Неточные совпадения
Небо сверкало звездами, воздух
был наполнен благовонием от засыхающих степных трав, речка журчала в овраге, костер пылал и ярко освещал наших людей, которые
сидели около котла с горячей кашицей, хлебали ее и весело разговаривали между собою; лошади, припущенные к овсу, также
были освещены с одной стороны полосою света…
Мне велели
сидеть смирно на месте, и я должен
был нехотя угомониться.
Но я заметил, что для больших людей так
сидеть неловко потому, что они должны
были не опускать своих ног, а вытягивать и держать их на воздухе, чтоб не задевать за землю; я же
сидел на роспусках почти с ногами, и трава задевала только мои башмаки.
Дедушка
был в халате, на коленях у него
сидела сестрица.
Едва мы успели его обойти и осмотреть, едва успели переговорить с сестрицей, которая с помощью няньки рассказала мне, что дедушка долго продержал ее, очень ласкал и, наконец, послал гулять в сад, — как прибежал Евсеич и позвал нас обедать; в это время, то
есть часу в двенадцатом, мы обыкновенно завтракали, а обедали часу в третьем; но Евсеич сказал, что дедушка всегда обедает в полдень и что он
сидит уже за столом.
Дедушка приказал нас с сестрицей посадить за стол прямо против себя, а как высоких детских кресел с нами не
было, то подложили под нас кучу подушек, и я смеялся, как высоко
сидела моя сестрица, хотя сам
сидел не много пониже.
Двоюродные наши сестрицы, которые прежде
были в большой милости,
сидели теперь у печки на стульях, а мы у дедушки на кровати; видя, что он не обращает на них никакого вниманья, а занимается нами, генеральские дочки (как их называли), соскучась молчать и не принимая участия в наших разговорах, уходили потихоньку из комнаты в девичью, где
было им гораздо веселее.
Сидя за столом, я всегда нетерпеливо ожидал миндального блюда не столько для того, чтоб им полакомиться, сколько для того, чтоб порадоваться, как гости
будут хвалить прекрасное пирожное, брать по другой фигурке и говорить, что «ни у кого нет такого миндального блюда, как у Софьи Николавны».
Евсеичу
было приказано
сидеть в другой комнате.
Вероятно, рыба
была испугана шумом и движеньем подъезжавшей лодки: клев прекратился, и мы долго
сидели, напрасно ожидая новой добычи.
Более всего любил я смотреть, как мать варила варенье в медных блестящих тазах на тагане, под которым разводился огонь, — может
быть, потому, что снимаемые с кипящего таза сахарные пенки большею частью отдавались нам с сестрицей; мы с ней обыкновенно
сидели на земле, поджав под себя ноги, нетерпеливо ожидая, когда масса ягод и сахара начнет вздуваться, пузыриться и покрываться беловатою пеленою.
Мы
сидели с ногами на лавке (хотя
были тепло обуты), потому что с полу ужасно несло.
Она повела нас в горницу к дедушке, который лежал на постели, закрывши глаза; лицо его
было бледно и так изменилось, что я не узнал бы его; у изголовья на креслах
сидела бабушка, а в ногах стоял отец, у которого глаза распухли и покраснели от слез.
Проходить к ним надобно
было через коридор и через девичью, битком набитую множеством горничных девушек и девчонок; их одежда поразила меня: одни
были одеты в полосущатые платья, другие в телогрейки с юбками, а иные
были просто в одних рубашках и юбках; все
сидели за гребнями и пряли.
Когда мы с сестрицей вошли туда, бабушка, все тетушки и двоюродные наши сестры, повязанные черными платками, а иные и в черных платках на шее,
сидели молча друг возле друга; оба дяди также
были там; общий вид этой картины произвел на меня тяжелое впечатление.
Пили чай, обедали и ужинали у бабушки, потому что это
была самая большая комната после залы; там же обыкновенно все
сидели и разговаривали.
Мать несколько дней не могла оправиться; она по большей части
сидела с нами в нашей светлой угольной комнате, которая, впрочем,
была холоднее других; но мать захотела остаться в ней до нашего отъезда в Уфу, который
был назначен через девять дней.
Милая моя сестрица также
была испугана и также
сидела на руках своей няни; вдруг вошла княжна-калмычка и сказала, что барыня спрашивает к себе детей.
В карете
было довольно просторно, и когда мать не лежала, тогда нас с сестрицей брали попеременно в карету; но мне доставалось
сидеть чаще.
Там можно
было удить и крупную и мелкую рыбу: в стари́це, тихой и довольно глубокой, брала крупная, а с другой стороны, где Бугуруслан бежал мелко и по чистому дну с песочком и камешками, отлично клевали пескари; да и
сидеть под тенью берез и лип, даже без удочки, на покатом зеленом берегу,
было так весело, что я и теперь неравнодушно вспоминаю об этом времени.
Остров
был также любимым местом тетушки, и она
сиживала иногда вместе со мной и удила рыбку: она
была большая охотница удить.
У отца не
было кабинета и никакой отдельной комнаты; в одном углу залы стояло домашнее, Акимовой работы, ольховое бюро; отец все
сидел за ним и что-то писал.
У него с утра до вечера читали и писали, а он обыкновенно
сидел на высокой лежанке, согнув ноги, и курил коротенькую трубку; слух у него
был так чуток, что он узнавал походку всякого, кто приходил к нему в горницу, даже мою.
Когда тебе захочется меня видеть — милости прошу; не захочется — целый день
сиди у себя: я за это в претензии не
буду; я скучных лиц не терплю.
Прасковья Ивановна тоже ее любила и постоянно
сидела или лежала в ней на диване, когда общество
было не так многочисленно и состояло из коротко знакомых людей.
Евсеич пришел в совершенное отчаянье, что дети останутся не кушамши; жаловаться
было некому: все господа
сидели за столом.
Между тем смирный буфетчик и Евсеич принесли нам обед; позвали сестрицу, и мы, порядочно проголодавшись,
поели очень весело и аппетитно, особенно потому, что маменька
сидела с нами.
Каждый день надо
было раза два побывать в роще и осведомиться, как
сидят на яйцах грачи; надо
было послушать их докучных криков; надо
было посмотреть, как развертываются листья на сиренях и как выпускают они сизые кисти будущих цветов; как поселяются зорки и малиновки в смородинных и барбарисовых кустах; как муравьиные кучи ожили, зашевелились; как муравьи показались сначала понемногу, а потом высыпали наружу в бесчисленном множестве и принялись за свои работы; как ласточки начали мелькать и нырять под крыши строений в старые свои гнезда; как клохтала наседка, оберегая крошечных цыпляток, и как коршуны кружились, плавали над ними…
Я стал заниматься иногда играми и книгами, стал больше
сидеть и говорить с матерью и с радостью увидел, что она
была тем довольна.
Около самого дома древесной тени не
было, и потому мы вместе с сестрицей ходили гулять,
сидеть и читать книжки в грачовую рощу или на остров, который я любил с каждым днем более.
Сидя под освежительной тенью, на берегу широко и резво текущей реки, иногда с удочкой в руке, охотно слушала она мое чтение; приносила иногда свой «Песенник», читала сама или заставляла меня читать, и как ни
были нелепы и уродливы эти песни, принадлежавшие Сумарокову с братией, но читались и слушались они с искренним сочувствием и удовольствием.
К прискорбию моему, я не мог участвовать в такого рода уженье: оно
было мне еще не по летам, и на маленькую свою удочку таскал я маленьких рыбок на мелком, безопасном месте,
сидя на плотине.
В гостиной обыкновенно играли в карты люди пожилые и более молчали, занимаясь игрою, а в диванной
сидели все неиграющие, по большей части молодые; в ней
было всегда шумнее и веселее, даже
пели иногда романсы и русские песни.
Сидя в диванной и внимательно слушая, о чем говорили, чему так громко смеялись, я не мог понять, как не скучно
было говорить о таких пустяках?
Я пробовал даже
сидеть в гостиной подле играющих в карты, но и там мне
было скучно, потому что я не понимал игры, не понимал слов и не понимал споров играющих, которые иногда довольно горячились.
Много ли, мало ли времени она лежала без памяти — не ведаю; только, очнувшись, видит она себя во палате высокой беломраморной,
сидит она на золотом престоле со каменьями драгоценными, и обнимает ее принц молодой, красавец писаный, на голове со короною царскою, в одежде златокованной, перед ним стоит отец с сестрами, а кругом на коленях стоит свита великая, все одеты в парчах золотых, серебряных; и возговорит к ней молодой принц, красавец писаный, на голове со короною царскою: «Полюбила ты меня, красавица ненаглядная, в образе чудища безобразного, за мою добрую душу и любовь к тебе; полюби же меня теперь в образе человеческом,
будь моей невестою желанною.