День шпиона и кое-что о птичках

Яр Туди, 2023

Если Вы попались во время выполнения шпионского задания и почти обманули команду печально знаменитого Жишена Четырежды Проклятого у Вас есть причины гордиться собой… Но юная Ликин чувствует только растерянность – так хочется спастись, вырваться, убежать – а стоит ли, если ее использовал как "шпионку смерти" тот, кому она доверяла…

Давным-давно, далеко-далеко, в неизвестном науке измерении…. (и все совпадения с событиями на Земле, прошлыми и будущими, безусловно, случайность)

Ночь

— Пожалуйста, довольно! Пожалуйста-аа!

Крик звучит нестерпимо-резко, невозможно понять, мужской голос или женский. До чего отвратительные звуки! Это просто неприлично, так себя вести! Даже в чудовищных обстоятельствах — все равно, гадко! Совсем позабыть всякое достоинство… стыд… Фу!

В горле скрипнуло, вой захлебнулся на высокой ноте — когда так больно, горло отказывается кричать.

Одновременно разрываться, терять мысли, слепнуть от боли — и брезгливо содрогаться, слушая собственные взвизги… Это невозможно! Невозможно!

— Ну вот, сейчас опять отключится. Так же невозможно! Сколько времени?

Эти двое раздражены и устали, тот, что помоложе, даже зевает. Говорят на своем языке, ничего не поймешь. Только это слово, время, зии… Она знает это слово. Опять повторяют и повторяют свои вопросы, и каждый сопровождается всплеском боли, от которой заходится сердце и уши режет собственный визг — ну, сколько же можно, почему нельзя умереть прямо сейчас…

— Сколько времени-и-и!

— Да она уже не соображает! Веревку отпустить! Дайте воды! — Резко командует еще кто-то. — И покажите ей это.

— Смотри сюда! Отвечай! Ну!

В глазах немного светлеет, но почему-то нападает нестерпимая тошнота. На желтоватом листке перед лицом колышутся и расплываются знаки. Вопросы примерно те же — с каким поручением ехали, к кому, сколько людей было с ними… Это еще что… А-а, наверное, предыдущая запись на бумажке не смыта… Она невольно усмехается — стихи! Да еще — о чем!

Темен рассвет, но сквозь облака

Светом надежду дарит мне звезда.

Бледнеет, угаснет она вот-вот…

Но это значит — солнце взойдет!

— Я не могу! Поймите же, не могу я-а-а-а!

Знаки разбегаются, она уже не может понять, сколько глаз сейчас смотрят на нее, когда комната — ужасно тесная, с черным кривым потолком, и без окон, и пол земляной — гадкая комната, успела наполниться людьми. Они быстро переговариваются на монотонно звучащем чужом языке, на нее обращают меньше внимания, чем на стол с бумагами. Это кажется ей еще унизительнее, чем если бы разглядывали… Она, похоже, все-таки потеряла сознание. Потом, когда боль опять ринулась к зениту, так, что в глазах стало ясно и голова вмиг очистилось от тумана, — комната опустела, лишь хлопает дверь. Они… Они все ушли! Никто больше не ослабит веревку, не польет воды на лицо, даже если она выдаст все тайны, и ответит на все вопросы, и будет умолять их, обещая сделать все, что угодно… что они пожелают… Она умрет от боли! Пальцы… они, кажется, шевелятся — тиски отпустили, поэтому так больно. Она не хотела двигать пальцами, они сжимаются сами… без ее воли… От нахлынувшей тошноты она закашлялась, и кто-то внизу начал кашлять тоже — тяжело, надрывно, так, что слушать мучительно. Наверное, ему легкие отбили — подумалось ей, она скосила глаза, пытаясь разглядеть — может, это кто-то из наших? Она видела, как убили Пинга, и Чжу лежал с разрубленной головой. Или это один из тех двоих? Нет, вряд ли…

— Кто вы? Они били вас?

— Нет, я упал…

Голос был сипловатым, севшим, и звучал устало. Он боится их… Боится даже сказать, что его избили.

— Вы… — А, что теперь скрывать, им и так известно…

— Вы тоже… вы за справедливость и веру?

— Я-то? Я просто разбойник, барышня. Сидел в тюрьме, только вышел — и вот! Такая незадача…

В голосе незнакомца звучала печальная ирония. А сам он, наверное, из северных земель — говорит на столичном диалекте, да вот слова выговаривает иначе, чем это принято в центральных областях, откуда она родом. Синие озера вдруг заплясали бликами в ее глазах, она заплакала, но уже не от боли. Теплая земля, пронизанная нитями каналов и речушек, розовые и белые лепестки в струящейся серебристой и синей, все еще мутноватой после дождика, журчащей по оврагу весенней воде. Как светлые, веселые крошечные лодочки, крутятся и уплывают… бегут все дальше и дальше, до самой реки, а то и до большого, огромного бескрайнего моря, бабушка когда-то рассказывала о нем… Бабушка… Бабуля…

Говорят, дед очень любил жену. Он действительно переменился после бабушкиной смерти, как-то высох, не только внешне. Ни одного ласкового слова от него никто больше не слышал. Кроме дедушки, у нее не осталось никого из родных, она так старалась, но дедушка и раньше ее не замечал. Теперь никогда больше.. Никогда..

— Барышня, барышня, что вы так плачете-то? Что-то вам на ум пришло?

— Вы понимаете, что значит"никогда"? Понимаете вы?

— Никогда… Как же не понять… Жестокое слово… Не повезло нам с вами, так ведь?

— Не повезло — это вам! — запальчиво выкрикнула она, забыв о дурноте. — Мы сражались. Когда сражаешься, порой приходится терпеть поражение, но есть другие! Они не оставят дело, до всех у них руки коротки! Думаете, есть лишь одна ставка, которую взяли в кольцо? — Как фальшиво это звучит, сплошь штампы. Неужели ей нечего сказать, неужели она не может объяснить?

— Наши люди… люди, которые нас поддерживают… они повсюду…

Ее голос становился все тише, но она упрямо пыталась продолжать. — Мы.. мы все вместе…

— Э-э, барышня! Вы бы об этом говорили поменьше, разве не знаете — "у неба есть глаза, у земли — уши". Про подсадных-провокаторов не слышали?

— Я, по-вашему, провокатор?

— Нет, я так не думаю, и все же… Осторожнее бы надо, барышня.

Теплые, сильные ноты звучали в его голосе, и хрип с одышкой не могли их стереть. Вслушиваясь в его слова, отвечая ему, она, пусть на секунды, но забывала о судорожно сжимающихся, будто выгрызаемых невидимыми зверьками пальцах. Хотелось говорить с ним еще, а то вот-вот опять накатит смертельная безнадежность, тоска, что хуже боли.

Он, словно догадавшись, прервал молчание.

— Барышня… Вы не задумывайтесь сейчас, задумываться — лишь силы терять. Пока мы с вами живы, не надо отчаиваться. Жизнь — она такая штука — раз! И все повернулось наоборот, как в зеркале.

Он опять закашлялся, и долго, долго не мог перевести дыхание.

— Больно, да?

Глупо так говорить, но сочувствие было искренним, он ведь поймет…

— Больно — это ничего… По-настоящему плохо — это когда уже не больно, помните старую поговорку? Я как раз об этом — пока от вас чего-то… он не то кашлянул, не то усмехнулся, — добиваются, вы живы. Пока живы — есть надежда… Вы правы, что не хотите отвечать!

— Дело не в этом! После того, как я попала сюда… после этого остается только умереть. Выхода нет и не будет! Я не хочу жить, даже до завтра. Нет, пусть убьют скорее! Но сказать им… Я просто не могу! Разве могу я им рассказать?

— Простите? Почему — не можете?

— Это слишком, вы понимаете? Это…

— Я понимаю вас, барышня. Однако же.. желание жить, даже страдая, — это естественно, это правильно, почему вы этого стыдитесь?

— Нет! Нет! Жить больше нельзя. Но я не могу так… Это предательство!

— Предательство — отвратиться от близких, перейти к врагам. Попасть в плен — не то же самое. Что-то непохоже все это вот на добровольное содействие. Если близкие — разве они осудили бы вас? Кого же вы не можете предать?

— Идеалы, наверное…

Ее голос упал — фраза прозвучала так глупо.. в этой комнате…

Он вздохнул примирительно.

— Барышня… Хотел бы я иметь что-то такой же силы. Ну, так пока у нас с вами есть еще время, расскажите мне об этой вашей справедливость… или о вере. Кто знает, говорят, вера иногда помогает. Как вы думаете?

Запинаясь она начала опять про идеи справедливости для всех, про слова древних мудрецов, бессовестно перетолкованные, и о том, как важно очистить их, освободить настоящую веру от наносного, чтобы она воссияла, как кристалл, для людей, а не служила средством обогащения… возвышения… управления… для горстки, стоящих у власти. Вцепившихся в эту власть, которая по праву и по справедливости им вовсе не принадлежит, а должна принадлежать… кому-то… ну, кто верен и справедлив… для людей… чтобы страна процветала…

— Идеалы хорошие. Вот только… ваши ли?

Сказать ему? Зачем… Разве уже не все равно…

— Так хотелось быть вместе… со всеми.. а теперь… теперь…

Она тихо заплакала, не надеясь услышать ответ. Но теплый, уверенный голос отозвался тотчас же.

— Одиночество кажется страшным. Но на самом деле это потому, что все самое страшное всегда переживается в одиночестве. Даже если вокруг толпа, даже когда рядом самые близкие… страдание отрезает от всего, оставляя обнаженным… беззащитным… и одиноким…

Как он понимает все! Удивительно, вот бы поговорить с этим человеком раньше, до сих пор никто ее так не слушал. Не слышал.

— Да! Вы правы! Мой дедушка, он всегда…

Дверь отодвинулась, оборвав ее на полуслове. Опять! Она сама не ожидала, что испытает такой безумный ужас — опять! Выдержать это еще раз — от одной мысли она похолодела, даже губы стали"не своими", будто вся кровь застыла, как ручей морозным утром.

Вошел тот противный молодой парень, он вызывал у нее гадливое чувство, как змея в пруду. При всяком случае он засматривался… он пялился на нее упорно и непрерывно. Особенно неприятен его взгляд — застывший, темный и густо наполненный чем-то настолько постыдным, что встречаться с ним глазами было невыносимо. Остальные смотрели на нее по-другому, как… ну, как крестьянин оценивает свинью или, например курицу, держа ее за ноги и встряхивая. Ему надо знать, получится ли из курицы несушка, или вкусный суп, он не наслаждается беспомощностью курицы, он вообще слишком занят важным для него вопросом, чтобы задумываться — унизительно или нет для курицы висеть вниз головой.

Она не успела испугаться еще сильнее, увидев парня, тем более, что он даже не посмотрел в ее сторону

— Командир! — выкрикнул с порога. — Командир, если вы…

Он обращался к сидящему на полу — почтительно, как к старшему, как к командиру, и вдруг осекся, что-то сообразив.

— Ой! Тысяча извинений!

Забавно вытаращив глаза, парень отпрянул, потом резко рухнул, опустившись на колени и локти, подался назад, почти уткнувшись носом в землю и простонал:

— Непростительно… командир, я опять все испортил!

— Да я уже заканчиваю. Зови остальных… — Отозвался уверенный голос. Говоривший вдохнул, собираясь что-то добавить, но слова оборвались приступом кашля. Парень немедленно вскочил и бросился вперед, чуть не упав по дороге.

Она до сих пор не могла поверить в происходящее, ее голова кружилась, не в силах решить противоречие между слухом и разумом. Первый докладывал, что кашляет недавний собеседник, сидевший на полу позади-справа. Ум же, вопреки всему, цеплялся за иллюзию, пытаясь внушить себе, что и голос, говорящий на чужом языке, и кашель доносятся от двери… так не хотелось осознавать обман…

Когда к слуху прибавилось и зрение, разуму пришлось сдать позиции — с пола поднимался, потирая грудь, тот самый человек, что зарубил Чжу. Одетый, как начальник охраны знатной персоны, а не в чужеземное платье, отдававший приказы коротко и больше жестами. Теперь она понимала, почему — боялся раскашляться. Он, никаких сомнений..

— Вы! Ты — Жишен Цинь, четырежды проклятый убийца, поджигатель святой обители!

— Для вас — пока еще командир отряда левой гвардии. А вы — сударыня Шу Ликин, внучка знаменитого господина Шу — разрешите представить.

В комнате человек пять, но все молчат. Высокий, стоявший ближе всех, слегка прищурился.

— Значит, курьер?..

— Нет, к сожалению. Не тот, кого ожидали. Поэтому мы на исходных позициях.

Высокий обошел вокруг, неприметно покачав головой. На его лице тщательно скрываемая брезгливость боролась с деловитостью.

— И откуда выводы? Знаешь, в таких… обстоятельствах многие признались бы в чем угодно. Не все, подобно некоторым моим знакомцам, имеют каменное сердце, к счастью это или нет. Грамотная? Что не торговка — это пожалуй, и маскироваться не умеет, однако аристократический род… — Он недоверчиво пожал плечами. — Да ты посмотри хотя бы на ее ноги…

— Вот именно! Посмотри сам, да повнимательнее! Ей начинали формировать ножки, но потом случилось нечто! А ее речь?"Эй, горная речка, бежишь ты далечко? Все кружишь-плетешь, нет бы к морю потечь-ка! Конечно, цветенье садов быстротечно… Чтоб персик полить, здесь осталась навечно". Даже мне, чужеземцу, слышно! Да ты возраст ее прикинь — не улавливаешь? С дедушками-бабушками живут обычно те, кто потерял родителей…так или иначе!

— Тогда бежало не только семейство Шу! Смута есть смута!

— Я тоже сначала думал — еще одна фанатка, из тех, побросавших семьи-дома.

— Ну вот, ты сам сказал…

— Фанатка — и"пожалуйста","не могу сказать"? Ни слова об идеях? Она не сумела изложить эмоционально ни один из постулатов. Они ей безразличны. В отличие от семьи… Дедушки и бабушки. У кого из верхушки еще может быть внучка в лагере Шу? Даже если рассматривать только возраст и происхождение…

— Ладно, логика есть, но это по моей части, а вот вопрос по твоей — скажи, ты бы отправил свою внучку с опасным поручением? Единственную внучку, почти без охраны, без подготовки?..

Двое о чем-то спорят, и высокий, кажется не убежден. Хорошо это или плохо?

Жишен хотел что-то ответить, но осекся — не то смутился, не то в очередной раз подавил кашель.

— Я не она!

Выкрик прозвучал с неожиданной силой. Скорее, срочно воспользоваться возникшей паузой, их колебаниями! Главное — уверенность!

— Вы ошибаетесь! Я не Ликин!

— Вы не внучка господина Шу Демин? Неужели отрекаетесь от родства? Скажите это!

— Не… Я не…

Она осеклась — и так всем понятно, что это вранье. Она ничего больше им не скажет!

— Вы больше не хотите ничего говорить? И кому вы должны передать — не скажете? Что мы не делай?

Он вздрогнула от угрозы, но покачала головой.

— Слова вашего дедушки… Никто не узнает?

Пауза.

–… и то, что вы везли, спрятано надежно?

— Я не везла! Я не…

Зачем она сказала это! Он понимает все! Проклятый Жишен! Не смотреть ему в глаза! Вообще зажмуриться… уйти… глубоко-глубоко… меня здесь нет! Это только тело. Нет меня! Нет меня! Нет!

Неожиданно оставив ее в покое, будто забыв о ней, они говорят и говорят о чем-то, спорят, в чужую речь порой вклиниваются имена и знакомые названия, но прислушиваться нет сил. Все тело тихо ноет в такт ударам сердца, и не хочется ни о чем думать.

Кто-то еще вошел, негромкий приятный голос произносит нескончаемую длинно-однотонную фразу, как вдруг — она резко распахнула глаза, услышав"…у водопада Вечерней песни". Монастырь! Она не разделяла этой веры, однако храм, где водопад поет, где бережно хранят традиционные методы лечения, включающие медитацию, и звук, и травяные сборы… Паломники добираются издалека, приходят люди и с гор, и с юга, чтобы получить здесь исцеление телу и душе. Казалось, там лечат и воздух, и вода, даже камни, если медленно перебирать их, сидя на берегу ручья. Это лучшее место, которое она знала за всю свою жизнь! Жишен и его люди взяли штурмом и сожгли храм в одном из северных уделов, неужели они и здесь собираются…

Она резко села и удивилась — веревки не удерживали, зато в глазах все покачнулось, и дрожь заколотила, будто от холодного ветра.

Человек, одетый, как монах смотрел на нее с сочувствием. Снова их штучки!

— Прошу вас! — Почти незаметный акцент делал его речь еще мягче. Он набросил толстое теплое покрывало, окутавшее ее целиком, и осторожно повернул ее лицом к стене, усадив так, что можно было опереться плечом. Теперь она, сжавшись в комок, оказалась почти спиной к столу, к собранию вокруг него, а так же и к выходу.

— Уже не больно… Почему… — Невнятно пробормотала она. — Неужели это уже… Я…

— О, нет, ну что вы! Это просто такая реакция. Самообезболивание, если можно так выразится. К сожалению, это потом пройдет, и завтра, и послезавтра болеть будет. И еще — выглядеть будет очень… э… некрасиво. Отеки, черные следы… Но вы не волнуйтесь, потом совсем ничего не останется, как будто и не было!

— Завтра… послезавтра… для меня не будет…

— Обязательно будет! Чтобы отеки уменьшить… Попробуйте опустить ваши руки вот сюда. Да, и ноги, наверное тоже. Если станет очень холодно, вытащите.

Вода в ведре действительно была холодной — наверное, уже вечер… или утро…

Ликин обернулась — ни о чем не спросив и ничего больше не сказав, человек выходил, забрав с собой принесенный круглый сверток, укрытый темно-красной тканью, того же цвета, что и его одеяние.

— Времени у нас в обрез, сказать по правде. Почему бы не попробовать сделать по-моему?

Жишен произнес еще одну фразу — настойчиво, на грани приказа, и сделал еще глоток. Напиток был горячим, распространял травяной и ягодный, сладковато-приятный запах по всей комнате. Каждый раз, как он ставил маленькую фарфоровую чашечку на стол, парень, которого Ликин про себя называла"Змееныш", немедленно наполнял крошечный, просвечивающий, как белый цветок кувшинки, сосуд из чайника и подавал в руки командира.

Высокий все еще сомневался.

— Трата времени…

Он взглянул в сторону Ликин, встретился с ней взглядом и поджал губы.

— Да делай, как знаешь!

— Вот и отлично! Тогда — приступили, и Малышку возьмите. Тадаси, ты остаешься охранять нашего заложника.

— Но, командир, вы же совсем не спали, и лекарство…

— А у меня есть еще дельце, вернусь, как закончу — тогда и высплюсь.

И. взглянув в сторону Ликин, неожиданно сказал ей, тепло и уверенно:

— Вот уже и"завтра"на подходе! Для вас, и для меня. Кто знает, может, все еще получится!

* * *