Неточные совпадения
Я не умел поберечь сна бедной моей
матери, тронул ее рукой и сказал: «Ах, какое солнышко! как хорошо пахнет!»
Мать вскочила, в испуге сначала, и потом обрадовалась, вслушавшись в мой крепкий голос и взглянув на мое посвежевшее
лицо.
Я собрался прежде всех: уложил свои книжки, то есть «Детское чтение» и «Зеркало добродетели», в которое, однако, я уже давно не заглядывал; не забыл также и чурочки, чтоб играть ими с сестрицей; две книжки «Детского чтения», которые я перечитывал уже в третий раз, оставил на дорогу и с радостным
лицом прибежал сказать
матери, что я готов ехать и что мне жаль только оставить Сурку.
Я не говорил ни слова, но когда
мать взглянула на меня, то прочла все на моем
лице.
Когда
мать выглянула из окошка и увидала Багрово, я заметил, что глаза ее наполнились слезами и на
лице выразилась грусть; хотя и прежде, вслушиваясь в разговоры отца с
матерью, я догадывался, что
мать не любит Багрова и что ей неприятно туда ехать, но я оставлял эти слова без понимания и даже без внимания и только в эту минуту понял, что есть какие-нибудь важные причины, которые огорчают мою
мать.
Мать как будто испугалась, услыхав мои скорые шаги, но, увидав мое радостное
лицо, сама обрадовалась.
Несколько раз
мать перерывала мой рассказ; глаза ее блестели, бледное ее
лицо вспыхивало румянцем, и прерывающимся от волнения голосом начинала она говорить моему отцу не совсем понятные мне слова; но отец всякий раз останавливал ее знаком и успокаивал словами: «Побереги себя, ради бога, пожалей Сережу.
Хотя печальное и тягостное впечатление житья в Багрове было ослаблено последнею неделею нашего там пребывания, хотя длинная дорога также приготовила меня к той жизни, которая ждала нас в Уфе, но, несмотря на то, я почувствовал необъяснимую радость и потом спокойную уверенность, когда увидел себя перенесенным совсем к другим людям, увидел другие
лица, услышал другие речи и голоса, когда увидел любовь к себе от дядей и от близких друзей моего отца и
матери, увидел ласку и привет от всех наших знакомых.
Волков стоял за дверью, тоже почти плакал и не смел войти, чтоб не раздражить больного; отец очень грустно смотрел на меня, а
мать — довольно было взглянуть на ее
лицо, чтоб понять, какую ночь она провела!
Мать отвечала, что она не знала, куда деваться от комаров, и только тут, вглядевшись в мое
лицо, она вскрикнула: «Посмотри-ка, что сделали с тобою комары!
На другой день поутру, хорошенько выспавшись под одним пологом с милой моей сестрицей, мы встали бодры и веселы.
Мать с удовольствием заметила, что следы вчерашних уязвлений, нанесенных мне злыми комарами, почти прошли; с вечера натерли мне
лицо, шею и руки каким-то составом; опухоль опала, краснота и жар уменьшились. Сестрицу же комары мало искусали, потому что она рано улеглась под наш полог.
Оставшись наедине с
матерью, он говорил об этом с невеселым
лицом и с озабоченным видом; тут я узнал, что
матери и прежде не нравилась эта покупка, потому что приобретаемая земля не могла скоро и без больших затруднений достаться нам во владение: она была заселена двумя деревнями припущенников, Киишками и Старым Тимкиным, которые жили, правда, по просроченным договорам, но которых свести на другие, казенные земли было очень трудно; всего же более не нравилось моей
матери то, что сами продавцы-башкирцы ссорились между собою и всякий называл себя настоящим хозяином, а другого обманщиком.
У
матери было совершенно больное и расстроенное
лицо; она всю ночь не спала и чувствовала тошноту и головокруженье: это встревожило и огорчило меня еще больше.
В самое это время проснулась
мать и ахнула, взглянув на мое
лицо: перевязка давно свалилась, и синяя, даже черная шишка над моим глазом испугала мою
мать.
Они, посидев и поболтав с нами, ушли, и, когда надобно было ложиться спать, страх опять овладел мною и так выразился на моем
лице, что
мать поняла, какую ночь проведу я, если не лягу спать вместе с нею.
В комнате было так темно, что я видел только образ
матери, а
лица разглядеть не мог; нас подвели к кровати, поставили на колени,
мать благословила нас образом, перекрестила, поцеловала и махнула рукой.
Наконец не видавшись с
матерью около недели, я увидел ее, бледную и худую, все еще лежащую в постели; зеленые гардинки были опущены, и потому, может быть,
лицо ее показалось мне еще бледнее.
Не успел я внимательно рассмотреть всех этих диковинок, как Прасковья Ивановна, в сопровождении моей
матери и молодой девицы с умными и добрыми глазами, но с большим носом и совершенно рябым
лицом, воротилась из гостиной и повелительно сказала: «Александра!
Мать, которой, без сомнения, наскучили наши печальные
лица, очень этому обрадовалась и старалась еще более развеселить нас; сама предложила нам пойти удить на мельницу, которая находилась в нескольких десятках шагов, так что шум воды, падающей с мельничных колес, и даже гуденье жерновов раздавалось в ушах и заставляло нас говорить громче обыкновенного.
Я был уверен, что и мой отец чувствовал точно то же, потому что
лицо его, как мне казалось, стало гораздо веселее; даже сестрица моя, которая немножко боялась
матери, на этот раз так же резвилась и болтала, как иногда без нее.
Мой поклон вызвал новый хохот у Дурасова и новую краску на
лице моей
матери.
Страх давно уже овладевал мною, но я боролся с ним и скрывал, сколько мог; когда же берег стал уходить из глаз моих, когда мы попали на стрежень реки и страшная громада воды, вертящейся кругами, стремительно текущей с непреодолимою силою, обхватила со всех сторон и понесла вниз, как щепку, нашу косную лодочку, — я не мог долее выдерживать, закричал, заплакал и спрятал свое
лицо на груди
матери.
На нем выражалась глубокая, неутешная скорбь, и я тут же подумал, что он более любил свою
мать, чем отца; хотя он очень плакал при смерти дедушки, но такой печали у него на
лице я не замечал.
Мать сидела подле меня бледная, желтая и худая, но какое счастие выразилось на ее
лице, когда она удостоверилась, что я не брежу, что жар совершенно из меня вышел!
Иногда, не довольно тепло одетый, я не чувствовал холода наступающего ноября и готов был целый день простоять, прислонив
лицо к опушенной инеем сетке, если б
мать не присылала за мною или Евсеич не уводил насильно в горницу.