Дорогами Карны. Повесть-сказка

Ярослава Казакова

Обычная студентка впервые в жизни попадает на раскопки, и там начинается такое… Книга не претендует на историческую достоверность. Персонажи и события вымышлены. Совпадения случайны.

Глава 13

Я не утешала мать и не говорила больше ничего. Просто стояла и смотрела на неё во все глаза, как смотрят, например, на затмение Солнца, парад планет или что-то ещё в этом духе. Не могу сказать, сколько это продолжалось, но, в конце концов, мы очутились на диване, и мать уже почти спокойно, иногда только всхлипывая, рассказала мне всё.

Новая избранница отца — двадцативосьмилетняя разведёнка с его завода. Что она там делает? Да, так, таскает какие-то бумажки из кабинета в кабинет. Как выглядит? Да, никак. Средненького росточка, худенькая такая, тёмненькая. Красавицей не назовёшь, но и не крокодил. Почему не приглядела себе что-то более подходящее и свободное? Неизвестно. Должно быть, причиной тому её непроходимая глупость, не иначе. Конечно, можно было бы предположить, что отец поиграется и бросит молоденькую дурочку, но это вряд ли. Сорока на хвосте принесла, что она ждёт ребёночка…

Обалдеть! У меня всё-таки будет брат или сестра! Моё детское желание сбылось, но как?! Воистину, кто молит, тому и привалит.

Я сидела подле матери, а она всё говорила и говорила. Я же снова потеряла нить её рассуждений. У меня будет брат или сестра, и я, если захочу, смогу участвовать в его (её) воспитании. Вот, это новость! А ещё, кажется, нам предстоит переезд. Как неудачно я выбила окно!..

— Мам, а где мы теперь жить-то будем? — Прервала я поток маминых слов. — Жилплощадь придётся разменивать!

Мне вспомнился какой-то старый чёрно-белый фильм, где супруги при разводе шумно делили жильё и другое имущество.

— Не придётся, — заверила мать. — Твой отец ушёл, как мужчина, с одним чемоданом.

— А они где жить будут? В общежитии что ли? — Меня начал разбирать дурацкий смех.

Я представила своего немолодого уже папочку на общежитской кухне, завешанной плохо простиранными пелёнками, насквозь прокуренной и провонявшей дешёвой жареной рыбой. Однажды в детстве я видела такое, когда нас с подругой, тоже Наташкой, однажды занесло в общежитие завода сельхозмашин проведать больную ветрянкой одноклассницу, ещё одну Наташу. Потом мы обе целый месяц делились впечатлениями, а я ещё и ветрянку тогда подхватила.

— Да, нет, Солнышко, у неё есть своя квартира, — прервала мать поток моих детских воспоминаний.

— Ого! — Невольно восхитилась я. — На кой же ляд ей сдался престарелый женатик? — Я спохватилась.

Снова я сказала правду об отце. Так нельзя! Колющую глаза правду говорят только бестактные, невоспитанные люди, как я могла забыть? Однако мать словно бы и не заметила ничего криминального в моих словах.

— Любовь зла, — ответила она задумчиво. — А теперь идём убираться, — заключила неожиданно мать, и я не смогла сдержать смеха.

Закатилась так, как не смеялась, наверное, дня три, с тех пор, как на вокзале мы расстались с Олей и Леной. Мать вскоре принялась мне вторить, и мы долго ещё истерически хохотали, обводя слезящимися глазами нашу гостиную, должно быть уже истосковавшуюся по настоящей уборке. Теперь хоть есть, что убирать, не так обидно возиться в помойном ведре.

Остаток дня ушёл на выметание осколков запасным веником (Мать всегда имела два веника на всякий пожарный, но, видимо, не зря это считается плохой приметой!), поход к стекольщику и устранение прочего ущерба. Вечером мы смотрели концерт по телевизору и спать легли в обычное для нас время. Об отце и его новой семье больше не разговаривали, и всё было спокойно.

Посреди ночи я ощутила во сне уже знакомую тряску.

— Наташа, проснись, Наташенька! Наталья! — Верещала мать, тряся меня за плечи.

Мне подумалось сквозь остатки сна, что у Оли это получалось гораздо мощнее. Мать вообще хрупкая, миниатюрная до прозрачности женщина.

Она натуральная блондинка, но ещё и обесцвечивает волосы в последние лет пять, чтобы скрыть седину. Кожа у мамы белая в мелких веснушках, а глаза настолько светлые, что порой кажутся лишёнными какого бы то ни было оттенка вообще. К тому же, она носит очки в тонкой позолоченной оправе и причёска её такова, словно она делает химическую завивку, как многие женщины, но я-то знаю, что кудрявость её вполне себе натуральная, правда, особого значения для окружающих это не имеет. Для них она обычная «женщина с «химией». Словом, встретив маму на улице, вряд ли обратишь на неё внимание. Идеальная внешность для шпионки.

— Наташа, что тебе приснилось? — Глаза матери, не прикрытые по случаю ночного сна очками, казались совсем круглыми и невероятно испуганными.

— А, что случилось? — Ответила я вопросом на вопрос. — Я кричала?

Сама я уже как-то начала привыкать к своим новым странностям.

— Нет, Наташа, ты не кричала, ты разговаривала…

— Ну, и что? Подумаешь, разговаривала?

Действительно, нашла, чем удивить!

— Ты говорила ужасные вещи, Наташа!

— Неужели называла папочку подлым изменником? — Ядовито поинтересовалась я. — Или отказывалась убираться отныне, присно и вовеки веков?

Мать молча смотрела на меня, мигая своими круглыми глазами. Она явно была не в состоянии оценить мой тонкий юмор. Наконец, она отрицательно покачала головой и медленно проговорила:

— Нет, ты отдавала приказания.

— Какие ещё, к кикиморе болотной, приказания? — Вспылила я. — Кому я могла приказывать, своей левой ноге что ли?!

— Ты повелела (именно так — повелела, с царственными интонациями в голосе) развести погребальные костры и какого-то человека… Имя я не как-то не уловила… Обезглавить! — Последнее слово мать выпалила, зажмурившись.

— Только-то? — Спросила я с напускным равнодушием.

На самом деле последние слова матери повергли меня не просто в страх, а в какой-то панический, мистический ужас. Ужас холодными волнами поднимался откуда-то из глубин души, и волны эти, накатывая одна на другую, душили меня словно в ледяных тисках. Они были настолько материальны, что я даже могла сказать, какого они цвета. Цвет их был ртутно-чёрным с мертвенно-зелёными переливами, как те пятна, которые постепенно заволакивали моё поле зрения.

Я с трудом потрясла своей чугунной головой, забывшей что-то на затвердевшей, словно деревяшка, шее и, собрав волю в кулак, принялась успокаивать мать:

— В этом нет ничего удивительного! Ты знаешь, чего я насмотрелась на раскопках? А какие истории по вечерам рассказывал мне, то есть нам, Степаныч? Самые старые парни по полночи не могли уснуть!

— Старые парни? — Переспросила мать.

— Ну, да! Там были парни, которые уже универ окончили и в армии отслужили, лет по 25 с лишним! — Продолжала я просвещать маму.

Похоже, она уже запоздало сожалела о том, что разрешила мне поехать в ту экспедицию. И, точно:

— Всё! Больше никакой археологии! Лучше в архивах копайся целыми днями, — вообще-то мать этого не любила, потому как в архивах пыль, болезнетворные микроорганизмы, для здоровья вредно, — но только никаких поездок на раскопки!

— Не, мам, так дело не пойдёт, — начала я. — Ну, какой я буду после этого историк? Так, мышь кабинетная (любимое выражение Степаныча).

— Да пусть ты будешь хоть кабинетная вошь! — Во, маман жжёт! Степанычу понравилось бы! — Но больше ты никуда не поедешь! — Мать завелась не по-детски. — Не хватало мне ещё, чтобы ты лишилась рассудка на почве всей этой глупой археологии!

— Мам, ты преувеличиваешь. Ничего ещё не случилось…

— Да! Ничего! — Кипятилась мать. — Ничего, кроме того, что ты сегодня днём буянила, как пьяный мужик, а ночью говорила всякие жуткие вещи! Я не собираюсь это терпеть!

Мать гордо выплыла из комнаты, выключив свет, зато сразу же включила его в своей комнате. «Боится,» — подумала я. Ну, что ж, это нормально. Я и сама теперь боюсь.

Панический страх поселился во мне ещё там, в степи. Степаныч тогда выбрал всё-таки время и дорассказал ту историю с приятелем, нашедшим меч-крест. Вряд ли, конечно, это был тот самый меч, скорее всего, копия. Вот, только после её обнаружения кошмары того мужчину стали мучить вполне настоящие.

В этих снах несчастный видел ужасные картины не то прошлого, не то будущего. Он говорил что-то о разорванных на части младенцах, оживших старых Богах и свирепом огне, выжигающем всё живое. Он почти перестал спать, опасаясь повторения ужасных видений. Обращался к врачу, но тот только выписал снотворное и отнёс его состояние на счёт усталости и стресса.

Всё бы ничего, но у коллеги Степаныча через несколько месяцев открылся дар предвидения. Причём, он мог предсказывать не какие-то там свадьбы и похороны, а глобальные события. Так, он предсказал Карибский кризис 1962 г., затем чехословацкий мятеж против СССР в 1968 г. Не обошёл он своим вниманием и убийство Дж. Кеннеди, и войну, развязанную Штатами во Вьетнаме.

В те времена такого не приветствовали. Его несколько раз вызывали на допросы в КГБ, сотрудники в штатском дежурили у несчастного под окнами, но слежка не дала результатов — историк был чист, как стёклышко. Последней каплей для «органов» стало предсказание о покушении на «дорогого Леонида Ильича».

Дяденьку упекли в психушку, где он вскоре скончался от необъяснимой болезни. Тело выдать родственникам отказались и дали понять, что если те поднимут шум, будет ещё хуже. Для покойника хуже уже не сделаешь, но у него полно живых родственников, так что, сами понимаете.

Всё это не внушало мне оптимизма. Моё материалистическое сознание требовало рациональных объяснений. Возможно, тот человек был слегка «не в себе» от рождения, либо увлекался какими-то древними культами, вот, «кукушка» и слетела.

Ответ Степаныча на мои предположения был резко отрицательным. Мужчина был адекватным, здравомыслящим, не верил в потусторонние силы и даже легенду о том мече услышал уже после того, как нашёл тот самый роковой клинок. Кстати, меч изъяли люди в штатском якобы для изучения его военными специалистами их исторического отдела. Больше его никто не видел, и нигде этот клинок не «всплывал».

В ту ночь я так уже больше толком и не заснула. Глядя в потолок, анализировала события последних недель и приходила к всё более неутешительным выводам.

На мой робкий вопрос о том, что думает Степаныч о природе видений своего покойного приятеля, тот вначале замялся, а потом долго рассуждал о том, что, несмотря на все достижения современной науки, мы ещё далеко не всё знаем о нашем мире, что этот мир гораздо сложнее, чем нам кажется. Принялся пересказывать мне теорию Вернадского о ноосфере, которую я слышала от мамы ещё классе в 8-м.

По его разумению мозг приятеля заработал в какой-то новой плоскости, и он смог получать информацию из других слоёв реальности. Я чуть опять не уснула под его рассуждения, и задавать вопросов больше не стала, мне всё с ним было ясно. Неясно лишь одно: что послужило «спусковым крючком» для открытия «сверх способностей»? Неужели контакт с реликвией?