Падение в небо

Янина Хмель, 2021

Ангелина просыпается после тридцати девяти дней комы на сороковой день после аварии, которая унесла жизни мужа и сына. Ей ставят диагноз – диссоциативная амнезия. Но она помнит. Не только аварию и всё, что было до, а ещё свои предыдущие реинкарнации. Она понимает, что муж был её родственной душой – настоящей любовью. А смерть сына – кармический долг, который она отдаёт за совершённую в первой жизни ошибку. Ангелина пытается всё исправить, а помогает ей молодой практикант, который тоже появился в её жизни не просто так…Атмосфера Санкт-Петербурга 1706 года и Питера нашего времени, жизнь в Греции первой жены бастарда Али-паши Янинского в 1826 году и жизнь преемника старого священника в 1916 году в Ирландии.

Часть IV. Жизнь Ангелины

Россия, Санкт-Петербург — наши дни

Авария

Я проживала каждое воспоминание до аварии, которая унесла жизни мужа и сына, но отталкивала те минуты, когда видела их живыми в последний раз.

Каждое утро, открывая глаза, я искала ответ на волнующие меня вопросы: почему я не умерла вместе с любимыми? если бы я умерла вместо них, искупила бы свою ошибку сполна?

Потом вспоминала обещание из прошлой реинкарнации: всё исправить в следующей жизни. Значит, не имею права сдаться.

— Ангелина, доброе утро.

Я подняла глаза и посмотрела на психотерапевта.

— Зачем вы скрываете от родственников, что всё вспомнили? — без церемоний начал он. — Я не понимаю ваших мотивов, — снял очки и потёр глаза.

— Чтобы избавить себя от их жалости, — призналась я.

— Честно? — Он вздохнул. — У меня нет возможности держать психически здорового человека в отделении…

— А у меня нет желания покидать это отделение.

— Кхм, — он вернул очки на прежнее место и посмотрел на меня, — я могу приставить к вам практиканта. Я долго думал… — Он опять снял очки и прикрыл глаза. — Думал, что я могу ещё сделать, чтобы помочь вам? Но тут я бессилен, — он резко открыл глаза и посмотрел на меня. — Нельзя помочь тому, кто не хочет, чтобы ему помогали. Вы не хотите помощи. Единственная ваша психическая проблема — это принятие.

— Хватит! — перебила его я. — Приставляйте своего практиканта и отвяжитесь от меня со своей помощью. Я действительно не нуждаюсь в ней.

— Так случается, — тихо произнёс психотерапевт.

Я зажмурилась и сцепила зубы, почувствовала, как свело челюсти, а на закрытых веках изнутри появились красные точки.

«Любимые покидают нас раньше, чем мы успеваем к этому приготовиться…» — добавил он мысленно.

Громко хлопнула дверь моей темницы. Я открыла глаза.

Если я и выйду из этой двери, то только к эшафоту. Пусть меня накажут плетьми, пусть на виду у всего мира снесут голову или повесят. Пусть казнят меня. За ошибку, которую я никогда не прощу себе.

Вот только я живу во времена, когда страшнее самонаказания уже ничего нет. Когда засыпать ночью и просыпаться утром, отравляя своё сознание воспоминаниями, как будто ядом, о том будущем, которого я сама себя лишила, — единственное из доступных способов причинить себе боль. Любую телесную боль можно вытерпеть. Но та моральная боль, которую я тащу за собой с прошлых реинкарнаций, перекрывает всё.

Муж пристегнул сына на заднем сидении и поцеловал в лоб.

— И только попробуй опять отстегнуться! — усмехнулся он, потрепав сына по кудрявой голове. Тот показал ему язык и с довольной улыбкой стал играться с застёжкой — это было его любимое занятие.

Я любовалась ими, усаживаясь на пассажирское сиденье.

Мы назвали сына Оскаром. Я сказала, что мне приснилось это имя. Теперь я вспомнила, почему выбрала именно его.

— Ничего не забыла выключить? — подмигнул мне муж, залезая на водительское сидение. — А то у тебя такое лицо, будто ты вспоминаешь, вытащила ли утюг из розетки.

С самого утра мне было тревожно. Я как будто предчувствовала что-то страшное, чего нельзя избежать. И как муж не пытался меня отвлечь, я всё равно была погружена в свои переживания.

— Может, это лишнее? — снова настаивала на своём я, оставляя замечание без ответа.

— Что лишнее? — удивлённо уставился на меня он.

— Давай поедем туда в другой раз.

— Нет, — муж похлопал по карманам в поисках ключей. — Лина? — сощурился он.

Я протянула ему навстречу кулак, в котором сжимала их.

— Что за детские выходки?

— Я не хочу, — стиснула зубы.

Муж забрал ключи и завёл машину.

— Врёшь.

— Хорошо! — прошипела я. — У меня плохое предчувствие. Нам лучше остаться сегодня дома.

— И завтра, и послезавтра. И через неделю, — он отпустил руль и закрыл ладонями глаза. — Лина, сколько раз ты уже откладывала этот приём? — Муж медленно убрал ладони с лица и посмотрел на меня.

— Давай я съезжу одна, а вы с Оскаром останетесь дома? — я предприняла последнюю попытку отговорить его от поездки.

— Я не пущу тебя за руль!

— Я возьму такси…

— Нет, — выдохнул муж. И последнее слово было за ним.

Когда машина выезжала из ворот, мы молчали. На заднем сидении сын пытался расстегнуть ремень.

— Оскар, прекрати! — Я убрала его ручонки от застёжки.

Я то и дело оборачивалась назад, чтобы убедиться, что он всё ещё пристёгнут.

— Давай остановимся на том, что я снова пропью курс успокоительных, — тихо сказала я, надеясь, что муж согласится и развернёт машину.

— Нет, Лина, не остановимся, — он смотрел на дорогу. — Твои панические атаки и истерики среди ночи это уже не то, что можно купировать успокоительными, затолкать в долгий ящик и оставить там.

— Их стало меньше… — попыталась возразить я, но взгляд мужа был красноречивее слов. Я замолчала и уставилась на дорогу, которую застилал сильный туман.

— Чёртов туман, — выругался он.

Я обернулась назад в ту минуту, когда сын уже расстегнул ремень безопасности и собрался вылезать из кресла. Я расстегнула свой и ринулась к нему:

— Оскар!

Муж схватил меня за локоть:

— Лина! Что ты творишь?!

Краем глаза я заметила, как он отпустил руль и тот стал быстро крутиться. Я упала на пол между сидениями, придерживая сына: от толчка он вылетел из кресла.

— Фура… — услышала голос мужа.

Моё сердце замерло, а тело снова будто налилось свинцом. Я не могла пошевелиться, прижимая Оскара к полу. Яркий свет ударил в глаза. Удар. Переворот. Опять удар. Противный звон в ушах. Плач сына. Я прижала его к себе. Крик Соломона. Ещё один удар. Я закрыла тело сына собой. Переворот. Я ударилась спиной о верх кабины.

Противный звон в ушах не прекращался. Пыль. Туман. Я ничего не видела. И не ощущала под собой сына, не слышала его плач. И не слышала голоса мужа. Я уплывала в бездну. Медленно…

Это воспоминание всё-таки настигло меня, застало врасплох уставшее сознание, пробило защиту, которую я так долго и тщательно по кирпичику выстраивала.

Я подскочила в кровати, вцепившись в простыню под собой, сжимая ладони в кулаки вместе с ней. Почувствовала, как по щекам катились обжигающие дорожки, а вместо соли на губах оставался вкус меди, будто из глаз вытекала кровь, а не слёзы.

У меня не было жалости к себе — я знала, что заслужила каждую секунду страданий. Но мне так хотелось опустить голову на колени любимого человека, снова почувствовать спокойствие и умиротворение в своей жизни.

Мы закрылись в гостиничном номере от всего мира. Хоть эта ночь была уже далеко не первая совместная, но первая в ролях мужа и жены.

Я присела на огромную кровать, потянулась к макушке. Почувствовала, как его тёплые ладони накрыли мои, помогая им вытаскивать шпильки, которые держали фату.

— Я люблю тебя, — в тысячный раз за сегодня повторила я, — и буду любить каждую жизнь.

— Всю жизнь, ты хотела сказать? — Муж присел рядом.

Я положила освободившуюся от фаты и аксессуаров голову ему на колени, волосы, которые были скручены на затылке, рассы́пались по его ногам, он стал пропускать длинные пряди сквозь пальцы. Фата сползла на пол.

— Мне посчастливилось встретить свою любовь в этой жизни. Я чувствую, что уже любила тебя. И я пойду за тобой в следующую жизнь, найду тебя и буду любить так же сильно, — я повторила свою клятву, понизив голос до шёпота.

Муж продолжал гладить мои волосы.

— Я хочу состариться вместе с тобой, — ответил мне он.

Семья

Он сделал мне предложение на третий день после знакомства. А через несколько недель мы подали заявление в ЗАГС. Но за день до росписи обвенчались в церкви — без свидетелей и родственников.

В день венчания было солнечно и тепло — золотая осень в самой красе в жёлто-оранжевых красках. На мне было шёлковое кремовое платье в пол на тонких бретелях, а на нём — кремовая шёлковая рубашка и чёрные брюки. Он всегда носил костюмы и туфли. Его пиджак и в тот день был, но на моих плечах. Когда мы вышли из церкви, громко пели птицы. Он повернулся ко мне лицом и протянул руку, вторую положив мне на талию и прижимая к себе.

— Что? — не поняла я.

— Танец, — серьёзно сказал он.

Я не любила танцевать, а он в детстве занимался бальными танцами: его тело было гибким, его движения были правильными. И даже я, которая всегда была деревянной, в его объятиях двигалась так, будто танцевала как только научилась ходить. В танце мы были одним целым.

Мы и по жизни были одним целым.

Мои отношения со свекровью и свёкром были отдалённые — они никогда не лезли в нашу жизнь. Муж все решения принимал самостоятельно, отношения между ним и родителями были достаточно сдержанными, но когда родился Оскар — свекровь души в нём не чаяла, обожала, лелеяла, забирала на все выходные.

Моя мама, напротив, любила засунуть нос в наши семейные дела, что мужу не нравилось, он иногда был резок, но мама всё равно искренне любила зятя. Между моими родителями и родителями мужа были спокойные отношения, без желания перетянуть нас или внука на свою сторону. Мама и свекровь проводили выходные на даче, забирая с собой Оскара, давая нам время пожить для себя.

Муж никогда не скупился на дорогие подарки для меня, букеты без поводов, походы в рестораны. Мы с Оскаром ни в чём не нуждались и были окружены уютом и любовью.

Я была по-настоящему счастлива рядом с ним.

Отражение

Я вспомнила каждую минуту рядом с мужем. Но вместе с этой жизнью в памяти пробудились и прошлые реинкарнации.

Это сейчас я научилась разделять, какой из них принадлежит то или иное воспоминание. Но как только проснулась после комы, видела всё вразнобой: кадр за кадром, будто кто-то играл этими воспоминаниями в бадминтон, подбрасывая их мимо моих глаз как волан.

Иногда я подходила к зеркалу, которое висело в вестибюле лечебницы, и подолгу рассматривала своё отражение. На меня смотрело одно лицо, но я видела в нём три жизни. Глаза цвета свежего пчелиного мёда — оттенок, совсем немного не дотягивающий до коричневого. Тяжёлые вьющиеся локоны обрамляли аристократическое лицо с достаточно острыми скулами. А губы… они как будто не умели улыбаться, отдавая эту привилегию глазам, а сами застывали слегка приоткрытыми с устремлёнными вниз острыми уголками.

Какую бы реинкарнацию я ни вспоминала, из зеркала каждый раз на меня смотрело это лицо.

Если смысл жизни в любви, то ради чего мне жить теперь, ведь тот, кого я любила все свои воплощения — умер. Неужели моё наказание в этой жизни — одиночество?

Я не страдала, не плакала в подушку по ночам, не жалела себя. Потому что знала, что заслужила всё, что выпало на мою долю. Прав доктор: невозможно помочь тому, кто не принимает помощь. Невозможно спасти того, кто не хочет, чтобы его спасли.

Ради чего и кого мне теперь жить? Быть может, моим последним шансом было приложить все силы, чтобы отговорить мужа от той роковой поездки. Настоять на том, чтобы они с сыном остались дома. И если той аварии всё равно было суждено случиться, возможно, моей душе удалось бы заплатить за жизни любимых. Была бы моя смерть искуплением? Или она стала бы обнулением попыток всё исправить?

Я как будто упускала какую-то важную деталь, которая находилась на поверхности, но я не придавала ей значимости. Понимала, что смерть тела — не конец. Что душа вечна. И совокупность всех поступков и мыслей за одну реинкарнацию является входным билетом в следующую жизнь.

Конец ознакомительного фрагмента.