Неточные совпадения
Где-то нашли родниковую
воду; я слышал, как толковали об этом; развели огонь,
пили чай, а мне дали
выпить отвратительной римской ромашки с рейнвейном, приготовили кушанье, обедали, и все отдыхали, даже мать моя спала долго.
Нашу карету и повозку стали грузить на паром, а нам подали большую косную лодку, на которую мы все должны
были перейти по двум доскам, положенным с берега на край лодки; перевозчики в пестрых мордовских рубахах, бредя по колени в
воде, повели под руки мою мать и няньку с сестрицей; вдруг один из перевозчиков, рослый и загорелый, схватил меня на руки и понес прямо по
воде в лодку, а отец пошел рядом по дощечке, улыбаясь и ободряя меня, потому что я, по своей трусости, от которой еще не освободился, очень испугался такого неожиданного путешествия.
С нами на лодке
был ковер и подушки, мы разостлали их на сухом песке, подальше от
воды, потому что мать боялась сырости, и она прилегла на них, меня же отец повел набирать галечки.
Светец, с ущемленной в него горящей лучиной, которую надобно
было беспрестанно заменять новою, обратил на себя мое особенное внимание; иные лучины горели как-то очень прихотливо: иногда пламя пылало ярко, иногда чуть-чуть перебиралось и вдруг опять сильно вспыхивало; обгоревший, обуглившийся конец лучины то загибался крючком в сторону, то падал, треща, и звеня, и ломаясь; иногда вдруг лучина начинала шипеть, и струйка серого дыма начинала бить, как струйка
воды из фонтанчика, вправо или влево.
Отец мой очень любил всякие
воды, особенно ключевые; а я не мог без восхищения видеть даже бегущей по улицам
воды, и потому великолепные парашинские родники, которых
было больше двадцати, привели меня в восторг.
Некоторые родники
были очень сильны и вырывались из середины горы, другие били и кипели у ее подошвы, некоторые находились на косогорах и
были обделаны деревянными срубами с крышей; в срубы
были вдолблены широкие липовые колоды, наполненные такой прозрачной
водою, что казались пустыми;
вода по всей колоде переливалась через край, падая по бокам стеклянною бахромой.
Разделенная
вода была уже не так глубока, и на обоих протоках находились высокие мосты на сваях; один проток
был глубже и тише, а другой — мельче и быстрее.
Дело состояло в том, что с задней стороны, из средины пригорка, бил родник; чувашенин подставил колоду, и как все надворные строения
были ниже родника, то он провел
воду, во-первых, в летнюю кухню, во-вторых, в огромное корыто, или выдолбленную колоду, для мытья белья, и в-третьих, в хлевы, куда загонялся на ночь скот и лошади.
Вдобавок ко всему везде, где только
было местечко, росли подсолнечники и укроп, который там называли «копром», наконец, на лощине, заливаемой весенней
водой, зеленело страшное количество капусты…
Дорога в Багрово, природа, со всеми чудными ее красотами, не
были забыты мной, а только несколько подавлены новостью других впечатлений: жизнью в Багрове и жизнью в Уфе; но с наступлением весны проснулась во мне горячая любовь к природе; мне так захотелось увидеть зеленые луга и леса,
воды и горы, так захотелось побегать с Суркой по полям, так захотелось закинуть удочку, что все окружающее потеряло для меня свою занимательность и я каждый день просыпался и засыпал с мыслию о Сергеевке.
Великим моим удовольствием
было смотреть, как бегут по косогору мутные и шумные потоки весенней
воды мимо нашего высокого крыльца, а еще большим наслаждением, которое мне не часто дозволялось, — прочищать палочкой весенние ручейки.
Отец мой утверждал, что трудно проехать по тем местам, которые
были залиты весеннею
водою, что грязно, топко и что в долочках или размыло дорогу, или нанесло на нее илу; но мне все такие препятствия казались совершенно не стоящими внимания.
Следы недавно сбывшей
воды везде
были приметны: сухие прутья, солома, облепленная илом и землей, уже высохшая от солнца, висели клочьями на зеленых кустах; стволы огромных деревьев высоко от корней
были плотно как будто обмазаны также высохшею тиной и песком, который светился от солнечных лучей.
Скоро, и не один раз, подтвердилась справедливость его опасений; даже и теперь во многих местах дорога
была размыта, испорчена вешней
водою, а в некоторых долочках
было так вязко от мокрой тины, что сильные наши лошади с трудом вытаскивали карету.
Противоположный берег представлял лесистую возвышенность, спускавшуюся к
воде пологим скатом; налево озеро оканчивалось очень близко узким рукавом, посредством которого весною, в полую
воду, заливалась в него река Белая; направо за изгибом не видно
было конца озера, по которому, в полуверсте от нашей усадьбы,
была поселена очень большая мещеряцкая деревня, о которой я уже говорил, называвшаяся по озеру также Киишки.
Чистая, прозрачная
вода, местами очень глубокая, белое песчаное дно, разнообразное чернолесье, отражавшееся в
воде как в зеркале и обросшее зелеными береговыми травами, все вместе
было так хорошо, что не только я, но и отец мой, и Евсеич пришли в восхищение.
Отец мой позаботился об этом заранее, потому что
вода была мелка и без мостков удить
было бы невозможно; да и для мытья белья оказались они очень пригодны, лодка же назначалась для ловли рыбы сетьми и неводом.
Озеро
было полно всякой рыбы и очень крупной; в половодье она заходила из реки Белой, а когда
вода начинала убывать, то мещеряки перегораживали плетнем узкий и неглубокий проток, которым соединялось озеро с рекою, и вся рыба оставалась до будущей весны в озере.
Уж первая сорвалась, так удачи не
будет!» Я же, вовсе не видавший рыбы, потому что отец не выводил ее на поверхность
воды, не чувствовавший ее тяжести, потому что не держал удилища в руках, не понимавший, что по согнутому удилищу можно судить о величине рыбы, — я не так близко к сердцу принял эту потерю и говорил, что, может
быть, это
была маленькая рыбка.
Я выудил уже более двадцати рыб, из которых двух не мог вытащить без помощи Евсеича; правду сказать, он только и делал что снимал рыбу с моей удочки, сажал ее в ведро с
водой или насаживал червяков на мой крючок: своими удочками ему некогда
было заниматься, а потому он и не заметил, что одного удилища уже не
было на мостках и что какая-то рыба утащила его от нас сажен на двадцать.
Очень не хотелось мне идти, но я уже столько натешился рыбною ловлею, что не смел попросить позволенья остаться и, помогая Евсеичу обеими руками нести ведро, полное
воды и рыбы, хотя в помощи моей никакой надобности не
было и я скорее мешал ему, — весело пошел к ожидавшей меня матери.
Причиною множества комаров и мушкары
было изобилие стоячей
воды и леса.
Мансуров и мой отец горячились больше всех; отец мой только распоряжался и беспрестанно кричал: «Выравнивай клячи! нижние подборы веди плотнее! смотри, чтоб мотня шла посередке!» Мансуров же не довольствовался одними словами: он влез по колени в
воду и, ухватя руками нижние подборы невода, тащил их, притискивая их к мелкому дну, для чего должен
был, согнувшись в дугу, пятиться назад; он представлял таким образом пресмешную фигуру; жена его, родная сестра Ивана Николаича Булгакова, и жена самого Булгакова, несмотря на свое рыбачье увлеченье, принялись громко хохотать.
Наконец выбрали и накидали целые груды мокрой сети, то
есть стен или крыльев невода, показалась мотня, из длинной и узкой сделавшаяся широкою и круглою от множества попавшейся рыбы; наконец стало так трудно тащить по мели, что принуждены
были остановиться, из опасения, чтоб не лопнула мотня; подняв высоко верхние подборы, чтоб рыба не могла выпрыгивать, несколько человек с ведрами и ушатами бросились в
воду и, хватая рыбу, битком набившуюся в мотню, как в мешок, накладывали ее в свою посуду, выбегали на берег, вытряхивали на землю добычу и снова бросались за нею; облегчив таким образом тягость груза, все дружно схватились за нижние и верхние подборы и с громким криком выволокли мотню на берег.
Правда, недалеко от дому протекала очень рыбная и довольно сильная река Уршак, на которой пониже деревни находилась большая мельница с широким прудом, но и река мне не понравилась, во-первых, потому, что вся от берегов проросла камышами, так что и
воды было не видно, а во-вторых, потому, что
вода в ней
была горька и не только люди ее не употребляли, но даже и скот
пил неохотно.
Удить около дома
было невозможно по причине отлогих берегов, заросших густыми камышами, а на мельнице удили только с плотины около кауза и вешняка, особенно в глубокой яме, или водоемине, выбитой под ним
водою.
Только что мы успели запустить невод, как вдруг прискакала целая толпа мещеряков: они принялись громко кричать, доказывая, что мы не можем ловить рыбу в Белой, потому что
воды ее сняты рыбаками; отец мой не захотел ссориться с близкими соседями, приказал вытащить невод, и мы ни с чем должны
были отправиться домой.
Что мне
было до того, что с гор бежали ручьи, что показались проталины в саду и около церкви, что опять прошла Белая и опять широко разлились ее
воды!
Вода начала сильно сбывать, во многих местах земля оголилась, и все десять верст, которые отец спокойно проехал туда на лодке, надобно
было проехать в обратный путь уже верхом.
Это
была ямочка, или, скорее сказать, лощинка среди двора, возле тетушкиного амбара; вероятно, тут
было прежде какое-нибудь строение, потому что только тут и родились шампиньоны; у бабушки называлось это место «золотой ямкой»; ее всякий день поливала
водой косая и глухая девка Груша.
Только нам троим, отцу, мне и Евсеичу,
было не грустно и не скучно смотреть на почерневшие крыши и стены строений и голые сучья дерев, на мокреть и слякоть, на грязные сугробы снега, на лужи мутной
воды, на серое небо, на туман сырого воздуха, на снег и дождь, то вместе, то попеременно падавшие из потемневших низких облаков.
В каждой комнате, чуть ли не в каждом окне,
были у меня замечены особенные предметы или места, по которым я производил мои наблюдения: из новой горницы, то
есть из нашей спальни, с одной стороны виднелась Челяевская гора, оголявшая постепенно свой крутой и круглый взлобок, с другой — часть реки давно растаявшего Бугуруслана с противоположным берегом; из гостиной чернелись проталины на Кудринской горе, особенно около круглого родникового озера, в котором мочили конопли; из залы стекленелась лужа
воды, подтоплявшая грачовую рощу; из бабушкиной и тетушкиной горницы видно
было гумно на высокой горе и множество сурчин по ней, которые с каждым днем освобождались от снега.
«Пруд посинел и надулся, ездить по нем опасно, мужик с возом провалился, подпруда подошла под водяные колеса, молоть уж нельзя, пора спускать
воду; Антошкин овраг ночью прошел, да и Мордовский напружился и почернел, скоро никуда нельзя
будет проехать; дорожки начали проваливаться, в кухню не пройдешь.
Все берега полоев
были усыпаны всякого рода дичью; множество уток плавало по
воде между верхушками затопленных кустов, а между тем беспрестанно проносились большие и малые стаи разной прилетной птицы: одни летели высоко, не останавливаясь, а другие низко, часто опускаясь на землю; одни стаи садились, другие поднимались, третьи перелетывали с места на место: крик, писк, свист наполнял воздух.
В первый день напала на меня тоска, увеличившая мое лихорадочное состояние, но потом я стал спокойнее и целые дни играл, а иногда читал книжку с сестрицей, беспрестанно подбегая, хоть на минуту, к окнам, из которых виден
был весь разлив полой
воды, затопившей огород и половину сада.
Проехать
было очень трудно, потому что полая
вода хотя и пошла на убыль, но все еще высоко стояла; они пробрались по плотине в крестьянских телегах и с полверсты ехали полоями;
вода хватала выше колесных ступиц, и мне сказывали провожавшие их верховые, что тетушка Татьяна Степановна боялась и громко кричала, а тетушка Александра Степановна смеялась.
Дворовые мальчики и девочки, несколько принаряженные, иные хоть тем, что
были в белых рубашках, почище умыты и с приглаженными волосами, — все весело бегали и начали уже катать яйца, как вдруг общее внимание привлечено
было двумя какими-то пешеходами, которые, сойдя с Кудринской горы, шли вброд по
воде, прямо через затопленную урему.
Конечно,
вода уже так сбыла, что в обыкновенных местах доставала не выше колена, но зато во всех ямах, канавках и стари́цах, которые в летнее время высыхали и которые окружали кухню, глубина
была еще значительна.
Одни говорили, что беды никакой не
будет, что только выкупаются, что холодная
вода выгонит хмель, что везде мелко, что только около кухни в стари́це
будет по горло, но что они мастера плавать; а другие утверждали, что, стоя на берегу, хорошо растабарывать, что глубоких мест много, а в стари́це и с руками уйдешь; что одежа на них намокла, что этак и трезвый не выплывет, а пьяные пойдут как ключ ко дну.
Между тем пешеходы, попав несколько раз в
воду по пояс, а иногда и глубже, в самом деле как будто отрезвились, перестали
петь и кричать и молча шли прямо вперед.
Вдруг почему-то они переменили направленье и стали подаваться влево, где текла скрытая под
водою так называемая новенькая глубокая тогда канавка, которую можно только
было различить по быстроте течения.
Все догадались, что старый Болтуненок оступился и попал в канаву; все ожидали, что он вынырнет, всплывет наверх, канавка
была узенькая и сейчас можно
было попасть на берег… но никто не показывался на
воде.
Но до чтения ли, до письма ли
было тут, когда душистые черемухи зацветают, когда пучок на березах лопается, когда черные кусты смородины опушаются беловатым пухом распускающихся сморщенных листочков, когда все скаты гор покрываются подснежными тюльпанами, называемыми сон, лилового, голубого, желтоватого и белого цвета, когда полезут везде из земли свернутые в трубочки травы и завернутые в них головки цветов; когда жаворонки с утра до вечера висят в воздухе над самым двором, рассыпаясь в своих журчащих, однообразных, замирающих в небе песнях, которые хватали меня за сердце, которых я заслушивался до слез; когда божьи коровки и все букашки выползают на божий свет, крапивные и желтые бабочки замелькают, шмели и пчелы зажужжат; когда в
воде движенье, на земле шум, в воздухе трепет, когда и луч солнца дрожит, пробиваясь сквозь влажную атмосферу, полную жизненных начал…
Прежде все это
было затоплено и представляло светлое, гладкое зеркало
воды, лежащее в зеленых рамах и проросшее зеленым камышом.
Бугуруслан
был хотя не широк, но очень быстр, глубок и омутист;
вода еще
была жирна, по выражению мельников, и пруд к вечеру стал наполняться, а в ночь уже пошла
вода в кауз; на другой день поутру замолола мельница, и наш Бугуруслан сделался опять прежнею глубокою, многоводной рекой.
Это
был особый птичий мир, совсем не похожий на тот, который под горою населял
воды и болота, — и он показался мне еще прекраснее.
Там пахло стоячею
водой, тяжелою сыростью, а здесь воздух
был сух, ароматен и легок; тут только я почувствовал справедливость жалоб матери на низкое место в Багрове.
Отец приказал сделать мне голубятню или огромную клетку, приставленную к задней стене конюшни, и обтянуть ее старой сетью; клетка находилась близехонько от переднего крыльца, и я беспрестанно к ней бегал, чтоб посмотреть — довольно ли корму у моих голубей и
есть ли
вода в корытце, чтобы взглянуть на них и послушать их воркованье.
Пересыхающая во многих местах речка Берля, запруженная навозною плотиной, без чего летом не осталось бы и капли
воды, загнившая, покрытая какой-то пеной,
была очень некрасива, к тому же берега ее
были завалены целыми горами навоза, над которыми тянулись ряды крестьянских изб; кое-где торчали высокие коромыслы колодцев, но
вода и в них
была мутна и солодковата.
Ошибся дядя Михайла Максимыч, что не поселил деревню версты три пониже: там в Берле
воды уже много, да и мельница
была бы у вас в деревне».