Четыре башни

Ярослав Куштынов, 2020

Эта книга о любви, одиночестве и неоднозначности добра и зла. Герои повести – сильные духом люди, и каждый из них по-своему успешен, однако по воле судьбы или случая оказался в месте, где придется заглянуть в лицо смертельной опасности и где друзья, заслуги, деньги и власть ничего не решают. В месте, где вскрываются настоящие сущности каждого и люди впервые в жизни узнают, кто они такие на самом деле и что для них важно, а что нет. Осталось только выжить.

Глава 2. Красота в глазах смотрящего

Утреннюю тишину прервал скрежет иглы по виниловой пластинке. Звонкий голос Касс Эллиот заставил мои глаза открыться.

— Nobody can tell ya, there’s only one song worth singing…

Последние три недели я посвятил тому, чтобы вернуть тело в былую кондицию. Все-таки два года аморфного существования дают о себе знать. Сколько я потерял килограммов? Пять? Десять? Пятнадцать? Сложно ответить. Первая неделя ушла на то, чтобы заново научиться уверенно стоять на ногах. Никогда не ощущал себя таким беспомощным… такое чувство, что дух мужчины поместили в тело дряхлого старика, словно молодое вино в ветхие меха. По прогнозам врачей, навыки примитивной моторики должны были вернуться через пару месяцев интенсивных занятий с физиотерапевтом. Я справился за неделю. Мог бы и быстрее, но даже отец сказал, что времени у нас достаточно и подобная спешка ни к чему.

Вторую неделю я посвятил физическим упражнениям с собственным весом: подтягивания, отжимания, сгибания корпуса, чтобы восстановить утерянные умения и навыки.

Неожиданно нахлынувшая злость заставила сжать руками края простыни. Сейчас я лишь бледная тень былого Лаутаро! Шарж, нарисованный уличным художником-недоучкой! Осталось несколько дней до вылета, а я еще не готов!

Мое внимание переключилось на открытую дверь комнаты. На пороге стоял отец, держащий в руках красную записную книгу.

«Сколько часов в день он спит?» — спросил я себя. По моим подсчетам, не больше четырех. Хех, будучи в сознании, я приношу ему только больше проблем. У Господа определенно есть чувство юмора.

— Мы опаздываем. Прими душ и спускайся на завтрак, — отец не разменивался на лишние слова, к этому я уже давно привык.

— Буду через десять минут, — кивнул я.

— Когда был последний приступ? — открыв записную книжку, спросил он, словно доктор на обходе.

— Вчера в 23:30, кажется.

— Отлично, интервал увеличивается. Это хорошая новость, — не без энтузиазма произнес отец, бегло просмотрел записи предыдущих дней и покинул комнату.

Я лениво встал с кровати и замер, разглядывая свое обнаженное тело в зеркале. Мне с трудом удавалось сдерживать рвотные позывы от нахлынувшего отвращения. На меня смотрело существо, напоминающее скорее обтянутую кожей деревянную куклу: впалые глаза, болезненно острые скулы, тонкая шея и провалившиеся почти насквозь щеки.

За время, проведенное в беспамятстве, я потерял больше половины мышечной и жировой массы, из-за чего кожа на лице и теле казалась неестественно натянутой, выпячивая кости и суставы. При каждом вдохе я отчетливо видел свои незащищенные мышцами ребра и впалый живот. Мерзость. Я презрительно отвел взгляд, подошел к шкафу, спешно надел первую попавшуюся одежду и спустился в гостиную.

Отец уже закончил сервировку стола. От прислуги пришлось отказаться окончательно, поскольку отец считал, что лучше никому не видеть, каким способом я поддерживаю свой рассудок в хрупком равновесии. На завтрак будет подана свежая телятина. В этом я абсолютно уверен, поскольку только вчера самолично прирезал и распотрошил молодого бычка. Кем я теперь стал? Забиваю и разделываю кур, режу свиней и быков, чтобы утолить безмерное чувство жестокости. В первое время интервал между приступами продолжался не больше часа. Теперь у меня есть примерно семь часов.

— Лаутаро, не витай в облаках. Быстро поешь, и примемся за дело, — прервал мои раздумья отец.

— Да, прости. Дурные мысли в голову лезут.

— Так поделись ими со мной! Или у тебя есть собеседник получше? — съязвил старик.

Не знаю, связано ли это с тем, что в последнее время я стал грозой всего домашнего скота, но после этих слов мне захотелось всадить вилку ему прямиком в руку. Умом, если этот термин ко мне можно применить, я понимал, что таким образом он убеждает меня, что все происходящее — временные трудности, не стоящие переживаний. Но, черт его дери, мне двадцать девять, а не одиннадцать! Кого ты пытаешься обмануть, старик?!

Подобное предложение заставило меня усомниться в том, что я сижу за столом со своим родным отцом. Даже под дулом пистолета я не смогу вспомнить, когда старший Гарсия в последний раз предлагал поговорить с ним по душам. В моем детстве его забота выражалась только в виде муштры, порой перерастающей в садизм. Я отлично помню наши спарринги: как только мне стукнуло шестнадцать лет, дважды в неделю отец вытаскивал меня на ринг, где с упоением доказывал мне, что я все еще слабый мальчишка, не способный за себя постоять. Доходило даже до того, что после таких тренировок моя моча по цвету напоминала молодое красное вино. Да, Серхио Эрнандес Гарсия далек от того образа, что обычные люди вкладывают в слово «отец».

Окончательно переварив в голове порцию гнева, я ответил:

— Да это и мыслями назвать сложно… так, отголоски сознания. Засыпая, я вижу не сны, а лишь набор воспоминаний. Знаешь, будто смотришь в отражение на воде, которое искажено волнами. Общие очертания понятны, но содержания не уловить. Меня… меня это невероятно злит.

— Сейчас злость — твой главный союзник. В ближайшее время про жалость к себе нужно забыть. Воспринимай это как обязательный атрибут лечения. Как только всё закончится — ясность ума вернется окончательно, — отец закончил свою мысль и запил последний кусок телятины глотком ароматного кьянти.

— Наверное, ты прав, — несколько отрешенно кивнул я.

Оставшаяся часть трапезы прошла в полной тишине. Возможно, оно и к лучшему. Парадоксально, но сейчас мне хотелось больше всего побыть наедине со своими мыслями. Забавно, что двух лет наедине с самим собой мне оказалось недостаточно.

После завтрака отец повел меня на наш тренировочный полигон. По крайней мере, я так привык его называть. Это была комната в подвальном помещении поместья. Дедушка Диего давным-давно оборудовал там винный погреб, но сейчас отец нашел ей применение получше.

Погреб был примерно пять на пять метров. Он был заставлен бытовой утварью, старой мебелью и винными бочонками. Для того чтобы освободить в нем место для тренировок, отец растащил запылившееся барахло по углам и оснастил помещение скамейкой со штангой, перекладиной и навесной грушей.

— Как обычно? Силовые и кардиотренировки, а потом занятие в тире?

— Нет, сегодняшнее занятие можешь расценивать как выпускной экзамен. Для этого придется прибегнуть к нагрузкам максимально приближенным к условиям реального боя. Нам пора понять, готово ли твое тело, — объяснил отец.

— Хочешь, чтобы я заборол свинью?

В этот момент неведомая сила заставила старика остановиться, будто он увидел перед собой неразорвавшийся фугасный снаряд. Он молниеносно развернулся в мою сторону и нанес скользящий удар с левой в область печени. Да, с возрастом силы не оставили старика. Внутренний голос сказал, что если я не упаду сию же секунду на колени и не буду жадно проглатывать остатки подвального воздуха, то потеряю сознание раньше, чем успею взвизгнуть. Я решил к нему прислушаться.

— На протяжении двух лет я боролся за твою жизнь! Не смей относиться к этому несерьезно! — гневно прорычал отец, а его всегда холодные и невозмутимые карие глаза вмиг налились кровью.

Наконец-то вернулся старик Гарсия. Я уже стал по нему скучать. Он угрожающе держал перед моим лицом крепко сжатый кулак, который немного дрожал, а багровый оттенок его лица был легко различим даже в плохо освещенном коридоре. Пульсирующие сосуды на лбу и крепко стиснутые губы свидетельствовали о подлинной ярости, что переполняла старика.

Я почувствовал себя зеленым кадетом, которого отчитывает курсовой офицер. Да, могу только представить, в каком аду приходилось выживать людям, находившимся под его командованием.

— Поднимись и соберись с мыслями. Это последний подготовительный этап. Я верю, что ты в силах с ним справиться, — отчеканил отец, успокоившись так же быстро, как и вскипел.

Я восстановил дыхание, поднялся с коленей и промолвил:

— Я готов, давай уже закончим с этим.

Старик открыл дверь и взглядом указал, чтобы я заходил первым. Пару минут назад он ясно дал понять, что настроен максимально серьезно, поэтому я решил не дерзить и беспрекословно послушался.

В этот раз свет в подвале был включен наполовину, и большая часть помещения скрывалась в кромешной тьме. Я провел рукой по шершавой стене, нащупал переключатель, зажег оставшиеся лампы и только тогда разглядел, что в середине погреба сооружено что-то напоминающее ринг.

— Ты решил со мной побоксировать? Знаешь, я, конечно, не в лучшей форме, но сломать тебе пару-другую ребер вкупе с челюстью смогу.

— Да, состоится спарринг, но твоим оппонентом буду не я, а он, — отец взглядом указал в глубину комнаты.

В этот момент из-за напольного шкафа вышел рослый мужчина. Крепко сбитый детина лет тридцати. С виду обычный головорез, подобных которому можно легко найти в любом неблагополучном районе. Он был одет в протертый джинсовый комбинезон, измазанный пятнами грязи, старую льняную рубашку в клетку и давно изношенные сапоги.

— Это ты о нем говорил, старик? — выдавил из себя с трудом незнакомец. Произнося слова, он немного запинался, а некоторые звуки и вовсе проглатывал. Скорее всего, причиной тому было отсутствие половины зубов во рту детины. Хотя было очевидно, что он в принципе не предпочитает размениваться на ненужные разговоры и привык решать любые вопросы силой.

— Да. Если сможешь его убить любым доступным способом, получишь оговоренную сумму, — невозмутимо ответил Серхио, сложив руки на груди и приготовившись наблюдать.

— Что ты затеял, отец…

В эту же секунду я почувствовал, как кулак оппонента врезался в мою левую скулу, словно поезд в молодую корову. Не знаю, на сколько я отлетел. Метра на два, так точно. Инстинкты подсказали, что, если я хоть на секунду задержусь на полу, род семьи Гарсия закончится бесславно и скоротечно. И вот я уже снова стою на ногах, а разъяренный противник несется на меня в надежде прикончить за ближайшую пару минут. Самое обидное, что у него есть все шансы.

Амбал вновь попытался нанести удар в лицо, на этот раз с левой. Нет, меня этим не проймешь. Я отвел удар тыльной стороной руки и врезал ему со всей силы в челюсть. Опешивший детина сделал несколько шагов назад. Видимо, отец его уверил, что бой будет легким. Да, обманывать идиотов в его стиле.

Я воспользовался тем, что противник потерял ориентацию, прошел ему в ноги и перевел бой в горизонтальное положение. Первый, второй, третий… с каждым моим ударом его лицо теряло человеческие очертания. Нос бедолаги по форме стал напоминать промокшую лепешку, а глаза окончательно закрылись из-за отеков.

Шестой, седьмой, восьмой… Теперь то, по чему я колотил руками, мог бы назвать лицом только самый отчаянный экспрессионист. Только сейчас я понял, что незнакомец уже давно не в сознании и, скорее всего, отдал душу Господу.

По истечении пары мгновений я осознал, что за последний месяц еще не чувствовал себя так хорошо. Со мной все нормально? Я только что голыми руками заколотил до смерти человека. Да, я и раньше убивал людей. Но сейчас мне стало ясно, что огнестрельное оружие не передает то несравнимое животное чувство, которое испытываешь, когда отнимаешь жизнь собственными руками.

Уверен, что я бы и дальше молча смотрел на свою «работу», если бы отец меня не окликнул:

— Очень хорошо. Меньшего от тебя я и не ждал, — сдержанно одобрил он.

— Я сам от себя такого не ждал.

— С ним разберутся, можешь не переживать. А ты иди отдыхать, завтра вылет, — всё тем же будничным тоном сказал он.

Я же не отводил глаз от человека, лицо которого превратил в разорванную боксерскую грушу. Военные придумывают себе разные причины любить свое ремесло. Многие со временем начинают обожать это эксклюзивное право — лишать других жизни. Я не был из их числа. Никогда не получал удовольствия от убийств. Мною это воспринималось как отягощающая душу обязанность. Так мне было спокойнее. Но почему же каждая фибра во мне верещала от удовольствия, когда я буквально выбивал жизнь из тела этого бедолаги? Черт меня побери… мне страшно даже представить… Неужели я всегда был таким? Нет, это последствия травмы. По крайней мере, мне хочется, чтобы так было.

Я всеми силами попытался отвести взгляд от поверженного противника, но глаза отказывались меня слушать. Поза, в которой лежало бездыханное тело, напомнила мне полотно Джона Милле «Смерть Офелии». В ней, как на картине английского живописца, выражалось смиренное принятие своей участи. Ни гнева, ни ужаса… По-моему, я создал нечто прекрасное. Ход мыслей прервал низкий голос отца:

— Лаутаро, я же сказал: ты можешь идти.

— Да, ты прав. Мне нужно набраться сил.

Я попытался сделать вид, будто случившееся никак на мне не отразилось, но актер из меня никудышный. Я был восхищен и одновременно напуган полотном, что сотворили мои руки.

«Красота в глазах смотрящего», как говорил Оскар Уайлд. Я молча покинул погреб. Все, чего мне хотелось, это смыть с себя остатки этого дня.

Я поднялся по лестнице и направился прямиком в душевую. По пути мое внимание привлекла открытая дверь отцовского кабинета. Странно, обычно он его запирает… Детское любопытство заставило заглянуть меня внутрь. Кабинет представлял собой отражение своего хозяина: строгая мебель, бесчисленное множество наград на стенах, фотографии с политическими лидерами страны и подчиненными. Погоди-ка… этой фотографии я не припомню. На фотокарточке отец в военной форме образца семидесятых годов. Он тогда командовал специализированным разведывательным подразделением. На фотографии отец стоял в окружении трех неизвестных мне людей. По всей видимости, они на каком-то городском празднике. Улицы города украшены зелеными лентами, повсюду установлены торговые ярмарочные палатки… на заднем плане виднелась надпись “Espada de Mare cucumberfest”. Н-да… по-моему, я еще не до конца пришел в себя.

Мне нужен отдых.