Наряд. Книга 1. Чёрное небо

Ярослав Калака

Мир изменился. В недалёком будущем произошла глобальная политическая катастрофа. Для того чтобы выжить, всем несогласным с новым мировым порядком пришлось спуститься под землю и превратить сеть техногенных и природных подземелий в свой дом.

Глава II

в которой главный герой получает отнюдь не новый выходной костюм, видит соблазнительный натюрморт с бутылью, наполненной подозрительной прозрачной жидкостью неизвестного происхождения, идёт в кино, учит молитву, а также с нескрываемым наслаждением вместе с товарищами уплетает галеты и лук

Время поджимало, но, несмотря на усталость, до отбоя мне предстояло сделать кучу дел. Все они касались предстоящего завтра выброса на поверхность и были безотлагательны. Плюнув на логику очерёдности, я решил выполнять их по принципу «что первое под руку попадётся». Первым попалось получение гражданской одежды. В ней на поверхности я был должен выглядеть как обыкновенный босоножка, то есть бродяга. Для этого я пришёл в каптёрный грот, который располагался в жилой части системы Центра.

— Смотри-ка, Дима, у меня припасён для тебя подарок, — сказал мне каптёрщик Коля Кривенко, протягивая мне синие кальсоны.

— Тёплые, — улыбнулся я, пробуя ткань на ощупь. — Что тебя интересует в этот раз?

— Олово, — ответил Коля.

Он был круглолиц и отличался необыкновенно практичным складом ума. Впрочем, каптёрщики всегда парни не промах.

— Если тебе на глаза попадётся оловянная ложка или вилка, а лучше парочка, я буду несказанно рад.

— Я тебя понял… Коля, а когда будет смена комков? Мой совсем стёрся, погляди, особенно с внутренней стороны! — я расстегнул несколько пуговиц, чтобы продемонстрировать состояние своего кителя.

В Центре курсанты ходили в военной полевой форме. Говорят, что прежде их меняли раз в полгода.

— В следующем месяце… Думаю, в конце… Может быть. Не говори пока никому, на данный момент это строго конфиденциальные данные, — подмигнул он мне и улыбнулся. — Держи. Носки, штаны, футболка, джемпер, свитер, куртка, ремень, кепка… — он вывалил передо мной кучу замызганного тряпья, от которого отвратительно разило. — Распишись здесь. Я торопливо, но тщательно проверил одежду и расписался в карточке выдачи.

— Через какие точки выходишь-входишь? — спросил Кривенко, стряхивая пепел от сигареты в полулитровую банку, наполовину заполненную почему-то не окурками, а одним только пеплом.

— Восемнадцатая и первая.

— Ну, можно сказать, что повезло.

— Почему?

— Недалеко от нас.

— А, ты об этом. Коля, побежал, куча дел, спасибо.

— Ни пуха тебе завтра, Дима!

Центром жилой части системы 72-го уц КСПН пкс, что расшифровывалось как «учебного центра Командования специального подземного назначения подземных коммуникаций сопротивления», был плацевой грот. Его размеры впечатляли: громадный высокий зал своим существованием, казалось, бросал вызов подземному миру, которому по понятным причинам не свойственны большие пространства. Потолок плацевого грота мы называли «чёрным небом» из-за его переплетённой паутины гирлянд ламп вверху, снизу отдалённо напоминающих звёзды. В нём же, как в самом вместительном гроте, происходили построения.

К нему примыкали, первый — с западной, а второй — с южной стороны, два других грота. Меньше по площади, они имели с плацевым гротом общий потолок. Однако их высота была куда ниже, то есть, говоря другими словами, их пол располагался выше пола плацевого. Таким образом, они как бы «нависали» над ним так, что из них открывался вид на плацевой примерно с трёхметровой высоты.

В гроте, примыкавшем с западной стороны, располагался второй курс. А в южном гроте — мой, то есть первый курс. В нём в два яруса стояли армейские кровати, на которых мы спали. В соседних ответвлениях, они были небольшого размера, размещались остальные комнаты нашей казармы. Самыми главными среди них были канцелярия, оружейная, бытовая и досуговая.

В отличие от плацевого, мы, так же, как и расположение второго курса, отапливались дизелями, которые, находясь в агрегатном гроте, грели воду, поступавшую к нам по трубам. Для того что сохранять тепло, на месте соединения с плацевым гротом была перегородка, состоявшая из деревянных перекрытий и громадных стеклянных окон. Моя кровать была верхней, в углу у окна. Рядом, тоже на втором ярусе, была кровать Ильина. Данное обстоятельство позволяло вести наши беседы, а бывало, и споры, и после отбоя тоже.

Плацевой круглосуточно освещали три фонаря, и иногда, если хоть немного постараться и забыть, что находишься глубоко под землёй, ночью, то есть того, когда в расположении отключали свет, было приятно мечтать, глядя в окно. Вместе с фонарями оно поддерживало иллюзию того, что спустя несколько часов произойдёт одно из самых волнующих обыкновенных чудес нашей планеты. То самое, которое люди научились ценить только после того, как им во время Великого Исхода пришлось покинуть поверхность Земли и скрыться в её недрах. Это восхитительно-обыкновенное чудо — восход солнца.

В расположении происходила обычная вечерняя деятельность: наряд дежурил, поочерёдно сменяя друг друга на «тумбочке», все остальные предавались своим делам. Кто-то зубрил конспекты, кто-то читал. Некоторые чинили свою форму и пришивали свежий подворотничок, были такие, кто брился или мыл в умывальнике голову. Работал телевизор, снабжённый стареньким проигрывателем дисков. Иные курсанты просто разговаривали между собой, добавляя в постоянный звуковой фон помещения обрывки своей речи. Они состояли из еле слышного шёпота, восклицаний, обрывков фраз и взрывов смеха, — всего на первом курсе обучались 77 человек.

Я притащил выданное Колей тряпьё и бросил его на табуретку перед своей кроватью.

— Эй! Ты чего его сюда притащил? — возмутился Вова Пузанов, имевший скандальный характер. — Мы сейчас все здесь задохнёмся от этой вони! — он оттопырил свою огромную нижнюю губу.

— Закрой рот, — огрызнулся я. Мне было решительно некогда ругаться и спорить.

— Володя прав, — сказал Юра Варнашкин, другой курсант нашего отделения, в задумчивости поднимая фигуру коня, он играл в шахматы с Сухом, тоже нашим курсантом, — а почему ты не отнёс в бытовку и не развесил на батарее, как обычно делают все остальные?

— Какие вы все умные! — драматически воскликнул я. — Ну, конечно же, бытовка, как же раньше я не думал? Может быть, я вообще не знал о ней все эти месяцы?! Раз я принёс всё это сюда, значит, бытовка занята, дети дебилов! Почём мне знать, кто развесил там своё постиранное тряпьё!

— Псих, — спокойно сказал Сушко, задумчиво глядя на доску, — постирался Гамлет. Вам просто нужно поменяться, Карапет пусть принесёт свою постиранную форму сюда, а ты на его место, — и, наконец, приняв решение, сделал ход ферзём.

— Да он просто… — принялся разворачивать скандал Пузанов, но был прерван:

— Если не закроешь рот, то получишь по роже! — заорал я на него.

— Послушай, Дима, — оторвался от своей книги Андрей Ильин, видимо, запах уже добрался до второго яруса, — Карапетян сейчас придёт со второго курса и освободит бытовку. — Он перевернул страницу и продолжил: — А ты пока всё-таки отнёс бы туда свой гардероб, а?

Не выдержав дружного сопротивления, а так же прекрасно понимая, что в этом споре неправ, я подхватил тряпьё и понёс его в бытовку. Впрочем, на пути я встретил Гамлета Карапетяна, так неудачно выбравшего время для стирки. Этот неизменно добродушный и вежливый армянин тоже был курсантом из нашего отделения. Именно с ним я в своё время поменялся кроватями, чтобы стать соседом Ильна. Вместе мы быстро восстановили всеобщую гармонию, развесив всё на свои места.

Покончив с сушкой тряпья, я отправился к Анатолию Петровичу Бурмистрову. До грота, в котором он жил, было неблизко. Как назло, я всё-таки поддался искушению пойти по более короткому пути. Разумеется, в конечном итоге «короткий» малоизвестный путь отнял больше времени, чем «длинный», но знакомый. Следовало торопиться: я уже должен был быть в постели, потому что завтра для того, чтобы выброситься в 5.30, проснуться надо было около четырёх часов утра. Я шёл к своему подземному оперативнику, то есть человеку, которому завтра предстояло провести меня от КПЛ №2 — контрольно-пропускного люка №2, одной из трёх границ, отделявших систему 72-го учебного центра КСПН пкс от внешней Системы, до точки выброса, то есть до места, в котором наш подземный мир соприкасался с миром поверхности.

Наш УЦ готовил наземных оперативников, то есть специалистов, предназначенных для выполнения задач на поверхности. Считалось, что ориентироваться под землёй, за пределами территории нашего Центра, было не только необязательным, но и вредным для нас. Поэтому курсантов к точке выброса вели подземные оперативники, большую часть пути плотно завязывая нам глаза чёрной тканью. Так блюлась безопасность: схваченный на поверхности будущий поверхностный оперативник был не способен выдать врагу дорогу к своей подземной учебной цитадели просто потому, что не знал её.

Конечно, Альянс не раз пытался решить проблему одним махом, но вынужденный так или иначе вести боевые действия с самыми разными партизанскими сопротивлениями практически по всему земному шару, испытывал катастрофическую нехватку кадров, усугублявшуюся тем, что внутренняя мотивация наёмника всегда проигрывала, и будет проигрывать мотивации патриота. Он сражается за свою семью, народ, страну, культуру, цивилизацию, в конце концов, то есть те ценности, которые, что бы ни говорили, всегда будут иметь место в этом мире.

Да, считалось, что существуют специальные подразделения Альянса, задачей которых было ведение боевых действий под землёй, но они были малочисленны и не блистали подготовкой, — их называли «кротами». Но и на эту проблему у Сопротивления было решение, оно заключалось в широком использовании высокопоставленных заложников, некогда метко прозванных неизвестным остряком «аватарами» за то, что их частенько использовали для того, чтобы сделать видеозапись с посланием противнику. Не только 72-й УЦ пкс, но и все важные объекты КСПН — Командования специального подземного назначения, располагавшегося под уровнем земной поверхности Москвы и Московской области, обладали как минимум одним, а чаще всего, несколькими «аватарами». Без этого уничтожить большинство подземелий было бы возможно даже без штурма, пусть не затопив их (почти все они имели более-менее адекватную защиту от затопления), так применив АХОВы — активные химически отравляющие вещества. Например, используя тот же хлор, который тяжелее воздуха и на местности сам стремится занять все овраги и траншеи, встречающиеся на его пути.

Как и большинство жилых гротов, вход в грот Петровича был занавешен плотным покрывалом. Подобрав камень, специально лежащий для этих целей справа от входа, я легонько, по земным меркам неуловимо тихо, постучал по стене.

— Войдите! — громовым голосом пробасил Анатолий Петрович изнутри, и я, отодвинув занавесь, вошёл внутрь.

Бурмистров вечерял. Его жилище имело овальную форму, и точно так же, как и его хозяин, было необыкновенно опрятным. В этой части системы Центра не было отопления, но была проведена электрическая сеть, от которой работал нагреватель. На стенах висели рисунки, сделанные хозяином, а в углу что-то бубнил маленький телевизор, подключённый к плееру, освещая грот вместе с уютным светом керосиновой лампы.

— Будешь? — Петрович указал на стол. Там были: раскрытая банка кильки, к которой ещё не успели притронуться, стопка галет и громадная очищенная луковица. Натюрморт довершала бутыль с прозрачной жидкостью. Разведённый спирт, догадался я. «Интересно, где он раздобыл эти богатства?» — пронеслось в моей голове, но спустя мгновение я уже достаточно овладел собой, для того чтобы не смотреть на стол.

— Спасибо, но я на две секунды, Анатолий Петрович, сами понимаете.

— Ну, смотри… — хозяин погладил свою содержавшуюся в идеальном порядке бороду, — давай проверим. Через какую выбрасываешься?

— Через восемнадцатую.

— А забрасываешься?

— Через первую.

— Точки знакомы?

— Первая — да, на восемнадцатой быть не приходилось, — ответил я.

— Гм… — задумчиво продолжал гладить бороду Бурмистров, — ну ничего, выведу тебя к восемнадцатой, а вот у первой тебе, конечно, меня придётся часика три подождать… Забрасываться планируешь во сколько?

— Около семи.

— Даже четыре… Ну, думаю, ничего, потерпишь.

— Конечно, — улыбнулся я, мысль о возращении грела.

— Выброс запланирован на пять часов?

— На 5.30.

— Понятно… А встретимся мы с тобой у второго КПЛ ровно в… четыре часа утра… Кстати, тебе пора на боковую. Что касается твоего света. Ничего не изменилось? «Феникс», а в качестве запасного маленький армейский старого образца, так?

— Да.

— Противогаз не забудь… Ну, по моей части, пожалуй, всё… Мне что одного тебя вести, что с инструктором, одна только разница — для глаз одну чёрную повязку брать или две…

— Петрович? — спросил я.

— Да?

— А Вы помните, говорили о кобуре, может… правда, как рассчитываться с Вами буду, честно, не знаю, а?

Бурмистров улыбнулся, подошёл к своему импровизированному, совершенно невообразимым образом сбитому из разных дощечек шкафу. Порылся внутри.

— А портупея-то у тебя есть?

— Неа, — ответил я. — Но я хоть кобуру буду к одежде крепить булавками, а то ведь каждый раз приходится карман из ткани пришивать под ПМ, а на это ну никакого времени не остаётся.

— Держи, — он протянул мне сначала кобуру, затем портупею.

— Спасибо! — от всей души сказал я.

— Не спеши, вот возьми, — и он сунул мне в руку четыре галеты и луковицу средней величины. — А вот теперь ступай, и завтра не опаздывай.

— Спасибо, Петрович, спасибо Вам огромное!

На обратном пути я заскочил в тренажёрный грот, суверенное государство двух курсантов — Славы Савилова и Серёжи Ходячих.

— Гарвий, мы тебя целый день ждём, — насупился Слава, — садись быстрее.

Значительно старше всех нас, он был небольшого роста, при котором обладал огромной головой.

— Серёжа, заряжай, — закричал он Ходячему и убежал наверх, по пути выключив освещение. Грот представлял собой не что иное, как малюсенький кинозал. Мне предстояло просмотреть небольшую программу, состоящую из нарезок самых разных фильмов и передач, кусочки которых были подобраны по одному принципу: на них были солнце, небо, листва, улицы, луга, — одним словом, поверхность.

Когда человек долгое время находится под землёй, тем более, живёт, при выходе наружу с ним случается некое подобие шока от резкого увеличения потока поступающей в мозг информации, потому как существенно расширяется палитра цветов, спектр звуков, изменяются другие параметры окружающей среды. Одним словом, человек просто разом лишается практически полной изоляции от физических воздействий внешнего, наземного мира.

Смягчить предстоящую мне завтра адаптацию и было целью этого показа.

Вернувшись в расположение, я отыскал дежурного по роте. Им оказался заместитель командира нашего взвода, сержант Андрей Харций.

— Пойдём, Андрюша, выдашь оружие.

— Что значит «пойдём, выдашь»? — сдвинул брови сержант. — Это же оружие! Когда ты уже станешь серьёзным!

— Ну, я имел в виду, наготовим. Ты же понял! Пошли, Андрей, время!

— Ну, пошли, — согласился он, поправляя красную повязку дежурного на рукаве. — А ты знаешь, что ты давно уже должен быть в постели, а?

— Знаю, знаю, — пробурчал я, — тем более, пошли быстрее.

— Дежурного по роте к телефону! — послышался крик дневального.

Мы подошли к телефону, Харций поднял трубку:

— Дежурный по первому курсу сержант Харций.

— Харций, Гарвий лёг? — в трубке наборника был легко различим голос Перегудова.

— Только что, товарищ, майор.

— Хорошо, как там всё?

— Как обычно, товарищ майор.

— По распорядку, Харций.

— Есть, — ответил тот, положил трубку и посмотрел на меня с укоризной.

Довольно быстро проверив оружие и зарядив обоймы, не забыв про противогаз, мы закончили приготовления на завтра и, положив всё на сейф, закрыли оружейный грот.

— Андрюша, разбудишь завтра без четверти четыре? Не забудешь, а?

— Не волнуйся, разбужу, — заверил меня Харций.

Я вернулся к своей кровати. Ильин всё так же читал, а Варнашкин с Сухом по-прежнему играли в шахматы.

— Ну, похоже, на сегодня всё. Ничего не забыл? — сам себя вслух спросил я и сам себе ответил: — Ничего. Наконец-то спать!

— А у батюшки был? — спросил Варнашкин.

— Нет, — ответил я, ещё не понимая, подначивают меня или нет.

— Зря, — сказал Вова Пузанов, решив, было, по моему появлению дуться, но не вытерпел и вступил в разговор.

— Володя, — повернулся я к нему, — ты хочешь сказать, что ты ходил к священнику перед своим выходом?

— Да. За благословлением. А что тут такого? Или ты хочешь сказать, что это не так?

— Ты? — не поверил я.

— Да, я! А что здесь, ещё раз спрашиваю, такого фантастического?

— То, что ты ходил, я знаю, — повернулся я к Ильину, видя, что и он собирается что-то сказать.

— И, между прочим, — начал Андрей, — ты просто…

— Ну, раз так, — прервал я его, по интонации начатой тирады зная, что она надолго, — то тоже схожу… — и отправился в келью священнослужителя.

Хотя наткнуться на начальство было в это время маловероятно, но всё же надо было быть осторожным, хотя бы для того, чтобы не подвести Харция, совравшего ради того, чтобы меня не настигло наказание.

Священника в своей келье не было, но я нашёл его в маленькой церкви, в которую был переоборудован соседний с его жилищем грот. Стоя на коленях на известковом полу, батюшка Амвросий молился перед иконой Богородицы. Из свечей была зажжена всего одна; со стен сквозь сумрак смотрели лики других образов. Я вошёл, как мне казалось, очень тихо, но он всё равно почувствовал моё присутствие и обернулся.

Это был седой старец с огромными синими глазами, которые словно два глубоких чистых озера сияли на его лице своею кристальной чистотой. Всю свою жизнь замечал я, что такие глаза бывают только у тех, кто постоянно и подолгу молится, и никак иначе.

— Здравствуйте, батюшка.

— Здравствуй, дитя моё.

— Благословите меня на мой первый самостоятельный выход?

Клирик наложил край своих одежд и зашептал слова, которые я так и не смог разобрать. После благословления и того, когда я, как и положено, поцеловал его руку, он сказал:

— Ступай, дитя моё, тебе нужно как следует выспаться.

Попрощавшись, я уже, было, сделал несколько шагов к выходу, как вдруг неожиданно для себя обернулся и спросил:

— Батюшка, ведь мы никогда не победим?

Получилось как-то по-детски глупо и не к месту. Старец вздохнул и, пригласив меня жестом присесть на скамью, стоявшую у стены, зажёг ещё несколько свечей, стоящих на паникадиле. Затем он присел возле меня и взглянул прямо в глаза. От этого словно тёплая волна летнего моря ласково окатила меня с головы до пят.

— Понимаете, — заговорил он, — есть такие битвы, в которых мы сами решаем, когда нам поставить точку, и пока мы сами её не поставим, нельзя будет признать нашего поражения. Россия много раз оказывалась на краю гибели. Казалась, что всё, потеряна и разрушена она, когда одолело её татаро-монгольское иго… Поляки чуть не захватили нас во время внутренних раздоров и смут… Французское, немецкое нашествия. Каждый раз всегда были моменты, иногда они тянулись не один год, когда казалось, что всё потеряно и проиграно, но каждый раз мы восставали из пепла подобно мифической птице Феникс. Кстати, думаете, двуглавый орёл был на гербе нашей…

— Но нас никогда не загоняли под пол, словно крыс! — перебил я.

— Да, никогда, но разве нет тут нашей вины? Когда обрушился на нашу с Вами Родину вооружённый до зубов фашистский монстр, многие говорили, что в этом была искупительная кара за предательство и поругание своих святынь, которые мы с таким легкомыслием отбросили в лихие революционные годы… то же и здесь. Вы молоды, но разве не помните Вы, как было всё незадолго до войны? — вздохнул он. — Не только Русь, весь мир в огне, но только мы могли знать, и не сделали ничего, чтобы спасти себя, других… напротив.

— Знаете, — продолжил он после паузы, — когда я был юн, я слышал историю об одном человеке. Это быль, и по её мотивам тогда даже сняли фильм. До Второй мировой войны он работал в цирке, был известным акробатом. А потом ушёл воевать, потерял руку. После войны он не смог найти себя нигде, и вернулся обратно в цирк. Сначала он был простым уборщиком, но потом разработал номер и потратил годы на тренировки для того, чтобы вывести его на арену. Он делал стойку на перекладине, которую затем поднимали к куполу цирка, а потом опускали вниз. Всё это время он стоял на одной руке, на левой, представляете?

— Но однажды, — продолжил он, — во время зарубежных гастролей нам решили устроить пакость. К сожалению, я сейчас уже не помню, где это произошло, то ли в Будапеште, возможно, в Праге. Начиналось всё как обычно: акробат сделал стойку, его подняли под купол цирка. И тут был устроен саботаж — короткое замыкание. Более сорока минут он стоял на своей единственной руке на громадной высоте, в кромешной темноте. Пока не починили электропроводку, не включили свет и не смогло заработать оборудование, которое спустило его перекладину вниз на арену… у него тоже был выбор — стоять дальше или… но он выстоял и упал без чувств только тогда, когда до земли оставалось всего два метра… Как Вы думаете, не хотелось бы ему сдаться, а?

— Да уж… — только и мог ответить я.

— Вы знаете, Дмитрий, вот что. Мне ту недавно… впрочем, я не стану Вас задерживать более своими рассказами, — он живо поднялся со скамьи и направился к выходу. — Сделаем по-другому. Подождите меня, пожалуйста, минуту.

— Вот, — сказал он, протягивая мне образ, вернувшись действительно через минуту. Я взял маленькую икону, изображавшую Матерь Божью с младенцем. Площадью немногим более пачки сигарет, но гораздо тоньше, образ был напечатан, скорее всего, на принтере, и скотчем прикреплён к дощечке.

— Возьмите, она, конечно, самодельная, но освящённая.

— А…

— Это Ченстоховская Божия Матерь. Непобедимая победа. Именно с эти образом связывалось спасение Руси даже в те времена, когда это было ещё относительно несложно. Умеете молиться Богородице? — спросил он, ласково заглядывая в моё лицо. — Нет? Тогда повторяйте за мной: — Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших…

На обратном пути я с удивлением осознал, что нервозное состояние, которое владело мной вот уже несколько дней, постепенно усиливаясь, практически исчезло. Нет, чувства не притупились, но теперь я думал о предстоящем мне завтра выходе как-то более спокойно, что ли. Многие всю ночь перед первым самостоятельным выходом просто не могли ни нормально заснуть, ни нормально спать, постоянно ворочаясь, как это было с Андреем Ильиным. Я же уснул моментально, сразу после того как разделся и лёг в кровать.

Проснулся мгновенно, от жуткой боли — правую икру свела судорога. Настолько нестерпимой, что пришлось как можно быстрее сигануть на пол, — всем известно, что стоит наступить на сведённую ногу, как судорога исчезает.

— Ты чего? — спросил Ильин, когда я вернулся в свою постель.

— Судорога, — ответил я.

— А…

— А ты чего не спишь? Кстати, который час?

— Начало одиннадцатого… Отбой был всего минут десять назад.

— Слушай, Андрей, — вдруг вспомнил я, — а ты касторовым маслом берцы…

— Не волнуйся, натёр.

— Спасибо, камрад… кстати! — я вспомнил про Бурмистровскую луковицу и галеты. Пришлось снова лезть за ними вниз, чтобы достать их из карманов формы.

— Дима, ты уже достал туда-сюда лазить, — зашипел сосед снизу, Крючков, тихо беседовавший с Гамлетом. Его кровать была под кроватью Ильина, койка Карапетяна — под моей.

— Пардон, — тихо сказал я, забираясь обратно.

— Доставай свой перочинный, — сказал я своему товарищу. — Коробок с солью далеко?

— Сейчас, пять секунд, — оживился Андрей, мгновенно сообразив, что означают подобные приготовления.

— Кстати, а ты сигареты на возвращение приготовил?

— Давным-давно, — ответил я, — ещё месяца два назад выменял у Кривенко на подсвечник с поверхности.

— Что у тебя?

— Луковица и четыре галеты.

— Кого это ты так?

— Бура.

— А… вот старый пройдоха!

К этому времени Ильин разыскал в верхнем ящичке своей тумбочки перочинный ножичек и соль в спичечном коробке. Похоже, мысль пришла в наши головы одновременно, и мы старательно сосредоточились, обдумывая её с разных сторон. Молчание нарушил Андрей:

— Ну, делиться будем?

— Будем, режь на четыре, — стоически сказал я, протягивая ему луковицу, и свесился с койки:

— Гамлет, Крючок, у нас лук и галеты!

Благодарные восклицания послышались снизу.

Когда с моим крохотным запасом провизии было покончено, я сказал:

— Если бы твой дурацкий Миф-Драннор существовал на самом деле, они хотя бы лук там растили, что ли!

Мой друг, умиротворённый угощением, спокойно возразил:

— Миф-Драннор существует.

— Ага. И кресты тоже существуют?

— И кресты, — также спокойно, стойко не поддаваясь на провокацию, ответил Ильин.

Мы возвратились, пожалуй, к самому длинному спору, который вели с самых первых дней нашего знакомства. Он касался реальности существования города, который был не только под, но и на поверхности кусочка территории бывшей России. Конечно, было покрыто мраком тайны, каким невероятным образом ему удавалось обманывать EOB — Electronic Orbital Beholder¹ — глобальную спутниковую систему слежения, включающую в себя не только мириады спутников, беспрестанно наблюдавших за земным шаром в угоду своих хозяевам, но и мощную сеть суперкомпьютеров, также беспрерывно обрабатывавших собранную спутниками информацию: визуальную, инфракрасную, электромагнитную. Это были всего лишь глаза ужасной системы. Были ещё и когти, готовые мгновенно карать, — ракеты.

Но сегодня спорить почему-то не хотелось. Конечно же, дело было совсем не в мифическом городе, именно в котором, по слухам, и был штаб командования всеми оставшимися вооружёнными силами России, это был спор о надежде. Ведь если существовал он, и нам всё-таки удалось обмануть всемогущую EOB, значит, пусть маленькая, словно маковое зёрнышко, но есть надежда на то, что борьба и сопротивление не бессмысленны.

— О чём думаешь? — спросил я после паузы.

— О доме, — просто ответил Андрей, и, помолчав, добавил, — знаешь, раньше мы никогда не знали, вернее не задумывались над тем, что каждый день был разным! В один — шёл дождь, в другой — моросил. Постоянно менялись погода, время года, температура, запахи. Здесь всегда всё одинаково… а там сейчас весна… Завтра, если повезёт, увидишь солнышко. Соскучился?

— Ага, — улыбнулся я.

— Слушай, — спросил я, оторвав глаза от света фонарей в окне, — а ты долго ждал своего связного?

— Я тебе миллион раз свой самостоятельник рассказывал, а ты всё мимо ушей! Минут семь… И вообще тебе сейчас не болтать, а спать надо!

— Андрюх, — ответил я, переворачиваясь на бок, — а ты помнишь ту индийскую порнуху?

— Какую?

— Ну, недели две назад смотрели. Помнишь, диск кто-то притащил со второго курса?

— Фи! — скривился Ильин. — Это было ужасно! Эти громадные сальные… Ты чего ржёшь?

— Да ничего! — безуспешно старался справиться с душившим меня смехом я. — Я просто знаю, почему тебе не понравилось.

— Ну и почему же?

— Просто они не пели. Ни до, ни во время, ни после.

— Спокойной ночи, — холодно прервал меня мой друг. — Ты хотя бы сегодня обошёлся без своих идиотских шуточек.

— Зато я гранаты во сне не ищу в чужих кроватях, — парировал я, на что мой товарищ обиженно засопел и повернулся ко мне спиной.

Кто-то во сне кашлянул; тут же его кашель подхватили несколько человек со всех сторон, тоже во сне.

Примечания

1

Электронный орбитальный наблюдатель (англ.).