Серебряный след

Янина Дикаева

…Нельзя, наверное, так глубоко любить Отечество, как любят его чеченцы. Нельзя так сильно быть привязанным к близким и родным, как чеченцы, потому что от такой самоотверженной любви и преданности пожинаешь только страдания. В этом ли заключается смысл повествования автора этой замечательной книги? Нет! Так как пройдясь по следам пера автора – судьбам персонажей, перед читателем выстроится алмазной прочности формула величия любви! А ведь содержание книги далеко не вымысел.Исмаил Акаев

Косы для куклы

I

Вместе с горными реками гор Кавказа, стремительно текло и время. Уже третья осень, без Хайруллы, покидала горы Шароя, окутывая их напоследок своим мокрым серебристым туманом. Жизнь Муъминат шла все тем же прежним однообразным темпом. Малик считал дни, месяцы и годы до возвращения отца, а близнецы росли, им было уже по четыре года. Смышленые, шустрые они отвлекали мать от посторонних мыслей. Но почему-то тревога не отпускала ее сердце, не могла она его ничем никак согреть. Оборвалось в нем что-то в тот весенний день, когда вошел он во двор с окровавленным кинжалом в руке. Этот крик ее сына порвал тогда какую-то невидимую нить в сердце, и оно теперь бесконечно кровоточило, заполняя этой кровью ее всю до краев…

Наступила зима… холодная и суровая горная зима. В одну из таких беспокойных, мерзлых ночей вышла из хлева и не вернулась обратно корова Муъминат.

Потерять скотину в горах большой убыток, тем более для одинокой женщины с малолетними детьми. Дожидаться утра у Муъминат не хватило терпения. Тихо, чтобы не разбудить детей, она вышла из дому. Ночь была ясной. На первый взгляд Муъминат не показалось на улице слишком холодно. Она бесшумно вывела лошадь и отправилась искать корову. Но непредсказуема зимняя ночь в горах. Неожиданно посыпал мелкий снег, подгоняемый холодным ветром. Муъминат продрогла до костей. Женщина поняла, что самостоятельные поиски успехом не увенчаются. Побродив по холоду, она вернулась домой. Озноб и сильный кашель напугали ее не на шутку. Корову так и не нашли. Чуть погодя Хамид отдал сестре одну из своих.

Здоровье Муъминат ухудшилось. Видимо простуда засела глубоко. Да и морально женщина заметно сломалась — заболевший отец, тоска по сестре, дети, растущие без отца, и время, зверски замедлившее свой бег. Все это ежедневно, ежечасно и ежеминутно по маленькой частичке съедало ее сердце, а оно становилось все тоньше и тоньше….

Ближе к весне отец совсем слег в постель. В один из дней Магомед-Мирза послал внука, чтобы позвать к себе Муъминат. Усадил ее рядом. На удивление дочери, ласково взял ее за руку. Муъминат разволновалась. Отец был крайне строг с ней всегда и никогда не позволял себе подобную нежность.

— Слаб я, доченька, очень слаб. Настал, наверное, и мой час… ты это… вот что…

Муъминат была в растерянности:

— Ты что, отец? Перестань… ты выздоровеешь, вот увидишь — бормотала она.

— Нет, Муъминат! Чует мое сердце, что обрывается связь с этим миром. Но ничего страшного, я не первый, кто его покидает. Я не за этим тебя позвал, чтобы сопли распускать и на смерть жаловаться. Ты вот что… я про Пери хочу поговорить…

— Про Пери? — удивленно оборвала его Муъминат.

— Да про Пери. Моя злоба на нее тоже имеет свой конец, как и моя жизнь… ко мне-то она и не подоспеет, наверное, уже, а ты пошли людей к ней и передай, чтобы не забывала дорогу к отчему дому… не виновата она ни в чем, и ни перед кем…

— Отец!!! — Муъминат припала в слезах к его груди. — Отец, спасибо тебе, отец… — не переставала она повторять.

— Не за что, дочка, — Магомед-Мирза сжал в своей ладони бледную руку дочери. Старик прощался с ней, с жизнью, с мыслями, со всем, что его окружало. Но как же мизерны человеческие решения по сравнению с тем великим предначертанием свыше. И даже, если окажись твоя плоть в диком пламени огня, душа из нее выпорхнет только в назначенный Творцом срок. Также и Магомед-Мирза, прощаясь с дочерью, не знал и не догадывался, что его миссия на этой бренной земле еще не завершена, и судьба еще задержит его на жизненной дороге, чтобы нанести ему один-единственный удар, который не сравнится своей жестокостью ни с одной потерей, какие у него были и могли бы быть….

Муъминат сразу же послала людей в Дагестан с радостной весточкой для старшей сестры. Связь с Пери была налажена. Время снова ускорило свой бег и в сердце женщины вновь загорелись тлеющие угольки надежды. Оставалось всего лишь два года… казалось, что близок этот долгожданный день.

— Это вообще ничего, понимаете? С каждым днем остается все меньше времени до того, как дада вернется. Если не верите, спросите у мамы, — всегда оживленно рассказывал близнецам Малик…

II

К чеченским горам осторожно пробиралась весна. Пробиралась по острым, заснеженным камням, раздирая в кровь свои ноги. Ей было тяжело. И неудивительно. Весна была юна и хрупка, а ведь какой огромный груз она несла на своих плечах для людей. Для кого-то она несла первую любовь, для кого-то горькое разочарование, для кого-то новую жизнь, для кого-то последний вздох, кому-то она была первой, а кому-то последней.

Эта весна изменила многое в старых, седых шаройских горах. Муъминат вновь охватил острый кашель. Женщина неожиданно слегла в постель. Хамид начал лечить ее различными травами. Никто не придавал особую значимость болезни Муъминат, подумаешь, кто не болел в холодную зиму. Да и сама она думала, что простуда, которую она зацепила в ту мерзлую ночь, когда отправилась на поиски коровы, до сих пор сидит в ней. Но состояние ее резко ухудшалось. Женщина осунулась, лицо приобрело сероватый, безжизненный оттенок. Уже второй день был на исходе как она не вставала с постели.

Приехала сестра Пери с Дагестана. Хамид был напуган состоянием Муъминат. Дни и ночи напролет проводил он у ее изголовья, поил женщину настойками из различных целебных трав, всеми силами старался отвоевать, отмолить ее у коварной, неожиданно подступившей болезни. Но Муъминат становилось все хуже и хуже. Женщине очень сильно хотелось увидеть отца, но прикованный к постели старик уже не смог бы исполнить ее волю, будь она даже последней. Малик с огненным блеском в глазах каждое утро подбегал к Хамиду:

— Маме же легче? Правда, легче? Я сегодня схожу еще трав насобираю, — подпрыгивая на месте обещал он дяде.

— Счастливый ты… мне бы твою любовь к жизни — думал Абдул-Хамид, а вслух поддерживал племянника:

— Конечно, Малик. Если бы не ты, я бы сам и не справился. Мама совсем не кушала, а сегодня утром целых два куска хлеба съела, — вытягивал он из себя улыбку.

Была ровно неделя как с каждой минутой Муъминат покидали силы. Она сама это понимала, понимали и другие, даже Малик начал догадываться. Не ходил больше мальчишка в поле за травами. Раздраженно отвечал на вопросы Анаса и Асет. Малик намеренно избегал всех, и даже больную мать. Все чаще перед глазами у него вставал злосчастный весенний день, в который забрали отца. И также, как тогда, ему и сейчас хотелось убежать и зарыться куда-то лицом, чтобы хотя бы на мгновение перед глазами встала черная тьма, а не реальность, которая также не была ничуть светлее…

Муъминат становилось хуже. Лицо покрылось испариной. Черные волосы были беспорядочно разбросаны по подушке. Женщина тяжело дышала. Сквозь кашель она хриплым голосом подозвала к себе золовку.

— Приведи их ко мне, сейчас приведи. Написат без объяснений поняла, о чем идет речь. Она выбежала на улицу. На пороге женщина столкнулась с Абдул-Хамидом. Руки тряслись. Взволнованный голос дрожал.

— Хамид… она… детей она хочет видеть, может это… Коран прочитаешь ей, может полегчает ей… — Написат сглотнула слезы. Ужас в широко раскрытых глазах Хамида навел на нее неописуемый страх…

— Ты что? Неееет, я не говорю про заупокойную молитву, я, я не про это, — она закрыла лицо руками и зарыдала. Абдул-Хамид выскочил раньше нее на улицу. Он просто летел по дороге. Куда же он шел? За срочной помощью в соседний аул, или в лес за травами, или за священным Кораном? Нет… он, взрослый, седой мужчина, всегда уравновешенный и стойкий, как скала, бежал к своему престарелому, прикованному к постели отцу, бежал к нему, как обиженный десятилетний мальчонка. В момент неизбежно надвигающейся беды человек рядом с близкими людьми бывает намного слабее. Их отсутствие в этот момент превращает его сердце в железный камень, а когда они рядом, оно начинает еще сильнее кровоточить.

— Отец, она умирает, понимаешь, умирает и я не могу ничего сделать, отец!!! — мужчина припал к груди Магомед-Мирзы. Старик молча и неподвижно лежал. Магомед-Мирза понял, что несчастье, тихо, как кошка подкрадывается к их семье и оно неизбежно, ведь такую слабость его сын в ином случае никогда бы себе не позволил.

— Не гневи Аллаха! Ты и не можешь ничего сделать! Смерть что ли собрался останавливать? Иди к ней, Хамид, значит такова была воля Творца. Иди! — охрипшим голосом ответил ему старик. Хамид молча вышел из дома. Старик продолжал неподвижно лежать. Широко открытые глаза смотрели в серый потолок.

— Неужели ты берег меня для этого наказания? — прошептал старик, сам не понимая кому был направлен этот упрек…

А тем временем Муъминат последний раз трясущейся рукой погладила по голове малолетних детей.

— Не бросай их никогда, слышишь? — подняла она на золовку потухшие глаза…

Малика не находили нигде. Он убежал далеко вглубь леса и упал в колючие травы, которые он собирал вместе с дядей для матери. К горлу мальчишки подкатил ком обиды и горечи. Он вцепился обеими руками в землю и сорвал целую охапку травы, в которой спрятал свое опухшее от слез лицо.

Хамид тихо читал заупокойную молитву ясин. Комната была окутана грустью и тревогой. На улице сновали женщины.

Муъминат промучилась недолго. Душа быстро покинула ее, как будто обрадовалась от разлуки с вечно беспокойным, израненным сердцем женщины…

Дверь в комнату, где лежала покойница была закрыта. Все готовились к похоронам. Анас и Асет бесшумно подкрадывались к двери.

— Тише ты! А то разбудишь маму, — толкнула Асет брата.

— А ты не толкайся, — обиженно ответил Анас. Дети зашли. Первая подбежала Асет и осторожно дотронулась рукой до тела матери. Девочка обрадованно вскрикнула:

— Анас, смотри! Наша мама такая теплая! Анас подошел.

— Вот видишь! Я же говорил, что она просто спит… а все плачут почему-то… Дети с улыбкой прижимались к еще не остывшему телу матери. Забежала Написат.

— О Аллах! Кто вам позволил сюда зайти? Несчастные вы мои, — женщина не сдержала рыданий.

Она схватила Анаса и Асет за руки и хотела вывести, но дети уцепились за тело матери:

— Деца (тетя, с чеч) Не уводи нас, оставь с мамой, — кричали мальчик с девочкой, перебивая друг друга. Анас еще отступил, а Асет обхватила обеими ручонками тело умершей матери.

— Оставь меня с мамой!!! — кричала она, захлебываясь в слезах. Анас стоял растерянный. Его испугала неподвижность матери. Написат еле отцепила девочку от кровати и вывела детей на улицу…

III

Вот так неожиданно для всех завершился короткий жизненный путь шаройской красавицы. Тогда на вечеринке бабушки Субайды, она станцевала последний раз в своей жизни и раскрылась всем сердцем навстречу этому теплому весеннему вечеру, как будто хотела напоследок вдохнуть в себя его прохладу… А дальше? А дальше продолжалась жизнь. Магомед-Мирзе с каждым часом становилось хуже. Хамид теперь проводил все время с отцом. Старик был без памяти, только изредка, в ночном бреду повторял имя так рано ушедшей из жизни дочери.

Хамид решил сразу же сообщить Хайрулле о случившемся, но сам поехать в город не мог, бросив умирающего отца. Да и в глубине души признавал, что не смог бы, никогда не смог бы посмотреть ему в глаза и сказать, что ее больше нет. Мужчина решил отправить старшего сына Адама. Адам был бойким парнем, хорошей опорой отца. Недавно обзавелся семьей, и несмотря на свой молодой возраст, успевал во всем, всегда помогал и Муъминат. Малик просился с ним в город к отцу, но тетя не отпустила ни за что.

Ранним утром Адам отправился в путь. Преодолев дорогу, пройдя через конвоиров, посты и многое другое он оказался на пороге Грозненской тюрьмы. Сердце парня забилось сильнее…

— И зачем же именно мне выпала миссия, чтобы сообщить эту горькую новость Хайрулле? Как я смогу сказать ему, что его малолетние дети остались без матери??? О Аллах! Даруй ему и нам терпения! — шептал про себя Адам.

Тревога охватила и Хайруллу, когда ему сообщили о свидании. С Шароя редко кто приходил… Хайрулла сидел за маленьким столом и пил небольшими глотками чай, точнее горячий кипяток. Адам зашел и поздоровался:

— Ассаламу-Алейкум, Хайрулла.

— Ва алейкум салам, Адам, садись, — слегка приподнялся Хайрулла. Адам замялся. Я пришел… я сразу скажу зачем… я, ты сильный человек… я знаю, что ты на все смотришь здраво…

— Что случилось? — сухо оборвал его Хайрулла.

— Она умерла… — его голос сорвался, губы задрожали. Адам опустил голову и закрыл рукой глаза, — пусть Аллах смилуется над ней, — прошептал он сквозь слезы.

Железная кружка с рук Хайруллы с грохотом упала на бетонный пол. Что угодно ожидал он услышать, что угодно, но не это. Адам выбежал из помещения, не попрощавшись, не сказав ничего Хайрулле.

— Не дорос я, видимо, еще, чтобы сообщать такие новости. Как же рано ты нас покинула, тетя! — шептал он на улице, опустившись на железную лавочку. А Хайрулла сидел неподвижно. В час этого безумства и безрассудства, перед его глазами, как черно-белая кинолента пробегала вся жизнь — образы своих детей, которые в одночасье остались и без матери, и без отца в этом суровом горном краю, обиды, нанесенные ей, пусть даже и невзначай, первые чувства, разбудившие его заросшее бурьяном сердце… Вассо у родника, сумасшедший взгляд ее черных глаз, наполненный огнем, та осенняя ночь, когда она подала ему хрупкую руку, спасая его имя и честь… тяжелые роды, когда она подарила ему сына и дочь, отара овец, за которой она бесстрашно погналась на чужом коне — все эти жизненные кадры вставали перед глазами, меняя друг друга как в калейдоскопе. И виной всему произошедшему он считал лишь себя, свой крутой нрав, неумение жить и ладить с жизнью. Хайрулле казалось не окажись он за решеткой, Муъминат была бы жива.

— Как же я сломал ей жизнь!!! Будь трижды проклято мое имя!!! — крикнул он и ударил кулаком по железной двери…

В Шаройских горах уже по-летнему припекало солнце. Малик пропадал у дяди вместе с двоюродными братьями, которые были немного старше него. Смотрел за дедушкой, помогал по дому. Хамид хотел, чтобы мальчишка насовсем перебрался к нему, а младших забрать к себе решила тетя Написат. Но Малик отказался наотрез.

— Отец скоро приедет! Что я ему скажу? Что сам не справился с домом и сбежал к тебе? Ты этого хочешь? И маленьких к тете не отпущу! Сам справлюсь! — раздраженно сквозь слезы выпалил мальчишка, сверкая озорными серыми глазами.

— Ну ладно, ладно! Я хотел, как бы лучше для тебя. Не обижайся, Малик! — Хамид, улыбнувшись погладил его по голове.

— Хорошо. — виновато улыбнулся в ответ племянник.

— Как же ты похож на него! Такой же дерзкий и своенравный! Да и мать была такой же… — прошептал Хамид, глядя вслед убегающему мальчишке.

Лето для горцев не было долгожданной порой отдыха. Все вышли на поля. Каждый был занят своим трудом, а Написат разрывалась между домом и двумя племянниками. День клонился к закату. Анас и Асет взобрались на крышу своего дома и сидели, болтая ножками. Так свысока легко было увидеть идет ли тетя Написат.

— Да не придет она сегодня… вон уже вечер, давай слезем отсюда, — начал хныкать Анас.

— Придет! Сиди на месте! — прикрикнула на него Асет и больно толкнула локтем. Анас обиженно замолчал. Вдруг глаза ребенка заиграли огоньками, и он громко вскрикнул:

— Вот она!!! Идет!!!

— Я же говорила! Я же говорила тебе, что придет, а ты не верил мне, — повторяла счастливая Асет.

Издалека дети увидели знакомый силуэт Написат, которая шла, закинув за плечо мешок. Женщина с каждой минутой ускоряла свой шаг, чтобы поскорее добраться до детей. Она жила в другом хуторе, чуть ниже. И ей нужно было взбираться наверх и преодолевать достаточно долгий путь. Но никакие трудности не могли сравниться с радостным возгласом детей: «Деца!!!», который она слышала издалека. И каждый раз, после этого возгласа перед глазами Написат вставал красивый образ ее исхудавшего лица, и счастливый крик детей смешивался с ее порывистым «Не бросай их никогда, слышишь?»

— Ну что мои, ягнята? Проголодались? Тетя вас заморила сегодня голодом, заморила, — повторяла Написат, целуя то мальчика, то девочку.

Написат решила остаться с ними на ночь. Пришел и Малик. Все сели за стол. Асет уплетая за обе щеки кукурузную лепешку тети сказала:

— Вкусно… как у мамы!

Написат не шел кусок в горло. Она с болью смотрела на детей, как будто чувствовала своим чутким женским сердцем сколько горя им придется еще хлебнуть. На следующее утро Написат собиралась домой, как услышала громкий плач Асет. Женщина выбежала на улицу.

— Что случилось, родная?

— Деца (Тетя), они не дали мне с собой играть, потому что у меня куклы нет… у всех есть, у меня нет… понимаешь… а в игре у каждой должна быть кукла, — обиженно всхлипывала девочка. Глаза женщины наполнились слезами:

— Будет тебе кукла, Асет, будет! Обещаю!

— Правда? — в заплаканных глазах девочки вспыхнул озорной огонек. Размазывая по лицу слезы, она крепко обняла тетю. Отбросив все дела, Написат тут же села мастерить тряпочную куклу. Асет с восторгом наблюдала за каждым движением женщины. Кое-как соединив цветные лоскутки, Написат собрала из нее образ куклы. Так вот одна беда…

— А как же… она у меня будет без косы? — расстроенно воскликнула девочка. Задумавшись, Написат ответила:

— Будут у нее и косы. Неси ножницы! Девочка побежала за ножницами, а Написат сняв с головы платок, распустила собранные в узел, растрепанные волосы. Девочка застыла на мгновение с ножницами в руках.

— Деца, ты что… свои волосы…

— Дай сюда! — прервала ее Написат, и выбрав прядь получше быстро отстригла ее. Прилепив кое-как волосы на куклу, Написат отдала ее в руки восторженной девочки.

— Вот! Теперь у тебя будет самая красивая кукла с длинными волосами…

IV

Далеко от дома, вдали от детей, за решеткой, метался Хайрулла, как загнанный зверь… проклиная себя и день, когда он появился на свет. Не прошло и двух месяцев после того, как он узнал о смерти жены, как руководство вызвало его к себе, и за хорошее поведение, ответственное отношение к работе досрочно освободило. Не мог он принять как есть этот факт. Знал, что кроется здесь участие третьего лица, но никак не мог понять какого. Руководство и слушать не стало его подозрения.

— Иди мол пока не передумали…

Хайрулла вышел на улицу. Жгучее солнце светило в глаза. Мужчина почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он оглянулся. За его спиной, опустив голову стоял Вассо.

— Прими мои соболезнования. Она была достойной женщиной, — тихо промолвил он.

— Спасибо! Вассо… Твоих рук значит дело? Не нужно было, Вассо. Я виноват, и было бы справедливо, если бы я понес до конца свое наказание.

— Ты там в горах нужнее… а жизнь сама рассудит кто прав, кто виноват, и сама накажет….

— В этом ты прав… меня, по-моему, уже наказала, — прервал его Хайрулла.

— Жизнь продолжается, ты нужен детям, — Вассо подошел и робко протянул ему руку. Хайрулла обнял его.

— Спасибо тебе! Я знал, что ты человек чести… князь Вассо! — добавил он. Попрощавшись, они разошлись. Какое-то непонятное чувство теплоты осторожно коснулось Хайруллы. Ему было приятно, что вечно враждовавший с ним Вассо в такую минуту проявил свое благородство…

Вечерело. Сам того не осознавая, Хайрулла приближался к Шарою. Сердце забилось сильнее. Интересно, кого же я встречу здесь первым — вставал перед ним раз за разом один и тот же вопрос. Волнение охватывало не на шутку. И неудивительно. Он кровник, как бы там ни было. А такое клеймо горцы просто так не снимают. Удар кинжалом, которым он рассек плечо Хакима мог бы стать и смертельным. На нем кровь по сути безвинного человека, и, учитывая это, Хайрулла даже не имеет права по адатам войти в это село на коне. Пока не простит его семья Хакима, он должен жить с опущенной головой. И сельчане, наверное, его не поняли, а ведь больше 17 лет он умело руководил аулом, а теперь потерял все — работу, жену, отмотал немалый срок и еле волоча ноги идет домой.

Хайрулла издали увидел силуэт приближающегося всадника. Холодный пот прошиб все тело. Перед ним стоял Мовлид Муртазов. Мужчина быстро соскочил с коня. Взгляд Хайруллы сразу упал на малоподвижную левую руку Мовлида.

— Слава Аллаху, что хоть без руки не остался — мелькнула первая мысль. Хайрулла понял, что Мовлид растерян, а тот в свою очередь видел его волнение. Они оба были в полной мере виноваты друг перед другом. Виной Мовлида стало его элементарное малодушие и невоспитанность сына, виной Хайруллы же стал пыл, который он не смог вовремя остудить.

— Прими мои соболезнования. Муъминат была удивительной женщиной. Весь аул скорбит по ней… и прости меня, Хайрулла… именем Аллаха тебя прошу! — Мовлид подошел к нему и обнял его. Удивлению Хайруллы не было предела.

— Спасибо, да будет доволен тобою Аллах! Все мы покинем этот мир. А извиняться передо мной не стоит…

— Не надо. Я признаю, что искалечил твою жизнь. Я виноват перед тобой. Все могло бы быть по-другому, — прервал его Мовлид. Хайрулла молчал.

— Ну что мы стоим-то? Тебя же дети заждались, — улыбнулся Мовлид и подал Хайрулле поводья коня. Хайрулла въезжал в аул на коне Мовлида Муртазова — человека, которого он чуть не лишил жизни, человека, чья кровь была на его совести. Уже второй раз Хайруллу не разочаровала его сильная вера в людскую добродетель, о которой он всегда рассказывал старшему сыну. И она — эта вера в людей зажигала надежду уже на новую жизнь, и горящее от ран сердце постепенно остывало. Не доезжая до тропы, ведущей вверх в сторону его дома, Хайрулла остановил коня.

— Мовлид, спасибо тебе! Дальше я сам, свежим воздухом хочу подышать, очень сильно по горам соскучился.

— Конечно! Увидимся еще, Хайрулла. Все наладится, не переживай, — ответил Мовлид и уехал по своим делам, вскочив на коня. Хайрулла медленно брел домой. Боялся полной грудью вдохнуть свежий, пьянящий воздух родных гор.

— Сколько же всего пройдено здесь… и сколько, наверное, предстоит, — думал он. Поток его мыслей прервал резкий крик…

— Дада!!! Он оглянулся. За ним бежал мальчишка, в котором Хайрулла узнал старшего сына. Мальчик припал к отцу. Хайрулла заметил его полные слез огромные глаза.

— Тише, тише, тише! Ты чего, Малик? — Хайрулла поднял голову ребенка. По лицу мальчишки стекали слезы одна за другой. — Прекрати! Пошли домой! — строго приказал отец. И побрели они вместе по знакомой протоптанной тропинке, не смотря друг другу в глаза — нельзя мужчинам плакать, а слезы, видимо об этом не знают…

— Все говорили, что все хорошо будет, что надо добрыми быть! И хорошо все не стало! Все врут — дядя тоже. Он говорил, что мама выздоровеет, но она умерла, теперь дедушка тоже умирает, — всхлипывал Малик, вытирая слезы.

— Это решения Аллаха, Малик, мы не можем с ним спорить, нет у нас такой власти, понимаешь. А людей все-таки надо любить, надо. Помнишь я тебе говорил как-то про доброту, помнишь?

— Помню…

— Так вот, знаешь кого я первым встретил на окраине нашего аула?

— Андарбека что ли? — удивился Малик.

— Нет. Его отца Мовлида. Он именем Аллаха просил у меня прощения, хотя я его кровник, подал мне коня, обнял, выразил соболезнования. Это значит, что он изменился, Малик, изменился! А хотя бы одна человеческая душа, в которую пролился свет, дорогого стоит. Ты это когда-нибудь поймешь, потом вспомнишь. А злобу с сердца убери, слышишь меня? Убери! На кого ты злишься? На Аллаха? На кого? А мать… мать помни, и никогда ее образ не забывай, храни его в сердце, молись за нее, проси за ее покой у Всевышнего. Это лучшее, что мы можем сегодня ей сделать…