Предметы начали мешаться в моих глазах; мне казалось, что мы едем в карете, что мне хотят дать лекарство и я не хочу принимать его, что вместо
матери стоит подле меня нянька Агафья или кормилица…
Неточные совпадения
Для
матери было так устроено, что она могла лежать; рядом с нею сел отец, а против него нянька с моей сестрицей, я же
стоял у каретного окна, придерживаемый отцом и помещаясь везде, где открывалось местечко.
Мы обежали вокруг пригорка, на котором
стояла наша карета, и нашли там такую диковинку, что я, запыхавшись, с радостным криком прибежал рассказать о ней
матери.
Волков
стоял за дверью, тоже почти плакал и не смел войти, чтоб не раздражить больного; отец очень грустно смотрел на меня, а
мать — довольно было взглянуть на ее лицо, чтоб понять, какую ночь она провела!
Торопливо заглянул Евсеич в мою детскую и тревожно-радостным голосом сказал: «Белая тронулась!»
Мать позволила, и в одну минуту, тепло одетый, я уже
стоял на крыльце и жадно следил глазами, как шла между неподвижных берегов огромная полоса синего, темного, а иногда и желтого льда.
Я давно уже перестал гулять и почти все время проводил с
матерью в ее новой горнице, где
стояла моя кроватка, лежали мои книжки, удочки, снятые с удилищ, и камешки.
Она громко засмеялась, взяла за руку мою
мать и повела в гостиную; в дверях
стояло много гостей, и тут начались рекомендации, обниманья и целованья.
Я заснул в обыкновенное время, но вдруг отчего-то ночью проснулся: комната была ярко освещена, кивот с образами растворен, перед каждым образом, в золоченой ризе, теплилась восковая свеча, а
мать,
стоя на коленях, вполголоса читала молитвенник, плакала и молилась.
Мать хотела взять и меня, но я был нездоров, да и погода
стояла сырая и холодная; я чувствовал небольшой жар и головную боль.
Проводя почти все свое время неразлучно с
матерью, потому что я и писал и читал в ее отдельной горнице, где обыкновенно и спал, — там
стояла моя кроватка и там был мой дом, — я менее играл с сестрицей, реже виделся с ней.
Тихо, разрозненно, в разных местах набитого народом храма зародилось сначала несколько отдельных голосов, сливавшихся постепенно, как ручьи… Ближе, крепче, громче, стройнее, и, наконец, под сводами костела загремел и покатился волнами согласный тысячеголосый хор, а где-то в вышине над ним гудел глубокий рев органа…
Мать стояла на коленях и плакала, закрыв лицо платком.
Неточные совпадения
Г-жа Простакова (
стоя на коленях). Ах, мои батюшки, повинную голову меч не сечет. Мой грех! Не губите меня. (К Софье.)
Мать ты моя родная, прости меня. Умилосердись надо мною (указывая на мужа и сына) и над бедными сиротами.
— То есть как тебе сказать…
Стой,
стой в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице
матери, повернулась было. — Светское мнение было бы то, что он ведет себя, как ведут себя все молодые люди. Il fait lа сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой женщиной,] a муж светский должен быть только польщен этим.
— Да… нет,
постой. Послезавтра воскресенье, мне надо быть у maman, — сказал Вронский, смутившись, потому что, как только он произнес имя
матери, он почувствовал на себе пристальный подозрительный взгляд. Смущение его подтвердило ей ее подозрения. Она вспыхнула и отстранилась от него. Теперь уже не учительница Шведской королевы, а княжна Сорокина, которая жила в подмосковной деревне вместе с графиней Вронской, представилась Анне.
И Левину вспомнилась недавняя сцена с Долли и ее детьми. Дети, оставшись одни, стали жарить малину на свечах и лить молоко фонтаном в рот.
Мать, застав их на деле, при Левине стала внушать им, какого труда
стоит большим то, что они разрушают, и то, что труд этот делается для них, что если они будут бить чашки, то им не из чего будет пить чай, а если будут разливать молоко, то им нечего будет есть, и они умрут с голоду.
— Выпей, выпей водки непременно, а потом сельтерской воды и много лимона, — говорил Яшвин,
стоя над Петрицким, как
мать, заставляющая ребенка принимать лекарство, — а потом уж шампанского немножечко, — так, бутылочку.