Мы приехали под вечер в простой рогожной повозке, на тройке своих лошадей (повар и горничная приехали прежде нас); переезд с кормежки сделали большой, долго ездили по городу, расспрашивая о квартире, долго стояли по бестолковости деревенских лакеев, — и я помню, что озяб ужасно, что квартира была холодна, что чай не согрел меня и что я лег спать, дрожа
как в лихорадке; еще более помню, что страстно любившая меня мать также дрожала, но не от холода, а от страха, чтоб не простудилось ее любимое дитя, ее Сереженька.
Евсеич поспешил мне на помощь и ухватился за мое удилище; но я, помня его недавние слова, беспрестанно повторял, чтоб он тащил потише; наконец, благодаря новой крепкой лесе и не очень гнуткому удилищу, которого я не выпускал из рук, выволокли мы на берег кое-как общими силами самого крупного язя, на которого Евсеич упал всем телом, восклицая: «Вот он, соколик! теперь не уйдет!» Я дрожал от радости,
как в лихорадке, что, впрочем, и потом случалось со мной, когда я выуживал большую рыбу; долго я не мог успокоиться, беспрестанно бегал посмотреть на язя, который лежал в траве на берегу, в безопасном месте.
— Евгений Васильич, — с трудом пролепетал Петр (он дрожал,
как в лихорадке), — воля ваша, я отойду.
«Господи! Господи! что скажет бабушка! — думала Марфенька, запершись в своей комнате и трясясь,
как в лихорадке. — Что мы наделали! — мучилась она мысленно. — И как я перескажу… что мне будет за это… Не сказать ли прежде Верочке… — Нет, нет — бабушке! Кто там теперь у ней!..»
Неточные совпадения
Впрочем, приезжий делал не всё пустые вопросы; он с чрезвычайною точностию расспросил, кто
в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, — словом, не пропустил ни одного значительного чиновника; но еще с большею точностию, если даже не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян,
как далеко живет от города,
какого даже характера и
как часто приезжает
в город; расспросил внимательно о состоянии края: не было ли
каких болезней
в их губернии — повальных горячек, убийственных каких-либо
лихорадок, оспы и тому подобного, и все так обстоятельно и с такою точностию, которая показывала более, чем одно простое любопытство.
Возвратясь с Сенной, он бросился на диван и целый час просидел без движения. Между тем стемнело; свечи у него не было, да и
в голову не приходило ему зажигать. Он никогда не мог припомнить: думал ли он о чем-нибудь
в то время? Наконец он почувствовал давешнюю
лихорадку, озноб, и с наслаждением догадался, что на диване можно и лечь… Скоро крепкий, свинцовый сон налег на него,
как будто придавил.
А если нет ничего, так лежит, неподвижно по целым дням, но лежит,
как будто трудную работу делает: фантазия мчит его дальше Оссиана, Тасса и даже Кука — или бьет
лихорадкой какого-нибудь встречного ощущения, мгновенного впечатления, и он встанет усталый, бледный, и долго не придет
в нормальное положение.
Я всю прошлую ночь мечтал об устроенной Версиловым встрече двух братьев; я всю ночь грезил
в лихорадке,
как я должен держать себя и не уронить — не уронить всего цикла идей, которые выжил
в уединении моем и которыми мог гордиться даже
в каком угодно кругу.
Главное, я сам был
в такой же,
как и он,
лихорадке; вместо того чтоб уйти или уговорить его успокоиться, а может, и положить его на кровать, потому что он был совсем
как в бреду, я вдруг схватил его за руку и, нагнувшись к нему и сжимая его руку, проговорил взволнованным шепотом и со слезами
в душе: