Неточные совпадения
Дети Княжевичей были молодцы, потому что отец и мать воспитывали их без всякой неги; они не знали простуды и ели
все, что им вздумается, а я, напротив,
кроме ежедневных диетных кушаний, не смел ничего съесть без позволения матери; в сырую же погоду меня не выпускали из комнаты.
Долго говорила она; ее слова, нежные и грозные, ласковые и строгие и всегда убедительные, ее слезы о моем упрямстве поколебали меня: я признавал себя виноватым перед маменькой и даже дяденькой, которого очень любил, особенно за рисованье, но никак не соглашался, что я виноват перед Волковым; я готов был просить прощенья у
всех,
кроме Волкова.
Итак,
все мое детское общество,
кроме приезжавших иногда маленьких гостей Княжевичей и Мансуровых, с которыми мы очень много играли и резвились, ограничивалось обществом моей милой сестрицы, которая, становясь умнее с каждым днем, могла уже более разделять
все мои наклонности, впечатления и забавы.
В одну чудную, тихую, месячную ночь мы
все,
кроме матери, отправились на тоню.
Слава богу,
все,
кроме меня, забыли мой позор!..
Однако
всем было весело,
кроме меня, и с тайной радостью проводил я больших и маленьких гостей, впрочем, очень милых и добрых детей.
Мы проговорили так до обеда, который происходил обыкновенным порядком в зале; кушаний было множество, и,
кроме моей матери и отца, который и за стол не садился,
все кушали охотно и разговаривали довольно спокойно, только вполголоса.
К обеду приехали бабушка, тетушка и дяди; накануне
весь дом был вымыт, печи жарко истоплены, и в доме стало тепло,
кроме залы, в которую, впрочем, никто и не входил до девяти ден.
Накануне
все,
кроме отца и матери, даже двоюродные сестры, уехали ночевать в Неклюдово.
Одного только обстоятельства нельзя было скрыть: государь приказал, чтобы
все, кто служит, носили какие-то сюртуки особенного покроя, с гербовыми пуговицами (сюртуки назывались оберроками), и
кроме того — чтоб жены служащих чиновников носили сверх своих парадных платьев что-то вроде курточки, с таким же шитьем, какое носят их мужья на своих мундирах.
Все восемь ящиков запирались вдруг, очень хитрым замком, тайну которого я хранил от
всех,
кроме сестрицы.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство
все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а
все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает,
кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков
все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Несмотря на мой ребячий возраст, я понимал, что моей матери
все в доме боялись, а не любили (
кроме Евсеича и Параши), хотя мать никому и грубого слова не говаривала.
В девятый день, в день обычного поминовения по усопшим, рано утром,
все,
кроме нас, троих детей и двоюродных сестер, отправились в Мордовский Бугуруслан.
К обеду
все воротились и привезли с собой попа с попадьей, накрыли большой стол в зале, уставили его множеством кушаний; потом подали разных блинов и так же аппетитно
все кушали (разумеется,
кроме отца и матери), крестясь и поминая бабушку, как это делали после смерти дедушки.
9 ноября поутру
все,
кроме нас, маленьких детей, ездили в Мордовский Бугуруслан, слушали заупокойную обедню и отслужили панихиду на могиле бабушки.
Кроме всей этой живности у них есть жены, каначки или сандвичанки, да и между ними самими есть канаки, еще выходцы из Лондона, из Сан-Франциско — словом, всякий народ. Один живет здесь уже 22 года, женат на кривой пятидесятилетней каначке. Все они живут разбросанно, потому что всякий хочет иметь маленькое поле, огород, плантацию сахарного тростника, из которого, мимоходом будь сказано, жители выделывают ром и сильно пьянствуют.
Неточные совпадения
Кроме учителей,
все отходят. Правдин с Милоном в сторону, а прочие в другую.
Г-жа Простакова. Родной, батюшка. Вить и я по отце Скотининых. Покойник батюшка женился на покойнице матушке. Она была по прозванию Приплодиных. Нас, детей, было с них восемнадцать человек; да,
кроме меня с братцем,
все, по власти Господней, примерли. Иных из бани мертвых вытащили. Трое, похлебав молочка из медного котлика, скончались. Двое о Святой неделе с колокольни свалились; а достальные сами не стояли, батюшка.
Все садятся,
кроме Митрофана и Еремеевны.
— И будучи я приведен от тех его слов в соблазн, — продолжал Карапузов, — кротким манером сказал ему:"Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что скотина —
все едино? и за что, мол, вы так нас порочите, что и места другого,
кроме как у чертовой матери, для нас не нашли?
Но так как Глупов
всем изобилует и ничего,
кроме розог и административных мероприятий, не потребляет, другие же страны, как-то: село Недоедово, деревня Голодаевка и проч., суть совершенно голодные и притом до чрезмерности жадные, то естественно, что торговый баланс всегда склоняется в пользу Глупова.