понадобится ехать кому-нибудь в Москву и хлопотать там у секретаря и обер-секретаря, которых он знал еще протоколистами.
Мне стало как-то скучно и захотелось домой; но отец и Евсеич и
не думали возвращаться и, конечно,
без меня остались бы на пруду до самого обеда.
Издали за ним шли три крестьянина за сохами; запряженные в них лошадки казались мелки и слабы, но они,
не останавливаясь и
без напряженного усилия, взрывали сошниками черноземную почву, рассыпая рыхлую землю направо и налево, разумеется,
не новь, а мякоть, как называлась там несколько раз паханная земля; за ними тащились три бороны с железными зубьями, запряженные такими же лошадками; ими управляли мальчики.
Уженье мое ограничилось ловлею на булавочные крючки лошков, пескарей и маленьких плотичек по мелким безопасным местам, начиная от дома, вверх по реке Бугуруслану, до так называемых Антошкиных мостков, построенных крестьянином Антоном против своего двора; далее река была поглубже, и мы туда
без отца
не ходили.