Неточные совпадения
Бухан получил титло моего спасителя, и мать приучила меня в детстве молиться
богу за упокой
его души при утренней и вечерней молитве.
Отец мой продолжал разговаривать и расспрашивать о многом, чего я и не понимал; слышал только, как
ему отвечали, что, слава
богу, все живут помаленьку, что с хлебом не знай, как и совладать, потому что много народу хворает.
Отец мой спросил: сколько людей на десятине? не тяжело ли
им? и, получив в ответ, что «тяжеленько, да как же быть, рожь сильна, прихватим вечера…» — сказал: «Так жните с
богом…» — и в одну минуту засверкали серпы, горсти ржи замелькали над головами работников, и шум от резки жесткой соломы еще звучнее, сильнее разнесся по всему полю.
Сначала мы вставали с роспусков и подходили к жнецам, а потом только подъезжали к
ним; останавливались, отец мой говорил: «
Бог на помощь».
Священник сказал, между прочим, что староста — человек подвластный, исполняет, что
ему прикажут, и прибавил с улыбкой, что «един
бог без греха и что жаль только, что у Мироныча много родни на селе и
он до нее ласков».
— «А будет ли
он такой же умный и добрый?» — «Как угодно
богу, и мы будем молиться о том», — отвечала мать.
Видно, отцу сказали об этом:
он приходил к нам и сказал, что если я желаю, чтоб мать поскорее выздоровела, то не должен плакать и проситься к ней, а только молиться
богу и просить, чтоб
он ее помиловал, что мать хоть не видит, но материнское сердце знает, что я плачу, и что ей от этого хуже.
На мои вопросы отец не имел духу отвечать, что маменька здорова;
он только сказал мне, что ей лучше и что,
бог милостив, она выздоровеет…
Мы поздоровались с крестьянами и сказали
им: «
Бог на помощь».
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает
их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как
они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится
богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из
них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как
их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Я знал только один кабинет; мне не позволяли оставаться долго в детской у братца, которого я начинал очень любить, потому что у
него были прекрасные черные глазки, и которого,
бог знает за что, называла Прасковья Ивановна чернушкой.
Слава
богу, мы только поклонились гостям, а то я боялся, что
они будут нас обнимать и как-нибудь задушат.
Она жаловалась только на
его слабое здоровье и говорила, что так бережет
его, что спать кладет у себя в опочивальне; она прибавила, с какими-то гримасами на лице, что «Митенька будет совсем здоров, когда женится, и что если
бог даст
ему судьбу, то не бессчастна будет
его половина».
Слава
богу,
они пошли вниз по канавке, но по самому ее краю.
Нас подхватили под руки, перевели и перенесли в это легкое судно; мы расселись по лавочкам на самой
его середине, оттолкнулись, и лодка, скользнув по воде, тихо поплыла, сначала также вверх; но, проплыв сажен сто, хозяин громко сказал: «Шапки долой, призывай
бога на помочь!» Все и
он сам сняли шапки и перекрестились; лодка на минуту приостановилась.
«С
богом, на перебой, работайте, молодцы», — проговорил кормщик, налегши обеими руками и всем телом на рукоятку тяжелого кормового весла; спустя ее до самого дна кормы и таким образом подняв нижний конец,
он перекинул весло на другую сторону и повернул нос лодки поперек Волги.
Слава
богу, что
он сделал нам это предложение, потому что ветер, утихнув на несколько минут, разыгрался пуще прежнего, и пуще прежнего закипела Волга, и сами перевозчики сказали, что «
оно конечно, доставить можно, да будет маленько страховито; лодка станет нырять, и, пожалуй, господа напугаются».
Помилосердуйте, простите, заставьте за себя век
бога молить…» — и
он повалился в ноги моему отцу.
Между прочим, она сказала
ему, что безрассудно сердиться на Волгу и бурю, что такие препятствия не зависят от воли человеческой и что грешно роптать на
них, потому что
их посылает
бог, что, напротив, мы должны благодарить
его за спасение нашей жизни…
Мать лежала под пологом, отец с Парашей беспрестанно подавали ей какие-то лекарства, а мы, сидя в другом углу, перешептывались вполголоса между собой и молились
богу, чтоб
он послал маменьке облегчение.
Ему дали выпить стакан холодной воды, и Кальпинский увел
его к себе в кабинет, где отец мой плакал навзрыд более часу, как маленькое дитя, повторяя только иногда: «
Бог судья тетушке! на ее душе этот грех!» Между тем вокруг
него шли уже горячие рассказы и даже споры между моими двоюродными тетушками, Кальпинской и Лупеневской, которая на этот раз гостила у своей сестрицы.
«Вот бог-то все по-своему делает, — говорила Флена Ивановна Лупеневская, — покойный дядюшка Степан Михайлыч, царство
ему небесное, не жаловал нашего Неклюдова и слышать не хотел, чтоб
его у нас похоронили, а косточки
его лежат возле нашей церкви.
«Напугал меня братец, — продолжала она, — я подумала, что
он умер, и начала кричать; прибежал отец Василий с попадьей, и мы все трое насилу стащили
его и почти бесчувственного привели в избу к попу; насилу-то
он пришел в себя и начал плакать; потом, слава
богу, успокоился, и мы отслужили панихиду.
Барин у нас, дай
ему бог много лет здравствовать, добрый, милосливый, до всякого скота жалосливый, так печаловался, что уехал из Никольского; уж и мы
ему не взмилились.
Помолившись
богу,
он накушался, и стал
он опять по палатам ходить, чтоб опять на
них полюбоваться при свете солнышка красного.