Неточные совпадения
Дом стоял на косогоре, так что окна
в сад
были очень низки от земли, а окна из столовой на улицу, на противоположной стороне
дома, возвышались аршина три над землей; парадное крыльцо имело более двадцати пяти ступенек, и с него
была видна река Белая почти во всю свою ширину.
У нас
в доме была огромная зала, из которой две двери вели
в две небольшие горницы, довольно темные, потому что окна из них выходили
в длинные сени, служившие коридором;
в одной из них помещался буфет, а другая
была заперта; она некогда служила рабочим кабинетом покойному отцу моей матери; там
были собраны все его вещи: письменный стол, кресло, шкаф с книгами и проч.
Когда ее сослали
в людскую и ей не позволено
было даже входить
в дом, она прокрадывалась к нам ночью, целовала нас сонных и плакала.
Против нашего
дома жил
в собственном же
доме С. И. Аничков, старый, богатый холостяк, слывший очень умным и даже ученым человеком; это мнение подтверждалось тем, что он
был когда-то послан депутатом от Оренбургского края
в известную комиссию, собранную Екатериною Второй для рассмотрения существующих законов.
Бедная слушательница моя часто зевала, напряженно устремив на меня свои прекрасные глазки, и засыпала иногда под мое чтение; тогда я принимался с ней играть, строя городки и церкви из чурочек или
дома,
в которых хозяевами
были ее куклы; самая любимая ее игра
была игра «
в гости»: мы садились по разным углам, я брал к себе одну или две из ее кукол, с которыми приезжал
в гости к сестрице, то
есть переходил из одного угла
в другой.
Так, например, я рассказывал, что у меня
в доме был пожар, что я выпрыгнул с двумя детьми из окошка (то
есть с двумя куклами, которых держал
в руках); или что на меня напали разбойники и я всех их победил; наконец, что
в багровском саду
есть пещера,
в которой живет Змей Горыныч о семи головах, и что я намерен их отрубить.
Дома его
в избу не вдруг внесли, а сначала долго оттирали снегом, а он весь
был талый.
В доме нас встретили неожиданные гости, которым мать очень обрадовалась: это
были ее родные братья, Сергей Николаич и Александр Николаич; они служили
в военной службе,
в каком-то драгунском полку, и приехали
в домовой отпуск на несколько месяцев.
Здоровье моей матери видимо укреплялось, и я заметил, что к нам стало ездить гораздо больше гостей, чем прежде; впрочем, это могло мне показаться: прошлого года я
был еще мал, не совсем поправился
в здоровье и менее обращал внимания на все происходившее у нас
в доме.
Я помню, что гости у нас тогда бывали так веселы, как после никогда уже не бывали во все остальное время нашего житья
в Уфе, а между тем я и тогда знал, что мы всякий день нуждались
в деньгах и что все у нас
в доме было беднее и хуже, чем у других.
Я думал, что мы уж никогда не поедем, как вдруг, о счастливый день! мать сказала мне, что мы едем завтра. Я чуть не сошел с ума от радости. Милая моя сестрица разделяла ее со мной, радуясь, кажется, более моей радости. Плохо я спал ночь. Никто еще не вставал, когда я уже
был готов совсем. Но вот проснулись
в доме, начался шум, беготня, укладыванье, заложили лошадей, подали карету, и, наконец, часов
в десять утра мы спустились на перевоз через реку Белую. Вдобавок ко всему Сурка
был с нами.
Мать
была не совсем довольна и выговаривала отцу, но мне все нравилось гораздо более, чем наш городской
дом в Уфе.
В половине июня начались уже сильные жары; они составляли новое препятствие к моей охоте: мать боялась действия летних солнечных лучей, увидев же однажды, что шея у меня покраснела и покрылась маленькими пузыриками, как будто от шпанской мушки, что, конечно, произошло от солнца, она приказала, чтобы всегда
в десять часов утра я уже
был дома.
Через неделю поехали мы к Булгаковым
в Алмантаево, которое мне очень не понравилось, чего и ожидать
было должно по моему нежеланью туда ехать; но и
в самом деле никому не могло понравиться его ровное местоположенье и
дом на пустоплесье, без сада и тени, на солнечном припеке.
Правда, недалеко от
дому протекала очень рыбная и довольно сильная река Уршак, на которой пониже деревни находилась большая мельница с широким прудом, но и река мне не понравилась, во-первых, потому, что вся от берегов проросла камышами, так что и воды
было не видно, а во-вторых, потому, что вода
в ней
была горька и не только люди ее не употребляли, но даже и скот
пил неохотно.
Удить около
дома было невозможно по причине отлогих берегов, заросших густыми камышами, а на мельнице удили только с плотины около кауза и вешняка, особенно
в глубокой яме, или водоемине, выбитой под ним водою.
Матери и отцу моему, видно, нравилось такое чтение, потому что они заставляли меня декламировать при гостях, которых собиралось у нас
в доме гораздо менее, чем
в прошедшую зиму: дяди мои
были в полку, а некоторые из самых коротких знакомых куда-то разъехались.
Все
было тихо и спокойно
в городе и
в нашем
доме, как вдруг последовало событие, которое не само по себе, а по впечатлению, произведенному им на всех без исключения, заставило и меня принять участие
в общем волнении.
Дом был весь занят, — съехались все тетушки с своими мужьями;
в комнате Татьяны Степановны жила Ерлыкина с двумя дочерьми; Иван Петрович Каратаев и Ерлыкин спали где-то
в столярной, а остальные три тетушки помещались
в комнате бабушки, рядом с горницей больного дедушки.
Тогда мы тетушку Татьяну Степановну увезем
в Уфу, и
будет она жить у нас
в пустой детской; а если бабушка не умрет, то и ее увезем, перенесем
дом из Багрова
в Сергеевку, поставим его над самым озером и станем там летом жить и удить вместе с тетушкой…
Вероятно, долго продолжались наши крики, никем не услышанные, потому что
в это время
в самом деле скончался дедушка; весь
дом сбежался
в горницу к покойнику, и все подняли такой громкий вой, что никому не
было возможности услышать наши детские крики.
Мать попробовала возразить: «Он ваш сын, матушка, и вы
будете всегда госпожой
в его
доме».
Когда все
было готово и все пошли прощаться с покойником, то
в зале поднялся вой, громко раздававшийся по всему
дому; я чувствовал сильное волнение, но уже не от страха, а от темного понимания важности события, жалости к бедному дедушке и грусти, что я никогда его не увижу.
Двери
в доме были везде настежь, везде сделалась стужа, и мать приказала Параше не водить сестрицу прощаться с дедушкой, хотя она плакала и просилась.
К обеду приехали бабушка, тетушка и дяди; накануне весь
дом был вымыт, печи жарко истоплены, и
в доме стало тепло, кроме залы,
в которую, впрочем, никто и не входил до девяти ден.
Вечером гости уехали, потому что
в доме негде
было поместиться.
Не дождавшись еще отставки, отец и мать совершенно собрались к переезду
в Багрово. Вытребовали оттуда лошадей и отправили вперед большой обоз с разными вещами. Распростились со всеми
в городе и, видя, что отставка все еще не приходит, решились ее не дожидаться. Губернатор дал отцу отпуск,
в продолжение которого должно
было выйти увольнение от службы; дяди остались жить
в нашем
доме: им поручили продать его.
Недели две продолжалась
в доме беспрестанная стукотня от столяров и плотников, не
было угла спокойного, а как погода стояла прекрасная, то мы с сестрицей с утра до вечера гуляли по двору, и по саду, и по березовой роще,
в которой уже поселились грачи и которая потом
была прозвана «Грачовой рощей».
Он
был и живописец и архитектор: сам построил церковь для своей тещи Марьи Михайловны
в саду близехонько от
дома и сам писал все образа.
Мать ни за что не хотела стеснить его свободу; он жил
в особом флигеле, с приставленным к нему слугою, ходил гулять по полям и лесам и приходил
в дом, где жила Марья Михайловна, во всякое время, когда ему
было угодно, даже ночью.
Рябая девица
была Александра Ивановна Ковригина, двоюродная моя сестра, круглая сирота, с малых лет взятая на воспитанье Прасковьей Ивановной; она находилась
в должности главной исполнительницы приказаний бабушки, то
есть хозяйки
дома.
Нам отвели большой кабинет, из которого
была одна дверь
в столовую, а другая —
в спальню; спальню также отдали нам;
в обеих комнатах, лучших
в целом
доме, Прасковья Ивановна не жила после смерти своего мужа: их занимали иногда почетные гости, обыкновенные же посетители жили во флигеле.
Ну, милая моя Софья Николавна, живи у меня
в доме, как
в своем собственном: требуй, приказывай — все
будет исполнено.
Сравнительно с
домами, которые я видел и
в которых жил, особенно с
домом в Багрове, чурасовский
дом должен
был показаться мне, и показался, дворцом из Шехеразады.
Из столовой
был коридор
в девичью, и потому столовая служила единственным сообщением
в доме; на лаковом желтом ее полу
была протоптана дорожка из коридора
в лакейскую.
Мать,
в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие
в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их
в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни
в какие хозяйственные дела, ни
в свои, ни
в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе
в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то
в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она
петь песни, слушать, как их
поют, читать книжки или играть
в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться
в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Своекорыстных расчетов тут не могло
быть, потому что от Прасковьи Ивановны трудно
было чем-нибудь поживиться; итак, это необыкновенное стечение гостей можно объяснить тем, что хозяйка
была всегда разговорчива, жива, весела, даже очень смешлива: лгунов заставляла лгать, вестовщиков — рассказывать вести, сплетников — сплетни; что у ней
в доме было жить привольно, сытно, свободно и весело.
С живущими постоянно
в доме: Дарьей Васильевной и двоюродной внучкою-сиротой, то
есть с Александрой Ивановной, Прасковья Ивановна обращалась невнимательно и взыскательно — они
были не что иное, как приближенные служанки.
Вот как происходило это посещение:
в назначенный день, часов
в десять утра, все
в доме было готово для приема гостей: комнаты выметены, вымыты и особенно прибраны; деревенские лакеи, ходившие кое
в чем, приодеты и приглажены, а также и вся девичья; тетушка разряжена
в лучшее свое платье; даже бабушку одели
в шелковый шушун и юбку и повязали шелковым платком вместо белой и грязной какой-то тряпицы, которою она повязывалась сверх волосника и которую едва ли переменяла со смерти дедушки.
Я и
в ребячестве
был уже
в душе охотник, и потому можно судить, что я чувствовал, когда воротился
в дом!
В целом
доме не
было ни одной души из прислуги.
Хотя я много читал и еще больше слыхал, что люди то и дело умирают, знал, что все умрут, знал, что
в сражениях солдаты погибают тысячами, очень живо помнил смерть дедушки, случившуюся возле меня,
в другой комнате того же
дома; но смерть мельника Болтуненка, который перед моими глазами шел,
пел, говорил и вдруг пропал навсегда, — произвела на меня особенное, гораздо сильнейшее впечатление, и утонуть
в канавке показалось мне гораздо страшнее, чем погибнуть при каком-нибудь кораблекрушении на беспредельных морях, на бездонной глубине (о кораблекрушениях я много читал).
Соловьев
было так много и ночью они, казалось, подлетали так близко к
дому, что, при закрытых ставнями окнах, свисты, раскаты и щелканье их с двух сторон врывались с силою
в нашу закупоренную спальню, потому что она углом выходила на загибавшуюся реку, прямо
в кусты, полные соловьев.
По моей усильной просьбе отец согласился
было взять с собой ружье, потому что
в полях водилось множество полевой дичи; но мать начала говорить, что она боится, как бы ружье не выстрелило и меня не убило, а потому отец, хотя уверял, что ружье лежало бы на дрогах незаряженное, оставил его
дома.
Мать по-прежнему не входила
в домашнее хозяйство, а всем распоряжалась бабушка, или, лучше сказать, тетушка; мать заказывала только кушанья для себя и для нас, но
в то же время
было слышно и заметно, что она настоящая госпожа
в доме и что все делается или сделается, если она захочет, по ее воле.
Около самого
дома древесной тени не
было, и потому мы вместе с сестрицей ходили гулять, сидеть и читать книжки
в грачовую рощу или на остров, который я любил с каждым днем более.
Нетрудно
было догадаться, что хозяин очень любил показывать и хвастаться своим
домом, садом и всеми заведениями; он прямо говорил, что у него
в Никольском все отличное, а у других дрянь.
Мать пожурила меня, зачем я
был так смешон, когда услышал музыку: «Ты точно
был крестьянский мальчик, который сроду ничего не видывал, кроме своей избы, и которого привели
в господский
дом».
У бабушки Прасковьи Ивановны
был свой
дом в Симбирске,
в который она, однако, никогда не въезжала.
Отчаянный крик испуганной старухи, у которой свалился платок и волосник с головы и седые косы растрепались по плечам, поднял из-за карт всех гостей, и долго общий хохот раздавался по всему
дому; но мне жалко
было бедной Дарьи Васильевны, хотя я думал
в то же время о том, какой бы чудесный рыцарь вышел из Карамзина, если б надеть на него латы и шлем и дать ему
в руки щит и копье.