Двойная тайна от мужа сестры

Яна Невинная

Глава 7

Отца увезли с заверениями, что сделают всё от них зависящее для его выздоровления. Стало понятно, что ночевать придется в родительском доме. Я винила себя за чувства досады и злости, но казалось, будто отец так или иначе вынудил меня остаться против воли.

— Чего смотришь? — фыркает Милана, когда ловит мой взгляд. — Отвалите от меня все!

Злится и уходит, взбегая по лестнице наверх, на второй этаж. Чувствую на себе темный взгляд Давида и спешу след в след сестре, не желая, чтобы он заводил со мной разговор. Иду по наитию и воспоминаниям.

Оказываюсь права, детки в нашей старой детской комнате. Опираюсь о косяк и наблюдаю за представлением одного актера. Близнецы, что странно, действительно уснули, я с удивлением слежу за тем, как Олег, словно самый настоящий заботливый отец, читает им сказку.

Не поленился даже достать их любимую книжку из сумки. Того и гляди, станет дарить мне розы и пылко признаваться в любви. Очень подозрительно и нереалистично, выглядит как пафосная актерская игра. Но Оскара Олегу не видать!

— Можешь не прикидываться, — шиплю ему в лицо, как только он тихонько прикрывает дверь и выходит в коридор.

— Я что, не могу уложить спать собственных детей? — Олег давит на последние два слова интонацией, очевидно хочет вытащить из меня чувство стыда за то, что укоряю и подозреваю.

Я понимаю, что он делает. Пытается стать мягким и пушистым, новые обстоятельства на руку Олегу, они решат все его проблемы, и он готов действовать такими топорными методами. А у меня внутри всё смешивается, буря чувств захлестывает с головой, я не в состоянии ни на одну секунду остановить бешеный бег времени и задуматься о правильности своих поступков. Не понимаю, что нужно ставить во главу угла.

А еще отец… Неужели он умрет? Нет, не может быть.

И Давид, чье присутствие выбивает меня из колеи.

— Ева! — тормошит меня, хмуря лоб, Олег, отвлекая от нерадостных мыслей.

Вздрагивая и собираясь с духом, скороговоркой вываливаю на него новости об отце.

— Что с ним? — спрашивает муж торопливо, глаза бегают, он снова подсчитывает варианты развития событий.

Наверняка пытается понять, что ему перепадет от гипотетической смерти моего отца. Боже, что со мной? Я подозреваю собственного мужа в страшных вещах, даже не пытаясь найти ему оправдание, не давая шанса, видя только меркантильность. Разве так можно? Мальчики ведь считают его родным отцом, ведь это важно, правда?

— Микроинсульт, — отвечаю коротко, сжимая ослабшие, похолодевшие руки, не могу согреться, мне холодно и больно.

Любящий муж обнял бы меня, но Олег не такой. Не видит ничего дальше своего носа. Чертов эгоцентрист!

— Ладно, тяжелый день, — потирает он щетину рукой и выглядывает с интересом и блеском в глазах мне за плечо. — Где тут у вас бар?

— Олег, ты будешь пить? Ночью?

Стискиваю кулаки, зло впиваясь ногтями в ладони. Ну неужели он и вовсе бесчеловечен, раз даже в такой ситуации собирается бухать?

— У твоего отца сердце прихватило, сестра и мать истерят, а мне как справляться со стрессом? Не могу выпить бокал? Ты мне запретишь, что ли? — фыркает, не видя в этом никакой проблемы.

— Конечно, делай что хочешь, — без сил прикрываю глаза и безразлично жму плечами, потеряв уже всякую надежду, что он придет в себя и не станет скатываться на дно бутылки.

Ясно, что мы не ляжем в постель, согревая и успокаивая друг друга, не поговорим по душам о насущных проблемах и не поедем, дружно держась за руки, навещать отца в больнице. «А разве такое было когда-то, — вдруг спрашиваю себя на полном серьезе, сглатывая болезненный комок. — И вообще, когда всё пошло под откос?»

Действительно, я бы тоже чем-то успокоила нервы. Но у меня, в отличие от мужа, есть чувство такта и ответственности, ведь я должна следить за двумя детьми…

Но успокоиться мне нужно, так что я спускаюсь вниз попить чая, пробираюсь в кромешной темноте. Осторожно иду вниз по ступенькам и слышу какое-то скуление. Хмурюсь, решая пойти на звуки. Дверь кухни приоткрыта, по паркету льется яркая белая полоска света.

Осторожно заглядываю в щель и застаю неприятную, даже пугающую картину — сестра заливается слезами. Вид плачущей навзрыд Миланы отчего-то трогает меня за душу. Только хочу зайти и утешить сестру, как вдруг чья-то ладонь опускается на стол рядом с ее локтями. А затем вижу лицо рассерженного Давида. Он чертовски взбешен, да так, что я на расстоянии ощущаю флюиды ярости и пугаюсь.

— Хватит реветь! — цедит он, стараясь не повышать голоса, но стиснутые челюсти делают его на вид еще более суровым.

— Т-ты, — всхлипывает сестра и убирает ладони от своего лица, — п-почему такой ж-жест-о-о-кий…

Поражаюсь тому, что даже плакать она умеет красиво — никакого опухшего носа, слезы текут по щекам так, словно это ручейки.

— У меня нет времени на очередной скандал, — устало вздыхает Давид и трогает переносицу, — будь добра, держи себя в руках хотя бы здесь, в конце концов, твоя сестра приехала.

От его слов у меня внутри рождается яркая вспышка, оживляя потухший уголек, который хранился в самой глубине. Он не сказал про семью, он сказал именно обо мне…

Милана поднимает лицо, перекошенное от злобы.

— И ты туда же! — выплескивает на мужа свою горечь, затем кривится: — Ева то, Ева се, и дети у нее уже есть, и муж, и дом. А у меня что? Почему у нас нет детей, Давид, м?

От этих слов мужское лицо каменеет, но вот глаза отражают ярость.

— Заткнись! — рычит на нее, хватая за горло. — Так сильно хочешь детей? Ты вообще знаешь, что это такое? Способна на что-то, помимо шопинга и тусовок своих ночных?

Сестра вцепляется пальцами в кисть Давида, пытаясь отцепить его от себя, но куда ей — силы неравны, она лишь бесполезно тратит свои ресурсы. Глаза в ужасе расширены, наполнены слезами, губы дрожат. На любого другого мужчину подействовало бы как катализатор для утешения и сострадания, но муж ее — кремень, только смотрит на нее презрительно, без уважения.

— Я… я, — теряется она, — я люблю тебя, Давид! Если бы ты уделял мне больше времени…

— Я, мне, мною, — фыркает он, отпуская жену с некой брезгливостью, — ты можешь думать о ком-то, кроме себя? Или считаешь, что мир вертится вокруг тебя?

Лицо Миланы из жертвенного вмиг превращается в хищное. Отшатываюсь от такой метаморфозы. И это моя милая старшая сестра?

— Может, и нет, — улыбается уголком губ, — я же не Ева, чтобы всех убогих и обездоленных привечать, но зато я — твоя жена, Давид, не она. И рожать тебе буду я!

Последнее она выкрикивает с жалобным отчаянием.

— Ты забыла, о чем мы говорили с тобой неделю назад? — Давид наливает себе воды и спрашивает лениво, словно устал уже от этого разговора.

— Ты не посмеешь! — шипит сестра, вскакивает со стула, кидается на Давида, берет его за ворот рубашки. — На кону — наследство, акции…

Он не отвечает, лишь смотрит, вопросительно и дерзко приподняв бровь.

— Нет, не сделаешь этого, — убеждает уже словно саму себя сестра, отходит на шаг назад, — я — твоя законная жена и останусь ей до самой смерти, слышишь? Ты слишком любишь деньги, чтобы вот так отказаться от всего этого.

Она говорит так уверенно, что даже я, не понимающая, о чем речь, верю ей. Милана гордо уходит с другой стороны. Благо прохода на кухню два, и оба сквозные, так что я остаюсь незамеченной.

— Нехорошо подслушивать чужие разговоры, Ева, — раздается голос Давида спустя пару минут.

Вздрагиваю и отскакиваю от двери. Как он заметил меня?

— Подойди, — тем же равнодушным тоном добавляет, — нам есть что обсудить, не так ли?

Захожу внутрь с колотящимся сердцем. Муж моей сестры сидит во главе стола, откинувшись на спинку стула. Окидывает меня мрачным взглядом и кивком головы указывает на стул напротив. Сглатываю, но не присаживаюсь, а иду к графину, наливаю себе воды. Промачиваю горло и собираюсь с мыслями.

— Дети от Олега? — застает он меня врасплох сразу, как только я оборачиваюсь.

Кашляю, поперхнувшись, а затем смотрю на него во все глаза.

— Значит, мои, — наклоняет он голову набок и делает свои выводы.

— Нет! — поспешно кричу и только потом, по выражению его сощуренных глаз понимаю, какую ошибку допустила. Пытаюсь исправить оплошность: — Своего ребенка ты отправил на аборт. Забыл?

Вижу, как сжаты его кулаки, побелевшие костяшки сигналят мне, что он едва держит себя в руках. Но Давид молчит, только наблюдает за тем, как я присаживаюсь, устраиваясь удобнее. Лучше обсудить всё здесь и сейчас, навсегда убедив его в невозможности его бредовой теории.

— Я умею считать, Ева, — усмехается Давид, а затем встает, идет в мою сторону. Подходит ближе и нависает надо мной своим громадным телом. — И способен произвести такие «сложные» расчеты, как время реабилитации, новую беременность, девять месяцев вынашивания и… Ответь-ка мне, дорогая, поведай дату рождения близнецов?

Задерживаю дыхание, держу на лице безразличное выражение, надеясь не проколоться. Черт-черт-черт, Ева, неужели так сложно было придумать легенду? Как? Что теперь делать?

Он подходит вплотную, не заботясь о том, что кто-то может зайти на кухню и застать нас. Мы должны делать вид, что незнакомы! Неужели Давид не понимает? Я вскакиваю и пытаюсь шагнуть назад, найти опору за спиной. Попадаю в угол между холодильником и столешницей, и готова терпеть давление дерева, которое утыкается в поясницу, лишь бы держаться на расстоянии от Давида, который подавляет и лишает возможности дышать.

Так было всегда в его присутствии, я убеждала себя, что забыла, что стерла его из своей памяти, стала бесполым существом, которое живет только ради детей, но стоило ему оказаться рядом, как на меня нахлынули воспоминания прошлого, ураганом сметая всё на своем пути.

— У тебя в роду не было близнецов, — скалится мне в лицо Давид. — Дай угадаю, у Оливье ведь тоже, не правда ли? У человека с именем салата разве могут быть дети? М?

Лицо мое от натуги краснеет. Не могу придумать ни одного язвительного слова в ответ. Беру в руки стакан и хочу сделать глоток, чтобы отвлечься. Обстановка накалена до предела, мне становится жарко и душно.

Давид осматривает меня с ног до головы. Хочется спрятаться, но это невозможно, поэтому я просто обнимаю себя руками в защитном жесте. Чтобы не показать своей дрожи и не выдать истинные чувства, стискиваю пальцами предплечье, ставя стакан на стол. Я должна быть сильной и холодной, как айсберг. Давид протягивает ладонь, и я замираю в ожидании его ласки, не знаю, что он предпримет, а он просто берет мои волосы за самый кончик и перебирает их на ощупь.

— Ты плохо выглядишь, Ева. Болеешь?

Задыхаюсь от его вопроса, он мне кажется оскорбительным, да что он себе позволяет? Разве бывает унижение хуже? Ловлю губами воздух, хватаюсь ладонями за горло. Корю себя. Боже, что я за дура? А чего ты ожидала от него, Ева? Ласки? Не будь такой наивной!

Но тело и разум предательски молчат. Даже себе боюсь признаться, что от его присутствия внутри всё затрепетало, как в прошлом, когда была глупой и наивной, а молодой красивый парень с залихватской улыбкой очаровал меня и мигом затащил в постель…

Скидываю его руку, тряхнув головой и стиснув зубы.

— Своей жене устроил выволочку, что она ребенка тебе не рожает, а теперь решил построить чужую жену? Кто тебе такое право дал, Давид?

Он молчит, только кривится, словно от зубной боли. Смотрит на меня таким взглядом, будто я — страшила и грязь под его ногами. И почему мне так больно? Переболела ведь, переросла…

— Раз такое дело, — хватает с силой мое лицо рукой, а затем держит пальцами за подбородок, сминая мои щеки жесткими пальцами, — не будешь ведь против ДНК-теста? Тебе же нечего скрывать?

Хватаюсь за его пальцы рукой, пытаюсь избавиться от захвата, отцепить руку Давида от своего лица, но он давит сильнее, не отпускает, явно оставляя синяки. И мне ничего не остается, кроме как слабо елозить по его твердым пальцам своими.

— Какой же ты мерзкий! — выплевываю ему это в лицо. — Ради денег готов на всё, да? Впрочем, неудивительно. Ты достоин моей «дорогой» семейки. Даже использовать детей не гнушаетесь, твари!

Уголок его губ дергается, словно ему смешно от моей реакции. Будто он знает обо мне что-то такое же мерзкое и противное.

— Молчала бы уж, чертова моралистка, — тихим голосом тянет, оттого это звучит даже еще более опасным и угрожающим. — За тобой ведь тоже грешки водятся. Аборт, например. Это ведь грех, ты не знала?

Только открываю было рот, чтобы опровергнуть его слова, но в последний момент осекаюсь. Прищуриваю глаза, до меня доходит, какой он хитрый жук. Надо же, почти поймал меня на слове.

— Или ты его не делала, дорогая? — улыбается.

— Делала. Значит, мы оба совершили грех, — сквозь зубы парирую. — И место нам в аду!

Зло цежу, выплескивая боль яростью. Он смотрит на меня долгим взглядом. Черные глаза будто прожигают во мне дыру. Молчит.

— Впрочем, это не единственный твой грех, — добавляет этот монстр, опуская руку и теперь держа меня крепко ладонью за шею, оглаживая большим пальцем яремную вену. — Что-то многовато для святой Евы, не находишь?

Гляжу на него широко распахнутыми глазами и моргаю. Не понимаю, о чем он говорит. Нить беседы ускользает от меня всё дальше, а он смотрит так, словно ждет моего ответа. Но я молчу. Гадаю, что он имеет в виду, на какие гнусности намекает.

Взгляд такой грозный и презрительный, будто Давид уличил меня в чем-то незаконном и до того отвратительном, что даже тюремное заключение для таких, как я, недостаточная кара. Дрожу, ругая себя за мнительность. К стыду сказать, перебираю в уме всё, что он может мне инкриминировать, но нет за мной греха большего, чем ложь…

Стискиваю зубы, почти что с болью смотря на человека, что предал меня… Растоптал… Унизил… Заставил пойти на аборт, откупившись парой купюр, словно щелчком пальцев решив все проблемы. Так какое право он имеет смотреть на меня так, будто я виновата перед ним в страшном смертном грехе?