Сад камней

Яна Темиз, 2008

Если вы снимаете дачу в Турции, то, конечно, не ждете ничего, кроме моря, солнца и отдыха. И даже вообразить не можете, что столкнетесь с убийством. А турецкий сыщик, занятый рутинными делами в Измире, не предполагает, что очередное преступление коснется его собственной семьи и вынудит его общаться с иностранными туристами. Москвичка Лана, приехав с сестрой и ее сыном к Эгейскому морю, думает только о любви и ждет приезда своего возлюбленного, однако гибель знакомой нарушает безмятежное течение их отпуска. Но этот роман не только и не столько об убийстве. Он о запахе сосен и об античных колоннах, о стихах и о любви – и о саде камней, в котором, как и в нашей жизни и в душе каждого из нас, никогда не увидишь всех камней сразу.

2. Борис

«Господи, что же делать?!» — Борис давно научился все читать на лице жены, и сейчас, когда она, о чем-то поговорив с поселковым сторожем, тяжело поднималась на террасу, на ее лице была именно такая смесь озабоченности и отчаяния.

Вечно делает из мухи слона и волнуется из-за любой мелочи. Ему, конечно, ничего не скажет, с нарастающей злобой подумал он, не соизволит. Типа от него толку никакого, что с ним говорить, только «не волнуйся» да «не переживай», а из них шубы не сошьешь.

Шубу Татьяна давно сшила. Не купила, а именно сшила — на заказ, такую, какую хотела. Почему эта пресловутая шуба определила ход их семейной жизни на несколько лет? Борис однажды пытался что-то выговорить о знаменитой шинели — как жалок тот, кто подменяет истинные ценности… но Татьяна взвилась так, что отбила у него охоту проводить литературные параллели.

«Истинные ценности может себе позволить только тот, кому есть что надеть! — сердито закричала она. — И есть что есть! И на что детей растить! А образованность свою… знаешь, что можешь с ней сделать! Никому от нее не жарко, не холодно!»

«Достоевский с компанией вон вышли из гоголевской «Шинели», а мы вышли из Танькиной шубы!» — острил он потом, когда находил подходящего слушателя. Ибо никчемная, по мнению жены, образованность — тот еще крест: поговорить и то не с кем.

Из шубы, вернее из мечты о шубе, выросла сначала идея заработать любым способом, потом, после нескольких челночных рейсов, она преобразилась в другую, в итоге была создана даже небольшая фирма или ее подобие, и образованность Бориса тоже оказалась, наконец, востребованной. Так, по крайней мере, казалось Татьяне, и он старался не разочаровывать ее.

В конце концов, в чем-то она, безусловно, права: диплом историка — вещь сугубо декоративная, на жизнь зарабатывать надо, все равно пришлось бы менять специальность, осваивать, чего доброго, какую-нибудь бухгалтерию, идти на компьютерные курсы… это в лучшем случае. В худшем — вообще на какой-нибудь рынок… Борис не мог без содрогания вспомнить своей попытки (первой и последней!) помочь жене реализовать партию привезенных из Турции шмоток.

Нет, то, чем они занимались сейчас, просто прекрасно: чего стоит сама возможность проводить почти все лето на курорте! От него, в сущности, требуется совсем не много: привозить вновь прибывших и увозить уезжающих, рекламировать местные красоты и изображать из себя гида в кое-как организованных экскурсиях. Остальное время он совершенно свободен, может купаться, валяться на пляже или около бассейна, читать, думать, гулять… чем не жизнь? Мечта поэта!

Интересно, что там стряслось такого, что у нее на лице такой траур? Вроде все было в порядке, уезжать никто в ближайшие дни не собирался, про приезд Николая он, само собой разумеется, помнил, из новеньких только одна семья, но и те практически освоились — самое лучшее время.

Или опять из-за Инки? Да, дочь, конечно, давала повод, но это же возраст такой, подрастет, успокоится.

— Тань, ты чего? Случилось что-нибудь? — не спросишь — еще хуже: черствый, ничего не замечаешь, я кручусь, работаю, а тебе на все плевать… старые песни о главном. Ничего, она еще увидит… если не сорвется его план и все получится… получится, должно получиться, все так удачно складывается, нарочно не придумаешь. Вот тогда можно будет припомнить и шубу, и все остальное.

— Ничего, — сказала Татьяна таким тоном, что было понятно: случилось, но ему знать необязательно. Ну и ладно, не очень-то и хотелось, Борис демонстративно опустил глаза в книгу — читать ему не хотелось, все взятые с собой книги он уже перечитал по два раза, а приезжающие дачники привозили только детективы в бумажных обложках, такие, которые не жалко выбросить. Он потом пролистывал эти оставленные в пустых спальнях разваливающиеся покет-буки и так и не смог заставить себя отнестись к ним как к нормальным книгам.

Татьяна села напротив, вытащила откуда-то (из пляжной сумки, что ли?) свой вечный растрепанный органайзер и принялась судорожно листать его, одновременно нажимая какие-то кнопки на телефоне.

Деловая женщина… мечта поэта? Ей бы похудеть да перестать одеваться в эти ее сарафаны, которые только для огорода и годятся. И лет ведь еще немного, как-то отстраненно подумал Борис, как будто оценивал не собственную жену, а совершенно незнакомую, случайно остановившую взгляд женщину. Здесь никто так не одевается — все покупают себе что-то модное, шорты-майки всякие.

— Черт, — сказала Татьяна, — черт, черт, черт…

— Да что такое-то? — Борис попытался вспомнить, не забыл ли он сам чего-нибудь важного. Нет, если бы дело было в нем, она бы сразу на него и набросилась. — Проблемы какие-нибудь? Или опять акулы?

«Акулами» они называли не настоящие проблемы, а весь тот надуманный негатив, который в последнее время так и сыпался из Интернета в предкурортный сезон. Как-то весной мир облетела шокирующая новость: у побережья Эгейского моря впервые за сколько-то там обозримых лет (примерно с Гомера) появились (о ужас!) акулы! На всех пляжах от Кушадасы до Бодрума, читал Борис четкие энергичные, какие-то очень убедительные строки, вывешены красные флаги, запрещающие купание; закрываются отели; испуганные туристы разбегаются по домам. Объехав три ближайших пляжа, Борис не обнаружил на них никаких флагов, кроме привычных голубых, обозначающих экологически безупречный по мировым стандартам пляж, потом полистал местные газеты, потом посмотрел местные новости. Языка он не знал, но что речи об акулах не было вообще, мог поклясться. Татьяна в это время в полуобморочном состоянии, похожем на нынешнее, отвечала на международные звонки обеспокоенных клиентов: «Танечка, что там у вас? Это правда?! Нам ехать или нет?» К вечеру того же дня выяснилось, что вся история была буквально высосана из пальца: то ли недобросовестный переводчик, то ли (как считала Татьяна) некий злоумышленник и ее личный враг таким образом истолковал крошечную заметку в местной газете. Говорилось в ней вовсе не о нашествии акул, а о том, что в одном крошечном заливе (называющемся отнюдь не Бодрум, а Бонджук!) из-за нашествия туристов оказался под угрозой заповедник, куда раз в год приплывают небольшие, не агрессивные, никого не трогающие песчаные акулы. Таких заповедников в мире всего два, писали обеспокоенные ученые, и один из них на территории Турции, и желательно было бы не строить больших отелей в этом заливе. Песчаные акулы, самая большая из которых может быть около метра, не крупнее нашего осетра, никогда никому не мешали, и сохранить популяцию… дальше было уже все ясно. Красные флаги развевались лишь в воображении газетчиков, либо были банальными государственными.

То же бывало и с птичьим гриппом, якобы свирепствовавшим в Турции, и с террористами, и с авариями на дорогах: они бывают везде, но накануне туристического сезона, назло активной Татьяне и ей подобным, весь этот негатив выплескивался на головы слабонервных доверчивых, не очень богатых людей, озабоченных проблемой нормального отдыха.

«Акулы» и прочие газетные «утки» Бориса не волновали: плавали, знаем — справимся. Но ведь могло быть и что-нибудь другое.

Этого «другого» Борис боялся.

Он начал бояться давно, еще когда Татьяна решила сделаться челночницей. Все-таки сомнительный бизнес, раньше сказали бы спекуляция, и хоть уже было вроде бы все позволено или по крайней мере не запрещено, ему это занятие решительно не нравилось. Все непонятно, неофициально, заработаешь или нет — неизвестно, никаких гарантий, да и дело иметь приходится со всякими подозрительными типами. Могут обмануть — это в лучшем случае, о худшем и думать не хочется! А налоговая инспекция? Борис никогда не сталкивался ни с одним налоговым инспектором, но почему-то представлял себе подобную встречу как допрос партизана в фашистском застенке.

Когда Татьяна заявила, что бросает свои поездки, Борис вздохнул с облегчением. Да, конечно, денег будет меньше, придется ему самому… однако тут же выяснилось, что все, что ему придется делать, уже решено, и новое дело, за которое взялась жена, испугало его еще больше.

В принципе, бояться вроде бы нечего, они не делают ничего незаконного, всего-навсего занимаются тем, что сводят желающих сдать дачу в Турции с желающими ее снять.

Прекрасное и благое дело! Дачники, никакой торговли… красота!

И выгодное при всем том дело: дачник (Борис любил кстати вспомянуть Чехова и щегольнуть образованностью) в последнее время размножился до чрезвычайности.

Однако страх не уходил. Татьяна и подобие фирмы организовала, но это только для клиентов. На самом деле — Борис прекрасно знал и боялся уже поэтому — никакой такой фирмы не существовало, были только бланки договоров, составленные одним знакомым юристом, да визитные карточки.

А вдруг кто-нибудь из клиентов попросит показать документы? А вдруг кто-нибудь из них вообще окажется из той самой налоговой инспекции? А вдруг?.. Татьяна ничего не слушала, и Борис постепенно успокоился. Вернее, не успокоился, беспокойство осталось, он просто сумел спрятать его поглубже, чтобы не высовывалось; поверх беспокойства и страха он соорудил сложную конструкцию из безразличия, нежелания вникать в детали, удовольствия от возможности проводить время на курорте и вечного недовольства женой, которое, в случае чего, помогло бы ему сохранить лицо. Мол, я же тебе говорил, я тебя предупреждал, я всегда знал, что ничем хорошим это не кончится.

Сейчас, глядя на злое и какое-то растерянное лицо жены, он почувствовал, что был прав, и это, как ни странно, его совсем не порадовало. Собственная правота была сейчас совершенно ни к чему, он задумал такое… и если сейчас по вине Татьяны с ее неразборчивостью все рухнет… черт, он столько готовился, он придумал гениальный план, но если Танькин бизнес пошатнется, то ничего у него не выйдет.

Николай приедет послезавтра, ему предстоит сложный этап переговоров, а у этой бестолковой бабы проблемы какие-то! Ладно, проблемы чьи? Ее — я-то у нее на посылках, как золотая рыбка, я должен помнить о собственном деле, а ее проблемы…

— Да что случилось-то?! Ты можешь толком сказать? Что, я не вижу, что ли!.. Я тебе всегда говорил!.. — не сдержался Борис. Вечное беспокойство, заваленное разными старательно придуманными и отчасти надуманными вещами, на удивление легко выбралось из-под них и оказалось на самом верху.

— Что ты мне говорил?! — взвилась Татьяна, как будто только и ожидала возможности сорвать на ком-нибудь свое зло. — Говорил! Говорить ты у нас мастер!.. Ты вот лучше скажи, что мне теперь делать! Как же они меня достали, турки эти, никаких дел с ними иметь нельзя!

Это Борис слышал неоднократно. Несмотря на то, что все дела в последние несколько лет Татьяна имела исключительно с турками, подобные заявления она делала как минимум раз в неделю. Турки были виноваты во всем: в нелетной погоде и отложенном рейсе, в неправильном курсе доллара и росте цен, в капризах клиентов и сорвавшихся сделках. В Турции все было прекрасно, кроме турок, — это убеждение Татьяны вызывало у Бориса смех и то легкое презрение, которое он научился испытывать к деятельности жены.

— Ну и что они опять? — вряд ли что-то серьезное, ерунда какая-нибудь, любит она волну нагонять. Самооценку повышает: вот у меня сколько проблем, и каких, а я, умница, их все решила!

— Николай послезавтра приезжает, а тут… — беспокойство, уже уползавшее на свое привычное место, замерло и быстро принялось карабкаться наверх. При чем тут Николай, интересно? Не хватало только, чтобы он…

— Что, рейс отменили? — чартерные рейсы иногда отменяли, переносили, объединяли два самолета в один, ничего с этим поделать было нельзя… вот только Татьяна-то разговаривала со сторожем и в транс впала после этого разговора, а он никак не мог сообщить ей ни о каких рейсах.

— Да при чем тут рейс! — подтвердила она его догадку. — Дом мне надо свободный найти, и быстро!

— Какой дом? — не понял Борис. Черт, как все-таки хорошо ни во что не вникать, быть наемным работником — шофером и гидом, не знать ничего сверх ему лично положенного!

— Да любой, только где я его найду?!

— Что, еще желающие появились? — соображал Борис быстро, тем более что направление мыслей Татьяны понимал, как никто. Понятно, чего она бесится: боится выгоду упустить, заказчика потерять, их и так в сентябре не много, но это не беда, всех денег не заработаешь…

— Да говорю же тебе — для Маши с Николаем!

— Ничего ты не говорила про Машу! Им-то зачем еще дом, объясни ты толком!

— А затем, что хозяева из Германии приезжают, и дом освободить придется!

Эту манеру жены говорить о совершенно незнакомых ему людях и неизвестных проблемах так, словно он о них сто раз слышал и прекрасно знал, Борис ненавидел.

— Как приезжают? Они же дом сдали, куда же они приедут?!

— А вот в него и приедут! Придурки! А я должна быстро что-то подобрать…

— Да подожди, зачем подбирать? Ты поговори с ними, так же нельзя! Если они сдали дом, то должны понимать… не можешь же ты просто взять и выселить людей… контракт же есть в случае чего! — говоря это, Борис уже понял, что контракт — если он вообще есть! — составлен как-то так, что хозяева могут позволить себе его нарушить и приехать, когда им заблагорассудится. Иначе Татьяна не вела бы себя, как выброшенная на берег рыба. — Не имеют они права взять и приехать, если в их доме люди живут! Морального права, — уточнил он, чтобы утешить Татьяну и заодно уяснить положение вещей.

Уточнение неожиданно возымело действие: в глазах жены вспыхнул тот знакомый ему юный огонек, который всегда сопровождал зарождение всех ее авантюр. Он сам был одной из них — тогда, много лет назад, огонек сверкал и искрился, и Борис не мог отвести от нее взгляд, и готов был весь сгореть в этом огне… господи, куда все делось? Теперь эти искорки такая редкость…

— Вот именно! — словно воодушевившись от его поддержки, грянула она. — У нас с ними договоренность, так надо же совесть иметь! Нет: понимают, что я в суд не подам, дела мне не выиграть, ни языка толком не знаю, ни законов их дурацких! Вот и пользуются!

— Но хоть какой-то контракт?.. — робко начал Борис.

— А что им этот контракт! Договорились, записали, подписали — так это все законной силы не имеет, так, для честных людей! Самим налоги платить неохота, поэтому мы и оформляем все так, на честном слове, а потом — нате, пожалуйста, им прямо сейчас приехать приспичило! А я в каком положении!

Давно уже она так подробно не говорила с ним о делах, и Борису даже показалось, что и сейчас она все это произносит не для него, а для тех, перед кем ей еще предстоит оправдываться. Черт, только вот с Николаем поссориться не хватало, он приедет, а их выселяют, нарочно не придумаешь, гнусность какая!

— Давай их к нам поселим, — предложил он и, еще не договорив, понял, что это полная ерунда.

Поселить людей, привыкших если не к роскоши, то к чему-то к ней близкому, рассчитывавших на определенный уровень комфорта, в подобие коммуналки — это, конечно…

— Нет, ты соображаешь, что говоришь?! — возмущение Татьяны подтвердило правильность хода его мыслей. Жаль только, что она никак не хочет понять, что сказал он это, просто чтобы ее утешить, чтобы показать, что и он на что-то способен, может предложить какой-то выход. — Нет, как я могу их поселить сюда?! — жена часто начинала любые фразы решительным «нет!», как будто постоянно с кем-то спорила, подбирала возражения и сама себя за них уважала.

— А что такого? Место найдем, — он решил дать ей возможность поспорить: может, пошумит и успокоится, а там и выход какой-нибудь найдется.

Борис привык, что выход всегда находился. Что находился он не сам по себе, что его обязательно находил кто-то деятельный и ни на что не надеющийся, никогда не приходило ему в голову. Просто всегда так получалось: вот, кажется, совершенно безвыходное положение, а вот уже и выход. Надо только выучиться ждать, как пелось в старой песенке про надежду, надо быть спокойным и упрямым… вот это верно! Спокойным-то он был всегда, иначе не вынес бы вулканической Татьяниной активности, но теперь настало время проявить упрямство.

Он задумал умную вещь, и он своего добьется. Во что бы то ни стало. Потому что если он не добьется ничего и в этот раз, то… то никогда ничего уже не сумеет добиться.

А Татьяна — что ж, выход всегда находится, никак она не выучится ждать! Все мечется и дергается… ладно, пусть покричит, подоказывает, какая она умная, ей и полегчает. Глядишь, и выход обнаружится.

— Нет, ну куда?! Им нужно две спальни, детская… потом мы тут у самых ворот, шум этот… и деньги возвращать придется!

Конечно. Деньги. Главное слово ее жизни. Она уверяет, что не только ее, что жизни вообще… скучно на этом свете, господа, как сказал классик.

Квартирный вопрос в богатом дачном поселке! Сюжет для небольшого рассказа! Вот ведь умеют люди создавать проблемы! Нет, эти турки, хозяева дачи, конечно, хороши, спора нет, но, с другой стороны…

Стандартная дача здесь — это три этажа: на первом гостиная, объединенная с кухней на американский манер, и туалет, на втором две спальни и большая ванная комната — совмещенный, так сказать санузел, на третьем спальня, душ и туалет. Это если не считать окружающую весь дом террасу, большие балконы, один из них, на самом верху, вообще больше, чем комната, и при здешней погоде на них можно спокойно проводить время и даже спать. Не говоря уже о том, что большинство в принципе не сидит по домам, а с утра отправляется на пляж, потом, перекусив, валяется у бассейна, кто-то ездит по окрестностям, кто-то носится по рынкам и магазинам.

И им все мало.

Сад, который никому сто лет тут не нужен, кроме коренных жителей, непременно оказывается маловат, холодильник не той марки, кондиционер не той мощности.

Можно подумать, у себя в Москве или Питере все живут во дворцах.

Да даже те, кто уже построил или строит эти новомодные дворцы, пожили и в хрущевках, и в коммуналках, и в поселках городского и никакого типа, а теперь всем подавай роскошь, и отдельного туалета и душа на каждом этаже им уже не достаточно.

Некоторым еще и русское телевидение подавай. Подали — ах, только один канал?!

И — ах, ужас! — в магазине нет гречки! Да хочешь гречки — ешь ее весь год у себя в Урюпинске или Бобруйске, а месяц у моря питайся чем-нибудь местным, благо, не Китай, никто собак и гусениц с тараканами не ест, и овощей-фруктов всяких навалом.

Если и попала тебе под матрас горошина — не кричи, если ты настоящая принцесса. Кричат только простолюдинки, чтобы сойти за принцесс, в этом Борис был абсолютно уверен.

— И никто, как назло, не уезжает! — продолжала свое Татьяна. — Нет, ну как я Маше объясню, ты можешь себе представить?! Специально отдельный дом им подобрала, а тут такое! И сестра еще ее… к ней, говорят, то ли любовник, то ли муж приедет, ее тоже куда попало не поселишь!

Что сестра Маши жене активно не нравилась, Борис знал, как знал и то, что да, ее куда попало не поселишь. Хотя она-то, как настоящая принцесса, не стала бы ныть и предъявлять претензии, это он чувствовал.

— Слушай, — решил он высказать еще одно бесполезное соображение, чтобы поддержать разговор, — а может с этими поговорить… у которых по два дома? У них же половины пустуют, правильно? Предложить им денег или просто, — заторопился он, пока Татьяна не набросилась на него из-за упоминания всуе рокового слова ее жизни, — просто объяснить, в какое ты попала положение. Они же нормальные вроде…

— Где ты видел нормальных турок?! — как-то машинально, без обычной страсти произнесла Татьяна и замолчала.

Вот ведь как бывает. Кажется, так попала, дальше некуда, а тут раз — и помощь, откуда не ждешь! Чтобы муж хоть раз высказал здравую мысль, причем не абстрактную, никому не нужную прописную истину, а вполне практическую, такую, что можно применить! Татьяне было даже смешно, что такое простое решение не пришло в голову ей самой.

Перенервничала. Еще бы, он сидит тут, книжки свои умные почитывает, а она крутится, со всеми общается, от одних разговоров этих на двух языках к вечеру голова гудит.

Мысль, однако, вполне…

В поселке было два таких дома, обе половины которых принадлежали одной семье. В одном постоянно, даже зимой, жила странноватая женщина, русская, но хорошо знавшая турецкий язык. Она непременно подходила ко всем приезжавшим туристам, заговаривала, однако никогда никого не приглашала в гости и не ходила никуда, кроме рынка и ближайшего супермаркета. Сторож сказал, что у нее тяжело болен муж, лежит, не встает, что с ним, Татьяна понять не смогла, но, видимо, что-то серьезное. Зачем им, двоим, два соединенных дома, если они никогда никого не приглашают? Можно попробовать поговорить, почему нет.

Второй дом был совсем недалеко от того, который снимала Маша и который теперь надо было быстро, за два дня, освободить. В нем тоже было не так много обитателей, и с его хозяйкой по имени Эмель Татьяна была знакома. Тоже вариант.

Нет, Борис-то каков! Молчал, молчал — и выдал вполне здравую мысль. Обычно ты его ни о чем не спрашивала, шепнул какой-то тихий внутренний голос, вот он и молчал. Но, с другой стороны, не делиться же с ним… замучает поучениями, упреками… как будто она сама не понимает, что такое хорошо и что такое плохо! А что делать? Сидеть, как он, получать мизерную зарплату и книжки читать?

— Или еще с Крисом поговорить можно, — истолковав ее молчание как неодобрение, продолжил Борис, — он же риэлтор, всех знает…

— Я сама риэлтор не хуже твоего Криса! Сама и разберусь! — это было несправедливо, все-таки он ей подсказал хоть какую-то возможность выхода, но Татьяну, никогда подолгу не задерживающуюся ни на одной мысли, если та не была связана с ее работой, меньше всего занимали вопросы справедливости.

Особенно сейчас. Впрочем, у нее все и всегда было «сейчас». Она набрасывалась на любую возникающую проблему, как изголодавшаяся кошка, быстро и сразу, ничего не откладывая и ни о чем не жалея. Вот сегодня дала слабину… но оно и понятно, и вообще, хватит сидеть, если решила, что делать дальше.

— Пойду, поговорю, некогда время терять! С Крисом своим сам разговаривай, может, узнаешь что-нибудь, — она поднялась и одернула сарафан. — Переодеться, что ли? Сентябрь почти, а жарко как!

— Переоденься, — поддержал Борис, старательно не глядя на ее мятый выцветший сарафан. Сейчас она снимет этот, цветастый, и наденет тот, который в клеточку. Скучно на этом свете, господа: ни с какой стороны никаких неожиданностей.

Разве что акулы да мелкие сложности, которые его недалекая деловая жена принимает за вселенскую катастрофу.

— Кстати, Тань… ты бы Машу свою предупредила… я вчера ее сестру с Крисом видел, сидели в парке, кошечек кормили…

— И чего? — приостановилась заинтересованная Татьяна. Вот это правильно, хороший ход: сплетни она любит, пусть пользу приносит!

— А то, что Крис, насколько я понимаю, голубой. А у ее сестры, может, на него виды какие?..

— С чего ты взял? Если мужик один живет, так сразу уже голубой? Мало ли, кто у него…

— Да никого у него, и говорил он мне что-то такое… но вообще-то лучше не в свое дело не лезть, просто ты сказала, что к Машиной сестре любовник приедет, я и вспомнил… ладно, ты переодеться собиралась? И я пойду, — Татьяна все на лету схватывает, можно больше не утруждаться.

Он отложил том Алданова (все читано-перечитано, но не за детективы же браться, хоть бы и от все оправдывающей скуки), отнес его в гостиную (во как живем: обедаем в столовой, спим в спальне, оперируем в операционной — не то что Айседора Дункан!), усмехнулся (кому, ну кому можно сказать это — про операционную и Дункан — и быть понятым?), проводил глазами быстрый промельк клетчатого (угадал!) сарафана и неохотно вышел из дома — из спасительной тени на слепящую жару.

На террасе у Криса лежал, развалившись, изнывающий от жары рыжий кот.

«Бороду, что ли, сбрить? — глядя на его мех, подумал Борис. — Может, не так жарко будет?»

Нет, это надо было раньше, теперь уже смешно, скоро в Москву, да и половина лица будет незагорелая — глупо!

Он постучал в стеклянную дверь, кот неодобрительно шевельнул ухом и приоткрыл один глаз. «Что вам надо в такую жару? — говорил его недовольный вид. — Лежали бы себе, как я, а то ходите тут, а я как-то реагировать должен!»

— Крис! — не слишком громко, чтобы не переполошить всех соседей, позвал Борис и на всякий случай подергал ручку двери. Как правило, никто в поселке дверей не запирал — разве что уезжая на пляж или в ближайший городишко — такая вот идиллия. Территория, правда, была окружена незаметным забором из сетки, но это, как объяснили Татьяне, было сделано, чтобы из леса не забегали лисы, а из деревни бродячие собаки, а не от воров и злоумышленников. Три сторожа постоянно жили в поселке на разных его концах, но занимались они и стрижкой газонов в парках, и уходом за бассейном, и вывозом мусора, и если кто-то из них и нес дежурство в будке у въездных ворот, то, как правило, воспринимал это как законную передышку и безмятежно смотрел телевизор.

У Криса было заперто — значит, уехал куда-то. Конечно, вон и машины же перед домом нет! Борис удивился собственной глупости: он и сам ходил пешком только по поселку, а Инка даже до бассейна иногда просила довезти, да и все здесь на машинах, как он мог сразу не сообразить?

Нет машины — нет человека.

Нет человека — нет проблемы. Можно двигать домой, к своему Алданову, неплохой был писатель…

Нет, лучше не рисковать: Татьяна прилетит, а он опять сидит читает. Скучно… господи, цитата и та привязалась предсказуемая!

Борис решил сделать круг по поселку — потом скажет, что искал Криса в кафе и бассейне. Хотя он там почти не появляется — это Борис знал, как никто. Не то чтобы он за ним следил… хотя, между прочим, не мешало бы и последить! Ясно, что Крису, нечего делать в таких местах — так же как ему самому.

В каком-то смысле они почти коллеги, и это настораживало и пугало Бориса. Ведь если он додумался… до того, до чего додумался, то что может помешать Крису, если он не полный идиот, додуматься до того же самого?… Их разделял сейчас только один шаг, Борис опередил англичанина, но если тот что-нибудь пронюхает… или просто дойдет своим умом, то весь план Бориса может рухнуть.

Он неодобрительно присмотрелся к запущенному садику, заросшему высокой, почти по пояс, желтой, колючей травой, в которой были нагромождены какие-то камни. Да уж, этому не до английских газонов! Ловкий тип, ничего не скажешь.

Двоим на этом поприще не выжить. Как говорится, Боливар не вынесет двоих.

Ладно, до приезда Николая всего ничего, ждать осталось совсем недолго. Конечно, сразу так, с места в карьер, к такому разговору не подступишься, надо это все как-то похитрее обставить. Может быть, в Дидим их свозить или в Милет, и потом уже?.. Или, наоборот, прикинуться деловым человеком — и сразу?..

Сейчас, конечно, самое главное, чтобы Таньке удалось что-то придумать с переселением. Нет, ну надо же, подумал он почти словами жены, бывают же такие необязательные люди! Сдали дом — а потом раз и передумали, бред какой-то!

У бассейна и в кафе Криса, конечно же, не было.

Борис с неудовольствием понаблюдал за стайкой шумной молодежи, в центре которой резвилась загорелая до абсолютной шоколадности Инка. Какие-то парни изо всех сил старались привлечь ее внимание, крича ей что-то по-турецки в оба уха, но она хохотала, не слушала и строила глазки совсем другому, который имел наглость отвлечься от ее персоны и подойти к другой девушке. Через минуту вся эта компания, с визгом и хохотом, поднимая фонтаны брызг, плюхнулась в воду, наводя ужас на нескольких англичанок средних лет, мирно плававших в голубой спокойной глади и вдруг оказавшихся в центре бурлящего водоворота.

Что поделаешь, ничего им теперь не запретишь, делают, что хотят, да еще и не понимают своего счастья. Эх, где мои шестнадцать лет?.. Вот именно.

Борис вышел из-под навеса, образованного зарослями дикого винограда и еще чего-то вьющегося и цветущего, и пошел дальше. Лучше встретить Татьяну по дороге: быстрее узнаешь, чем дело кончилось.

Если оно вообще кончилось, а не началось. Борис был историк по образованию и уже в силу этого, по определению или, как теперь модно выражаться, по умолчанию, знал, что конец одной эпохи всегда оказывается началом следующей, а порой начала и концы так запутаны, что и не разберешь, что именно считать началом, а что концом.

Конец любого романа может автоматически стать началом другого. Только вот романы тогда предельно уподобятся жизни, превратятся в этакие бесконечные сериалы, утратят очарование условности, жанровое допущение, при котором автор и читатель заключают безмолвный договор — вот начало, а вот там конец, мы оба это знаем и играем по этим правилам. Даже если хитрый извращенец автор начнет с конца или с середины, бывалый читатель сразу это понимает и оценивает: ах, вот ты как, ну что ж, тем лучше, принимаем твою игру. Бесконечный роман или фильм — это все равно что игра в шахматы на доске с клетками всех цветов радуги. Ни законов, ни правил. Как в истории, где единственным объективным законом является смена эпох, причем даже сами эти эпохи, их начала и концы, определяются весьма условно.

Вот Татьяна начала ездить в Турцию — разве можно было тогда предположить, что из этих ее поездок родится замысел Бориса, который, он был уверен, станет началом нового периода его жизни. Может быть, даже самого главного периода. До этого он был уверен, что для него как личности все закончилось — только Татьянин убогий бизнес, какое-то выживание, попытки что-то заработать, никакой карьеры по специальности, никаких (господи, о чем ты!) научных открытий.

А оказалось, что все это было только началом, и настоящее дело, за которое потом будет не стыдно, еще впереди.

Татьяна стояла около дома с колокольчиками — кажется, когда-то была такая пьеса, и шла она в модном московском театре. Борис уже не помнил, о чем там была речь, но назвал этот дом именно так — «дом с колокольчиками». Хорошо, что нам их не слышно, в который раз подумал Борис, петуха, которого недавно завел сторож, вполне хватает.

Борису нравилось давать имена домам. Он приезжал сюда третье лето и не уставал удивляться тому, как постепенно увеличивается разница между одинаково построенными, покрашенными в один цвет, типовыми домиками. Сначала они все были на одно лицо, неразличимые как близнецы, капли воды, что там еще… он с трудом находил среди них свой и поглядывал на номера. Тогда ни о каких именах и речи быть не могло.

Но вскоре, несмотря на соблюдаемый запрет что-либо пристраивать и перестраивать, дома приобретали каждый свое лицо, становились отражением своих владельцев. А иногда желания этих владельцев казаться не тем, кем они были. Тогда Борис и начал эту игру — давать домам имена, в которую постепенно включались все вновь приезжающие. Котировались имена знаменитые, желательно бывшие названиями книг или фильмов, и когда только что приехавшая Лана, посмотрев, где ей предстоит жить, сказала: «О, дом с мезонином!» — Борис обрадовался: наш человек! И до Чехова почему-то никто не додумался.

У них были уже «дом восходящего солнца», «дом с привидениями», «дом, который построил Джек», «хижина дяди Тома», «кошкин дом», даже «дворянское гнездо», а вот «дома с мезонином» не было.

Теперь дом с мезонином, где жили Лана и Маша, надо было освободить, но что делала Татьяна у явно бесперспективного дома с колокольчиками, было непонятно.

В этом доме хозяева жили все лето, да если бы и не жили, то никого не подпустили бы к своему детищу. Сторож Байрам, этот неиссякаемый источник всех местных сплетен, сказал, что хозяин дома знаменитый адвокат, но сказал он это как-то так, что было понятно — Тань, ну что тебе может быть понятно, вы с ним еле объясняетесь, не выдумывай! — что никакого уважения это у сторожа не вызывает. То ли ему не по душе известность и богатство, то ли профессия адвоката, то ли сам этот господин как таковой.

Адвокат в своем доме души не чаял. Детей у них с женой не было, и все свободное время и деньги они явно тратили на этот дом. И вкладывали в него душу.

Что ж, родители Бориса тоже всю жизнь носились со своей дачей, теперь даже живут на ней постоянно, но разве это сопоставимо? Что там наши шесть соток, с непременной картошкой и изысками вроде флоксов и астр, — посмотрели бы они на местные фантазии! Потому и дома все разные, что никакой картошки, никакой финансовой зависимости от ежегодного урожая, — делай что хочешь, хоть альпийские горки, хоть террариумы, хоть, как у этих, сады камней.

Насколько Борис мог судить, сад камней, устроенный адвокатом, был если не идеальным, то все-таки правильным и продуманным, сделанным не просто так, а вполне компетентно. Не то что взял человек да положил камни на землю, нет — в этом небольшом саду просматривалась система и знание предмета. Борис не особо интересовался японскими чудесами, знал о них не больше и не меньше, чем любой, учившийся чему-нибудь и как-нибудь, регулярно читающий человек.

Кажется, полагается, чтобы с любого места, откуда бы ты ни смотрел, один камень не был виден, но удалось ли адвокату соблюсти это правило, Борис не понимал. Впрочем, его это и не интересовало. Грубо говоря, с жиру бесятся, и все дела!

Предложи нашему дачнику три из шести любимых соток засыпать мелким песочком, да разложить на нем штук десять булыжников пострашнее, да каждый день частыми грабельками тот песочек приглаживать и причесывать, чтобы линии были вроде ряби на воде, да созерцать это чудо до полного просветления души… такое тебе скажет тот дачник, мало не покажется!

Время собирать камни — и сажать на участке картошку, чтобы выжить. Это по-нашему.

Время разбрасывать камни — и воображать, что это нечто высоко интеллектуальное. Совершенно чуждая культура. До альпийских горок, гордо именуемых в дамских журналах «рокариями», некоторые уже дошли: конечно, собрал камни — сделал из них тот самый рокарий, сюда можно и флоксы приткнуть, чтобы картошке просторней было.

Но сад камней… нет, пока не для нас. Не пришло еще то время. Может, где-нибудь на Рублевке?.. Да и там — кто станет сидеть, уставившись на камни, лучше уж на собственный бассейн с красотками или на бутылку!

— Тань, ты чего застыла? Камни созерцаешь?

— Какие камни?! — Татьяна очнулась от явно не связанных с созерцанием камней мыслей. — Совсем обалдел?! Я, между прочим, делом занимаюсь…

Конечно. Она всегда занимается делом, а он так… просто живет, камни разбрасывает. Ладно, подожди, вот займусь настоящим делом, по-другому заговоришь. Придется тебе шофера искать, мне тогда не до твоего мелкого бизнеса будет.

— Криса нет, — доложил он, чтобы не слушать, — уехал куда-то.

— Да черт с ним, с Крисом, я договорилась уже… ну, вернее, почти. С Эмель, — она кивнула на дом, участок которого граничил с садом камней. — Вот только вечером муж ее приедет… турчанки эти! Ни черта без мужа не решают! Сама: да-да, конечно, как же не помочь, я бы с удовольствием… но: вот муж приедет, вот я его спрошу…

— Вот приедет барин, барин нас рассудит, — не удержался и нараспев процитировал Борис.

— Во-во, точно! Причем Айше, невестка ее, говорит: давай, мол, позвоним, спросим, сразу все и решим. Ах, нет, как можно! Он на работе, то-се, нельзя его беспокоить, вот приедет вечером…

— Ну и правильно! Такие вопросы не для телефона. Сама подумай: она позвонит, он занят, не выслушает толком и откажет: зачем ему наши проблемы, когда у него своих полно? А вечером отдохнет, расслабится, она ему про твою беду расскажет… очень даже умные твои турчанки, всем бы таких жен!

— Да тебе бы такую жену — ты бы с голоду подох! Вон она — ни образования, ничего! — в жизни не работала, сидит себе на собственной даче в тенечке, картину рисует!

— Картину? — удивился Борис.

— Не знаю, чего она там рисует, только ни копейки в жизни не заработала, а тут крутишься, как белка в колесе, и еще выслушиваешь потом!

— Тань, да что я сказал?! Я имел в виду, что все образуется, что муж ее вечером приедет, и все будет нормально. Она-то ведь не отказала, правильно?

— Да нет. И Айше согласна, она в их часть перейдет, все равно, говорит, муж, скорее всего, не приедет, так чего она одна на той половине… и Маше тут переезжать близко, — Татьяна понизила голос и, оглянувшись на дом с мезонином, заторопилась. Встречаться с Машей и Ланой лицом к лицу она, видимо, еще не была готова. — Пойдем, я еще с этой поговорю… не знаю, как ее зовут… вроде русская, а дикая какая-то!

— Зачем? Ты подожди до вечера, может, здесь все получится.

— А если нет? А если к Лане любовник приедет, и они захотят отдельно? «Подожди»! Тебе легко говорить, отвечаю-то за все я! Вот я сяду тоже на террасу, буду картину рисовать, узнаешь тогда!

— А ты нарисуй, может, ей цены не будет! «Сотбис»…

— Ох, отвяжись, ради бога! Тут и так не знаешь, как выкрутиться, еще ты со своими картинами…

Не было никакого смысла говорить ей, кто первый начал про картины. Пустая затея — вроде устройства сада камней.

«Борис, ты не прав!» — эта на все лады склонявшаяся, надоевшая всем фраза времен перестройки стала Татьяниным девизом и смыслом жизни.

Ты не прав — значит, права я. Когда, по какому умолчанию, возник этот антагонизм? Почему нельзя, чтобы мы были правы оба, если не вместе, то хоть каждый по-своему?

Ничего, наступит и для меня время… собирать камни.

Тогда она признает… а как, кстати, ей все это преподнести? Если выложить все, всю идею прямо сейчас, а потом что-нибудь сорвется… нет, так нельзя! Но, с другой стороны, придется же как-то объяснить, что он хочет остаться.

Да, проблема. Сдавать билет, продлевать аренду дома — без Татьяниной помощи не справиться, не говоря уж о том, что сама мысль задержаться в Турции… странно, что это раньше не пришло ему в голову. «Сотбис» вот пришел… а все остальное нет!

Впрочем, ничего странного: он был увлечен своим планом, обдумывал дело, а не то, кто и как к этому делу отнесется. К тому же, надо признать: он воображал само осуществление плана, на том этапе, когда он уже добьется успеха, и в этом случае одобрение Татьяны было бы ему обеспечено по определению. Да и что ему тогда ее одобрение?

А между тем до этого успеха еще далеко. И что он ей скажет? А если она назовет его идею бредом и авантюрой и не позволит ему остаться?

Он посмотрел вслед решительно удалявшейся жене и перевел глаза на сад камней. Вот и собирай тут… камни, когда ничего не можешь сделать без посторонней помощи и участия. Почему-то его больше заботило, как привлечь на свою сторону Николая, а о Татьяне он и думать забыл!

Думать забыл. Вот именно, в точку. Замечательное, в сущности, выражение — «забыл думать». Вытеснил в подсознание, как сказал бы любой психолог, потому что хотел забыть, от кого все в твоей жизни зависит.

И забыл думать о самом главном.

«Типа «слона-то я и не приметил!» — усмехнулся про себя он. — А что, японцы не дураки: всех камней сразу не увидишь, хоть один да подвернется потом на пути. И будет тебе «камень преткновения»! Черт, как бы так Таньке сказать?.. Чтобы и сказать, и в то же время… чтоб не все камни видно было… да, не дураки японцы: посмотришь на такой садик — задумаешься!..»

Борис сделал шаг в сторону, не сводя глаз с камней. Точно: один совсем исчез из поля зрения, зато неожиданно высунулся другой, которого до этого там вроде не было. Вот так и Танька вдруг высунулась… идею ей нельзя выдавать ни в коем случае! Или засмеет, или всем разболтает, или примется вмешиваться и замучает советами.

Николай, кстати, тоже еще неизвестно, как все воспримет. И если Татьяна сама по себе для дела не нужна, то без него-то никак не обойтись. А если он сделает вид, что идея ему не понравилась, а сам за нее ухватится и решит обойтись без Бориса? Бизнесмен все-таки, строитель, вольный каменщик, у них там без обмана ничего не делается, хрен бы он чего построил, да еще в Москве, если бы был весь из себя честный и порядочный!

Борис сдвинулся на полшага назад, рассчитывая увидеть-таки те два камня одновременно. Не может быть, чтобы хоть краешек да не увидеть! Вот, точно, так я и знал: обман все это! Оба камня выглядывали беззащитными краями из-за тех, что должны были скрыть один из них.

Ни черта этот адвокат не смыслит, положил камни как попало! Борис с презрением проследовал взглядом вдоль тонких, словно расческой проведенных зигзагов, и тут понял, что что-то не так: картина изменилась — он не видел теперь одного камня, который он заметил до этого, потому что тот был похож на большую морскую раковину.

Вот черт! Он снова переместился на те же полшага: раковина появилась, но исчез, как и до этого, один их прятавшихся камней. Неужели правда, что их невозможно увидеть все?

Ему захотелось перелезть через низкую бетонную ограду, встать прямо перед этим японско-турецким чудом и удостовериться… в чем, господи?! Какая тебе разница: видно, не видно?! Свои проблемы решай, Шлиман!

Решение пришло мгновенно, словно перед этим он не мучался, не колебался, не изводил себя сомнениями и страхами, и было оно таким простым, что все эти размышления и мучения хотелось сразу же забыть, чтобы не упрекать себя за них.

Конечно, как просто! Всего-то: не показывать никому все свои карты (все свои камни!), пусть ни Николай, ни Танька вообще не знают о его намерениях, он предложит им совсем другое, он сейчас же сделает жену своей союзницей, ведь сколько она ему твердила, чтобы он нашел нормальную работу…

Вот он и нашел — нормальнее некуда!

А больше им и знать не надо: вот ваши камни, все на виду, любуйтесь себе на них, пока не надоест.

Но один я положу похитрее и вы его до времени не увидите, а когда время придет, я возьму вас за ручку и поставлю на другое место. Тогда вы все увидите и удивитесь, как это вы раньше… а вот так — скажу я! Книжки надо было больше читать, тогда бы и сами смогли видеть, и собирать, и разбрасывать камни!