Падение в небо

Янина Хмель, 2021

Ангелина просыпается после тридцати девяти дней комы на сороковой день после аварии, которая унесла жизни мужа и сына. Ей ставят диагноз – диссоциативная амнезия. Но она помнит. Не только аварию и всё, что было до, а ещё свои предыдущие реинкарнации. Она понимает, что муж был её родственной душой – настоящей любовью. А смерть сына – кармический долг, который она отдаёт за совершённую в первой жизни ошибку. Ангелина пытается всё исправить, а помогает ей молодой практикант, который тоже появился в её жизни не просто так…Атмосфера Санкт-Петербурга 1706 года и Питера нашего времени, жизнь в Греции первой жены бастарда Али-паши Янинского в 1826 году и жизнь преемника старого священника в 1916 году в Ирландии.

Часть II. Жизнь Ангелины

Россия, Санкт-Петербург — наши дни

После комы

— Айрин? Кто такая Айрин…

Мой хриплый голос эхом отдалялся от меня. Я открыла глаза и увидела перед собой двух незнакомых женщин в белых халатах. Они быстро переглянулись между собой, потом одна выбежала, а другая подскочила ко мне.

— Какой… сейчас… год? — прерываясь на глубокие вдохи, произнесла я. Беспорядочные мысли, как рой жужжащих пчёл в улье, не позволяли мне сосредоточиться. Я не могла ухватиться за какую-то одну.

— Это мы у вас должны спрашивать, — заботливо улыбнулась женщина, которая осталась со мной, поглаживая меня по плечу. «Я б тоже запуталась в датах после тридцати девяти дней комы».

— Какая кома?! — Я взволнованно осмотрелась по сторонам, не понимая, о чём она говорит. Попыталась присесть, но чья-то тяжёлая рука упёрлась в моё плечо и не позволила мне это сделать.

— Спокойно, милая, — услышала мягкий голос и увидела перед собой ещё одно незнакомое лицо немолодого мужчины, глаза его скрывались за очками, толстые линзы которых как будто мешали мне заглянуть в его душу.

— Что происходит? Где я?!

Я почувствовала, как в области солнечного сплетения что-то забурлило, как будто закипала вода в кастрюле, поднимая крышку вверх. Так порывалась вверх моя грудная клетка. Я прижала ладонь к солнечному сплетению, вновь жадно хватая воздух ртом.

— Тяжело… дышать… — едва выговорила я, а потом снова провалилась в бездну.

Удар. Вспышка. Темнота.

Я смотрела на происходящее сверху вниз: макушки людей сновали туда-сюда, как будто чья-то невидимая рука переставляла фигурки на шахматной доске. В центре были две перевёрнутые машины — легковая и фура. Рядом стоял белый фургон, на крыше которого крутилась синяя мигалка. А к ним двигались пожарные машины.

Вой сирен давил на барабанные перепонки. Этот звук перебивали голоса и рыдания. Как будто я находилась на месте какой-то катастрофы. В мыслях всплыло сравнение падения башен-близнецов.

Я оттолкнула из мыслей картинки теракта и стала опускаться ниже к трём телам, которые были прикрыты белыми простынями. Но мои глаза видели каждое тело сквозь окровавленную ткань, как на рентгене. Одно тело мне было незнакомо — это водитель фуры. Ко второму я прижималась каждую ночь в нашей общей постели — это был мой любимый человек. Мой муж. Его глаза были закрыты, а губы застыли в вечной улыбке.

Я быстро заморгала, надеясь, что картинки перед глазами исчезнут. Но когда снова сосредоточила взгляд на телах, осознание произошедшего не заставило себя долго ждать. С губ сорвалось рычание, подобное рыку раненой волчицы, которая понимала, что её волчонка и волка убил охотник, а её почему-то оставил жить с этой глубокой раной. Я зажала рот ладонями, но никто даже не поднял голову на мой крик. Никто не обращал на меня внимания. Никто меня не слышал.

Моя внутренняя катастрофа была отнюдь не слабее падения башен-близнецов. Рухнула моя жизнь.

Я заметила маму: она плакала возле тела девушки, рядом с которым суетились люди в синих комбинезонах. Этой девушкой была я.

Я опять закричала. Но опять на меня никто не отреагировал. Я спустилась ближе к своему телу. Всё лицо было в крови: кровь вытекала из опухшего носа, из разбитой брови и изо рта, вместе со сдавленным стоном: «Сын…»

Моя шея была зафиксирована шиной, одну руку держала мать, перебирая тонкие пальцы, другая — неподвижно лежала на кушетке. Я никогда не выходила в астрал из физического тела, но сейчас на ум пришло именно это сравнение — будто душа воспарила над телом, вышла из него.

Я осмотрелась по сторонам в поисках своего ребёнка. И увидела его маленькое тельце в нескольких метрах от тела мужа. Оно тоже было прикрыто белой простынёй. Рядом с ним сидела свекровь и громко рыдала. Она так не оплакивала сына, как оплакивала единственного внука.

Я ринулась к сыну. Замерла над ним, остановленная улыбкой на его лице. Такой же, какая навсегда застыла на лице его отца. Но больше меня повергли в ужас глаза, которые оставались открытыми.

Я попыталась сорвать простыню с лица сына, но мои руки прошли сквозь.

Голоса людей доносились как будто из узкого туннеля. С каждой услышанной фразой я уплывала в бездну.

«Пожар локализован».

«Трёх человек спасти не удалось».

«Среди них ребёнок».

«Легковой автомобиль выскочил на встречную».

«Произошло столкновение с фурой».

Я открыла глаза. Медленно повернула голову сначала влево, потом вправо, но никого не увидела.

— Господи, что за безумные сны… — выдохнула я, борясь с желанием разрыдаться от страха и беспомощности.

Тикающий звук давил на мозг, как будто кто-то ритмично стучал молоточком по моим вискам.

— Где мой муж? — чуть громче сказала я. — Позовите его… Кто-нибудь! Позовите моего мужа!

Надо мной склонилось уже знакомое лицо немолодого мужчины в очках, в которых я увидела своё отражение.

— Я в больнице, да?

Попыталась подняться, но его ладонь снова упёрлась в моё плечо.

— Всё верно, — ответил он, — вы в больнице.

— Позовите моего мужа, пожалуйста!

Почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. Я не плакса, это всё лекарства, которые мне вкололи, прежде чем я провалилась в тот кошмар.

— Ангелина, — мужчина виновато улыбнулся.

Я закрыла глаза.

— Только не говорите… — Я зажмурилась.

— Вы помните, какой сейчас год?

— Уж точно не 1916! — процедила сквозь зубы я.

— Постарайтесь отвечать серьёзно, — попросил мужчина.

— 2016, — я открыла глаза и уставилась на него.

— Хорошо, — кивнул он. — Вы помните, что случилось с вами до того, как вы оказались тут?

— Нет, не помню! — Я начинала злиться. — Вы можете позвать моего мужа? Я хочу увидеть его, услышать его голос, — почувствовала, как комок в горле снова перекрыл дыхание.

— Не заставляйте меня снова вводить вам успокоительное, — выдохнул мужчина.

Я вновь предприняла попытку принять вертикальное положение, но почувствовала, что мешает какой-то инородный предмет на шее.

— Это шина, — объяснил мужчина. Я слышала его голос, но уже не видела лица. — У вас вывих. Тридцать девять дней назад произошла авария.

— Мой муж… — перебила его я. Комната закружилась перед глазами. Это же был сон, это не могло быть правдой. — Мой сын!

Я вновь увидела два любимых тела под белыми простынями. Улыбки, застывшие на любимых лицах. Открытые глаза сына.

— Нет-нет-нет, пожалуйста… — всхлипнула я, — скажите мне, что они живы!

— Давайте вы успокоитесь, и мы вернёмся к этому разговору позже, обещаю.

Надо мной вновь склонилось лицо, и я заглянула в его глаза сквозь толстые линзы очков.

«Как же сложно сообщать о смерти…»

Я посмотрела на его губы, но они не шевелились.

«Какими словами мне сказать ей, что её сын и муж погибли в аварии?»

Я задержала дыхание, а потом снова провалилась в сон.

Память

Ему не нужно было подбирать слов, чтобы сообщить о смерти моих любимых мужчин. Я услышала его мысли.

Я всё вспомнила.

Моё сердце не было разбито. Его вырвали, разделили на две половины и положили одну часть в могилу к сыну, а другую — к мужу.

Раны на теле после аварии заживали медленно, неохотно затягиваясь в шрамы. А вот разум… разум вряд ли когда-нибудь реабилитируется.

Родители отправили меня на восстановительную терапию в частную клинику — в психиатрическое отделение. Тот немолодой мужчина в очках с толстыми линзами был моим психотерапевтом, который должен был позаботиться о восстановлении памяти.

Я скрывала ото всех, что воспоминания вернулись ко мне полностью, растормошив при этом тонкие стены моего сознания, которые оказались несущими и сдерживали все воспоминания из прошлых жизней. Стены рухнули. Потоки памяти хлынули в моё сознание.

Я вспоминала не только всё, что было со мной до аварии, но и предыдущие реинкарнации. Видела их как сны, но только отчётливо осознавала, что это было на самом деле. Собирала их, как мозаику — по пазлам, вытаскивала недостающие детали из сознания. Но мне всё равно не хватало важных частей, без которых в общей картине зияли чёрные дыры.

Мама навещала меня каждый день, всегда рыдала перед тем, как войти в палату. Она думала, что я не замечаю её наспех вытертые слёзы, красные опухшие глаза, мешки под ними. Я чувствовала её боль — она тонкими иглами вонзалась в мою душу, не позволяя ранам затянуться в шрамы. Раны кровоточили и причиняли мне боль, которую я вынуждена была терпеть, — это было моим наказанием.

Как только мама касалась моей руки, я видела её глазами: перевёрнутую машину, как оттуда вытаскивают наши тела, как моё тело пытаются привести в чувства и как я закрываю глаза… Слышала её ушами: как ей сообщают, что ребёнок и мужчина мертвы и что я в тяжёлом состоянии. Я видела, что по ночам мама рыдает без остановки, а каждое утро приходит ко мне. Но как только видит меня через окно в палату, осунувшуюся и смотрящую в одну точку, снова начинает рыдать. Минут пятнадцать приходит в себя, опустившись над раковиной в больничном туалете. Подходит к посту и просит медсестру накапать ей успокоительного. Выпивает. И только потом заходит ко мне. Я всё это вижу в её воспоминаниях. Читаю несказанные слова поддержки в мыслях. Она хочет начать говорить, но боится расплакаться передо мной. Поэтому нервно перебирает мои пальцы, холод которых её пугает, и молчит.

Свекрови лучше удавалось подавлять эмоции, когда она навещала меня. Она не плакала при мне, и я не видела следов от слёз на её щеках. Каждый раз, когда приходила, держалась отстранённо у окна. Смотрела на больничный парк, немного отодвинув плотную занавеску в сторону, и думала, что лучше бы воспоминания о дне аварии никогда не вернулись ко мне. Я видела бледные лица мужа и сына её глазами каждый раз, когда она заходила в палату. Свёкор всегда тенью держался около двери и первым выходил, когда их время посещения заканчивалось. Изредка бросал на меня печальный взгляд. В этом взгляде читалось: «Почему ты не умерла вместе с сыном и внуком?»

А действительно, почему?! Что теперь меня тут держит…

Мой психотерапевт догадывался, что я лгала и память ко мне вернулась полностью. Но каждый раз держал этот вопрос в мыслях, не имея смелости задать его вслух.

Мои родные были не готовы услышать правду, которую я скрывала: что я читаю мысли людей и помню свои прошлые жизни.

Мне поставили ложный диагноз — диссоциативная амнезия.

Я не хотела покидать стены лечебницы: за ними не было жизни для меня. Поэтому играла выгодную мне роль: притворялась, что диагноз верный. О том, что вспомнила о дне аварии, я молчала. Никто из родственников не задавал вопросов вслух, но я слышала их мысли. Глотала их вместе с немыми слезами, которым не позволяла вытекать из глаз. Терпела не только свою боль, но и боль всех, кто навещал меня. Рыдала навзрыд, когда оставалась одна.

Если каждый из них начнёт меня жалеть, когда поймёт, что я всё вспомнила, — я не выдержу. Чужая скорбь растворит меня, как кислота.

Как только голова касалась подушки и опускались веки, в моё сознание врывались воспоминания, опережая сны.

Я так мечтала о сыне. Чувствовала, будто это моё предназначение — родить сына любимому мужчине. Муж повторял, что ему всё равно, кто это будет, он будет любить ребёнка одинаково — мальчика или девочку, потому что этот малыш — продолжение нашей любви.

Неземной любви, добавлял он и улыбался.

Моя беременность протекала хорошо. Почти не было токсикоза. Все девять месяцев я провела на ногах и впустила нашего малыша в мир без страданий. Когда мне на грудь положили сына, я почувствовала, что уже держала на руках этого ребёнка. Его запах был таким знакомым…

В то мгновение сердце болезненно сжалось, как будто должно было произойти что-то страшное, что изменит мою жизнь навсегда.

— Он такой… большой! — Я смотрела на сына, которого мне положили на грудь спустя пять часов родов. — Не могу поверить, что он помещался во мне.

Муж сам настоял на своём присутствии в родильном отделении, хотя я считала это неправильным, боялась, что это повлияет на его чувства ко мне. Он держал меня за руку, вытирал пот со лба и висков от начала схваток и до рождения сына.

— Я горжусь тобой, Ангел мой!

— У меня какое-то странное предчувствие, — я оторвала взгляд от сына и посмотрела мужу в глаза. Мне нужно было убедиться, что я одна чувствую привкус беды на нашем общем счастье.

— Всё будет хорошо, — улыбнулся муж и быстро перевёл тему: — Как назовём сына?

Такие живые воспоминания о нашей счастливой жизни. Казалось, что можно дотронуться до них кончиками пальцев, сто́ит протянуть руку. Но как только я открывала глаза, видела палату психиатрического отделения, в которой сама себя заперла.