Холодная зона

Яна Завацкая, 2019

Будущее не принесло людям радости, две сверхдержавы все же сцепились в разрушительной ядерной войне. Но цивилизация не погибла, прошло некоторое время после этой страшной войны, и мир в очередной раз разделился на два враждебных блока. Один из них – «зона свободной торговли» – живет, как и прежде: в Федерации элита купается в роскоши, а остальные граждане влачат жалкое существование, получая нищенский «основной доход», но и это – благо по сравнению с голодом и массовой нищетой в бедных странах. Однако есть и другая, большая часть мира, где люди строят новое общество, без эксплуатации и элит, без денежных мешков и рыночной стихии. На Земле еще много проблем – от военного противостояния двух блоков до ликвидации экологических последствий ядерной войны. Там нет того, что обещают нам оптимистичные фантасты – бессмертия, сверхлюдей, фотонных звездолетов и изобилия. Но есть надежда…

Глава 2. Школа-коммуна

Когда Лийе было восемь лет, ее однажды вызвали в школьный медкабинет. Тогда Лийя училась в сорок шестой городской школе, а жила дома, с родителями и старшим братом, который собирался ехать учиться в Ленинград.

В кабинете была не школьная медсестра Надежда, а тетенька из Детконтроля, психолог. Лийя с ней уже познакомилась, тетеньку звали Александра. или просто Сандра, она проводила тесты во всех классах. Сандра была худая и высокая, носила, как многие воевавшие, старую форму со споротыми знаками различия, перетянутую ремнем в тонкой талии, высокие ботинки, партийный значок на отвороте. Она улыбалась широко и открыто, и с ней Лийя как-то меньше боялась. Вообще-то со взрослыми лучше помалкивать, но Сандре хотелось доверять.

— Привет, Лийя, — Сандра пожала ей руку, как взрослой, — садись. Давай поговорим. Чаю хочешь?

Лийя покачала головой.

— Ну тогда вот конфеты бери, — Сандра придвинула вазочку с конфетами. Лийя несмело потянула «Мишку на Севере», стала разворачивать. Честно говоря, есть не хотелось. Но если конфеты предлагают, странно отказываться. Лучше бы напихать их в карман, но неудобно.

— Лийя, я просмотрела тесты, помнишь, вы делали на днях? Там рисунки были, подписи… помнишь?

Девочка кивнула.

— У меня к тебе несколько вопросов. Если не хочешь отвечать, просто молчи. Скажи, тебя когда-нибудь дома били?

Глаза Лийи слегка расширились. Она покачала головой с заминкой.

— Нет.

Сандра задумчиво кивнула.

— А у тебя бывают какие-то проблемы… ну, с мамой, например? С папой? Конфликты? Тебя ругают за что-нибудь?

— Ну… бывает, — Лийя говорила очень тихо, — это же нормально. Всех же ругают.

— Ты не хочешь об этом говорить? — уточнила Сандра. Лийя покачала головой.

— А где работают твои мама и папа?

— Мама, — девочка говорила по-прежнему тихо, будто с усилием, — она дизайнер одежды, но она не работает на предприятии, у нее есть своя фирма. Папа работает вместе с ней, он бумаги всякие заполняет, документы.

— И большая фирма у родителей? Кто-нибудь работает на ней еще?

— Да, еще Мила и Женя работают. Маме же самой некогда все шить, — как бы извиняясь, произнесла Лийя, — это фирма еще от бабушки, у нее после войны была фирма, тогда она была большая, а теперь маленькая.

— Понятно. А как ты считаешь, у тебя хорошие родители? Что бы ты могла о них сказать? — спросила психолог. Тонкие плечики вздрогнули.

— Да, конечно, — напряженно ответила Лийя, — у нас очень хорошая семья. Вы спросите учителей, так все говорят. Мы ходим на лыжах. И вообще. У нас все хорошо. Вот, например, у Тайки, мама и папа ругаются все время. А мои нет. Костика бьют ремнем, а у нас…

— Хорошо, хорошо, я поняла, — Сандра задумалась, — вот что, Лийя. Ты не против, если я проверю тебя на аппарате? Ты примешь лекарство, заснешь и ничего не почувствуешь. Это не больно, как… ну как ультразвук. Тебе УЗИ делали? Вот так же.

— Хорошо, — бесцветно ответила Лийя, — да, конечно.

Аппарат, названный по лекалам фантастов прошлого века ментоскопом, был изобретен во время войны. Для допросов. Правда, выяснилось, что тренированный человек успешно может сопротивляться его действию. Но зато с помощью ментоскопа можно было собирать забытую информацию у тех, кто и рад бы помочь, да не в состоянии. Даже у ребенка или у психиатрического больного.

Ментоскоп оказался бесценным диагностическим средством, притом он был безвреден, применение его не слишком сложно. Но Кирилл видел его действие в первый раз. Его ученица Лийя, бледненькая девочка с пепельными косичками, спала на кресле, под простым средством из группы бензодиазепинов — оно и нужно-то было лишь для расслабления. Сандра нацепила контактные сенсоры на голову девочки и с интересом глядела в экран.

Ментограммы выглядят совсем не как фильм, хотя в каком-то древнем фантастическом романе ментограммы использовались для увеселения публики. В настоящих картинах мозга мало интересного, непросто догадаться, что они означают вообще. Подсветкой обозначалась эмоциональная окраска.

— И что все это значит? — поинтересовался классный руководитель.

Сандра наклонилась к уху девочки и произнесла:

— Мама.

Картина на экране изменилась. Но понятнее не стала. Мелькали огромные пятна, белые и почему-то мокро блестящие. В тревожном темно-розовом, бордовом, оранжевом цвете.

— Это что вообще? — Кирилл ткнул в экран пальцем.

— Это ее мать. То, как она запечатлена в мозгу, — пояснила Сандра, — видишь, вот это — руки…

— А-а, да, понял. Но почему такие большие? Больше головы.

— Это восприятие. Расшифровывать ментограммы не так просто. Мы учились различать, где человек, где предмет. Но интересно здесь другое — эмоциональная окраска. Она обозначается цветом. Здесь тревожные, напряженные цвета. Но Лийя утверждает, что у нее в семье все хорошо. Однако если все так хорошо, то почему у нее выраженная социальная фобия, почему в классе она аутсайдер? Тихий голос, напряженная поза. И еще, что характерно, скованность движений и проблемы с физкультурой.

— Как говорил дедушка Фрейд, — вздохнул Кирилл, — бывают, внученька, и просто сны. Бывают же застенчивые дети. Она много болела.

— Ты считаешь, действительно прекрасная семья? — скептически покосилась на него Сандра.

— Не могу представить ничего другого. Вот у Костика Штейна, там в самом деле семейное насилие, отец напивается, с ним надо решать вопрос, он на очереди. У нескольких ребят в классе родители на грани развода. А здесь крепкая дружная семья, родители активно участвуют в жизни школы, мать в родительском комитете, дали средства на ремонт, кстати, добровольно. Очень милая, коммуникабельная женщина, безумно любит дочь. Интеллигентные люди. Да ведь вообще в классе полная семья, с матерью и отцом, — это редкость. Я бы сказал, девочке повезло.

— Да, это я уже слышала. Хорошо учится, занимается музыкой, дисциплина. Так, здесь мы больше ничего не найдем. Обрати внимание — ни одного голубого или зеленого оттенка. Папа! — это она сказала уже над ухом подопечной. Картина сменилась, но Кирилл так ничего и не понял — одни пятна заменились на другие, но вот цветовые оттенки потемнели, сдвинулись в багровую область, появились черные и коричневые проблески.

— Страх, — пояснила Сандра, — она боится отца.

— Да она вообще всего боится, — досадливо прокомментировал Кирилл, — темноты, высоты, мышей. Нормальная девчонка.

Сандра внимательно, в упор посмотрела на классрука. Мужчина смутился.

— Я не хочу сказать, что женщины вообще…

— Понятно, — тоном, не предвещающим блага, прервала его психологиня, — поехали дальше. Сейчас мы попробуем ее разговорить.

Она коснулась сенсоров на лобной части головы.

— Здесь примерно моторный центр речи. Сама она говорить не будет, ее мышцы расслаблены, но здесь рождается осмысленная речь. Произносить за нее будет компьютер.

Она наклонилась к уху девочки и тоном исследователя произнесла:

— Сволочь.

Из динамика донесся голос, похожий на девчоночий, но монотонный и сильно искаженный.

— Сволочь, скотина, ты мне все нервы вымотала! Я тебе так покажу, в жизни не забудешь! Тебя надо выдрать как сидорову козу, тогда будешь знать!

— Понятно? — спросила Сандра. — Все это реальные фразы. Как правило, их запоминают хорошо. Смотри на эмоции!

Экран был багрово-черным.

— Еще хочешь? — Сандра снова произнесла ребенку в ухо. — Гадина!

Кирилл вздрогнул — на экране возникли четкие очертания — хлещущая рука. Огромная, нарочно так не снимешь, пугающая, как в ужастике. Гигантские пальцы хлестали по чему-то невнятному, волны коричневых и черных эмоций заливали экран, в них вкраплялись алые просверки. Рука на этом фоне казалась молнией. Динамик между тем захлебывался, выдавая ругательства.

— Гадина такая, мы тебя кормим, поим, одеваем как куклу, ни у кого такой одежды нет, игрушек полная комната, а ты, скотина, как к нам относишься? Тварь неблагодарная! А ну проси прощения сейчас же!

Сандра приглушила динамик и произнесла тоном исследователя.

— Интересно, что ни разу не всплыл предмет конфликта — за что ее, собственно, ругают. Это, конечно, неважно. Восьмилетняя девочка не может сделать ничего, что вызвало бы у нормального среднего человека неконтролируемую реакцию ярости. Это патологическая реакция матери.

— Но ведь получается, что ее все-таки бьют, я правильно понял? А она говорила, что нет, никогда. С полной уверенностью. Выгораживает родителей?

Сандра выключила динамик.

— Она не воспринимает то, что происходит с ней, как побои. Та вербальная агрессия, которую мы слышали — вполне реальна, и она сопровождается, конечно, побоями — пощечины, оплеухи, хлестнуть полотенцем, толкнуть, швырнуть на пол, побить головой об стенку. Конечно, отшлепать рукой. Но девочка не воспринимает это в качестве побоев. Многие бьющие родители сами не отдают себе отчет в своих действиях, для этого в языке существует много эвфемизмов — отшлепать, врезать, дать по морде, или, как говорят, прилетело по попе. Даже классическая порка ремнем может обозначаться эвфемизмами, и ребенок сам воспринимает это именно так, не «меня избили», а «мне прилетело по попе» или «папа мне врезал». Таким образом, насилие воспринимается как норма отношений. Ребенок убежден, что в целом заслуживает такого обращения, даже если не знает, в чем конкретно его вина. А здесь мать еще, как ты слышал, постаралась внушить, что происходящее с девочкой — милые, безобидные домашние сцены, ведь другие родители гораздо хуже. Вероятно, ребенку постоянно внушают страх перед окружающими и объясняют, что в этой семье еще относительно безопасно, все другие люди намного более жестоки. Психика воспринимает это буквально — «раз здесь мне так плохо и страшно, но это моя родная семья, где меня любят, если вот это любовь — то какой же кошмар ожидает меня снаружи, где меня еще и не любят?» Социальная фобия как следствие. Другие типы характера отвечают на это развитием собственной агрессивности. Подожди, я сейчас сниму эти ассоциации, иначе нам гарантирована субдепрессия. Надо подобрать что-то хорошее. Что она любит?

— Да не знаю… что все девочки любят?

Сандра укоризненно покачала головой. Произнесла на ухо ребенку:

— Играть!

Она не ошиблась. Бурая круговерть на экране сменилась нейтральными цветами, а затем стала голубой, появились крошечные фигурки. Кириллу показалось, что мелькнула добродушная морда плюшевой собаки.

Сандра отодвинулась от экрана.

— Ей нужно время, чтобы болезненные воспоминания улеглись. В общем, вот так, Кирилл. Для этого я и работаю в Детконтроле. Очень часто окружающие не замечают вот таких следов насилия. Девочка ведь даже пожаловаться не может. Бьют ее, не оставляя следов, — насильники ведут себя осторожно. Но они даже в ее психике следы заметают. Она не может пожаловаться даже подруге. Что она скажет — «мама меня отругала»? Но ведь без конфликтов не бывает никогда, кто увидит здесь проблему? Побои она таковыми не считает. Родителей боится и не любит, но защищает семью всеми силами, так как в ее представлении окружающий мир еще ужаснее.

Кирилл вздохнул.

— Конечно, выглядит все это мерзко. Но что ты предлагаешь? В конце концов, в чем-то ее мать права: действительно, бывает и более жестокое насилие. У нас в городе был случай. Мальчика забили насмерть. Или семьи алкоголиков, нарков. А тут… в целом же семья хорошая. Ну бывают такие эпизоды. Ты извини, Сандра, но ведь раньше это все вообще считалось нормой. И ничего. Все как-то росли, на протяжении всей человеческой истории.

— Ну да, ну да, — кивнула Сандра, — и поэтому у нас была такая разумная, прекрасная история, без всяких войн, без угнетения, без пыток, казней и жестокостей. И так мы будем жить и дальше.

— Понимаю твой сарказм, — вздохнул учитель, — но время благорастворения воздухов еще и вправду не настало. Я же говорю — у большинства в классе семьи неполные вообще, у некоторых родители — инвалиды…

— Ну и что? — удивилась Сандра. — Чем мешает отсутствие отца, если мать адекватна и уважает ребенка? А инвалиды могут воспитывать ничуть не хуже здоровых людей. Материальное положение у них сейчас тоже не хуже остальных. Кстати, вот это отношение к Лийе — «тебе повезло, ты так счастлива в замечательной полной семье» — сильно усугубляет ее страдания. Это в психиатрии называется двойной узел и в принципе считается фактором развития шизофрении. Я бы это назвала двоемыслие. Ее ощущения говорят о том, что ей очень плохо, над ней совершается постоянное насилие, она постоянно унижена — но при этом она вынуждена искренне верить, что ей очень хорошо и даже лучше всех. Кирилл, я не гадаю на кофейной гуще. Тесты, которые я провела, надежно выявляют высокую тревожность, невротичность и ситуацию насилия. Возможно, у других тоже есть проблемы в семьях, уж конечно, они есть у Кости Штейна, но все другие с этими проблемами справляются. Эта девочка — нет. Ты же видишь ее на уроках. Она искалечена внутренне, и если мы ничего не изменим, это выльется в жизненную трагедию.

— Ну ладно, — учитель махнул рукой, покосившись на нежное личико ребенка, подрагивающие ресницы, — что ты предлагаешь? Начать процесс?

Сандра покачала головой.

— Это невозможно. Данные ментоскопии юридически не являются доказательством. Девочку допрашивать нельзя, родители ничего не скажут. Соседи, скорее всего, ничего не знают. Да и за подобное обращение с ребенком серьезных наказаний не бывает. Но выход есть, я с таким работала. Мы попробуем что-то придумать.

Голубые глаза распахнулись. Лийя приподнялась, недоуменно глядя на взрослых.

— Тебе сон приснился? — ласково спросила Сандра. Лийя покачала головой.

— Мне ничего не снилось.

— Как настроение?

— Хорошее, — послушно ответила девочка. Сандра досадливо поморщилась.

— Слезай с кресла, сядь сюда. Лимонада хочешь?

Девочка с удовольствием выпила лимонада. Сандра молчала, глядя на нее, пальцы отбивали ритм на столешнице.

— Знаешь что, Лийя? — начала психологиня. — У меня к тебе такое предложение. Тебе бы не хотелось в школьную коммуну?

Глаза девочки широко распахнулись. В них можно было прочесть, как в ментоскопе, — колебания, страх, и под этой коркой разгорающуюся невозможную радость.

— Да, — сдавленно выразила Лийя все свои эмоции, — я бы хотела.

— Ты не бойся, — уточнила Сандра, — там хорошо. У тебя будет отдельная комната. Там интересно, ребята хорошие, учителя.

— Я не знаю, что мама скажет, — засомневалась девочка.

— Мама согласится, я думаю. Все знают, что в коммуне образование хорошее дают, после нее проще в любой вуз поступить. Престижно. Ну как?

— Не знаю. Я-то хочу, — призналась Лийя, — но не знаю, смогу ли я. Мама говорила… ну я очень нервная и не могу уживаться с людьми. Может, я вообще не смогу.

Она умолкла и отвернулась. В глазах заблестели слезы.

— Когда-то тебе ведь надо будет уехать от мамы и научиться жить с другими людьми, — уточнила психологиня, — лучше это сделать прямо сейчас. И не бойся. Ты нормальная. Не нервная и прекрасно сможешь со всеми ужиться. Ты добрая и любишь помогать другим. В коммуне как раз такие нужны.

Лицо девочки менялось прямо на глазах, напряженность уходила, на губах возникла легкая, мечтательная улыбка.

— Ну, иди на занятия, — Сандра пожала девочке руку, — иди. Немножко сложно будет договориться с очередью, но, я думаю, мы все уладим.

Лийя послушно слезла со стула и пошла к двери. Кирилл проводил ее взглядом.

— Да, кто бы мог подумать, — пробормотал он, — такая образцовая девочка, образцовая семья.

— Вот самые-то скелеты в таких образцовых шкафах и водятся, — вздохнула Сандра, — это пострашнее бывает, чем обычное, стандартное насилие. Страшнее и хуже действует на психику. Я бы ее ни одного дня в семье не оставила. Да теперь придется битву устраивать.

— Да как же ты ее устроишь в коммуну? Ведь туда очередь на два года, сколько туда хочет народу — больше тысячи уже?

— В следующем году вторую начнут строить у Синеозера, — кивнула Сандра, — спрос огромный на этот тип школ.

— Штейн тоже на очереди, а ты хочешь эту девочку вне очереди туда пристроить?

— Штейн стабилен психически. Кроме того, я не понимаю, почему вы не начнете судебное преследование, там папашу за побои можно и подальше отправить.

— Все сложно там, — уныло произнес Кирилл, — семья в целом стабильная. У отца военные травмы, алкоголизм, он периодически начинает лечиться.

— Ну вот видишь. Мальчик совершенно иначе воспринимает ситуацию насилия — он отца побаивается, но как большой кусачей собаки. Отец в его глазах слабый, больной человек, которого где-то можно понять. Мать он не бьет. Конечно, и такое насилие не должно продолжаться, но подождать с этим можно. А эта девочка… все это очень опасно, Кирилл. Чаю налить?

— Давай. Нет, извини, но все-таки вы, Детконтроль, делаете из мухи слона. Ну я понимаю все. Но после такой войны… Я в Днепропетровске жил, когда бомбу кинули, у приятеля гостил на окраине. Вспышка, удар, в себя пришел — а вокруг груда обломков. Все насмерть. Мне повезло. Потом лучевая была, конечно, волосы вылезли, с трудом выжил. От города — одна воронка. Мать, бабка, все…

Учитель махнул рукой, взял осторожно чашечку, отхлебнул.

— После такого, — сказал он, — хочется просто жить. Понимаешь? Не придираться к людям, пусть живут как хотят, как могут, лишь бы все спокойно было. Дети сыты, одеты, ходят в школу — и хорошо. В наше время это было бы уже счастьем. А вам чего-то сверхъестественного надо. Ну вот нормальная же девочка, ну тихая, ну, бывает, мать сорвется на нее. Что тут особенного? Да, я все понимаю, учился, знаю. Но…

Сандра смотрела на него долгим внимательным взглядом.

— Если люди и дальше будут жить как хотят, как могут, и детей так же воспитывать, то с нами произойдет то же, что с Первым Союзом, — ответила она, — и снова будет реакция. И снова капитализм, только теперь мы его точно не переживем.

Психологиня помолчала, помешивая ложечкой чай.

— А что до войны… Мне уже много лет, Кирилл. Я в пехоте была, в Таджикистане. Освобождаем мы деревню от белых, а там жителей нет — в центре мечеть обгорелая, а в ней такие чурбачки, знаешь ведь, как обгоревшие трупы выглядят. Много, много таких. И мечеть заперта. Вот так. Я такого много могу рассказать, да не стоит. Лучевой я тоже переболела, к примеру. Детей у меня уже не будет.

Учитель молчал, неловко глядя в сторону.

— А ты думал, я нервная интеллигентка, которая всю войну в Томске просидела? Нет. Я себе потом слово дала — все сделать, чтобы вот этого больше не было. Чтобы никаких белых. Никаких господ, ни фирм, ни корпораций, ни войны. Только это одним махом не сделаешь, надо каждый день работать, за каждого ребенка биться. Я на этой войне — опять простой солдат, Кирилл. Сколько смогу — столько и сделаю.

Кирилл звякнул чашкой о стол.

— Знаешь, — сказал он, — проблемы с пристройством в коммуну у тебя все равно будут. Потому что тебе кто угодно скажет то же самое. Брутального насилия, наркотиков, алкоголя нет? Изнасилований нет? Даже следов на теле нет? Тогда не удастся срочное направление выписать. Не возьмут ее вот так в коммуну.

— Удастся, — Сандра махнула рукой, — я психолог, мое заключение многого стоит. И в коммуне люди понимающие сидят, если я напишу, что опасность психического заболевания есть — возьмут. Никуда не денутся.

Школы-коммуны появились сразу после революции, лет двадцать назад, и очень быстро завоевали авторитет.

Основанные на принципах, заложенных великим педагогом прошлого Антоном Макаренко, поначалу они отпугивали родителей, особенно далеких от партии и не слишком пострадавших от войны. Представлялись военизированные колонии, где дети ходят строем, полдня работают на производстве и крутятся, как роботы, наводя порядок в убогих спальнях.

Но по решению партии в ШК были вложены немалые средства. Вначале этих школ было совсем немного — но они были хорошими. А то, что дети сами выращивали для себя пищу на мини-фабриках, да еще и что-то производили в школьных цехах, — еще и упростило проблему, содержание ребенка в такой школе было лучшим, но обходилось государству дешевле, чем простое обучение в обычной городской школе.

С самого начала было решено отказаться от общих спален, каждому ребенку полагалась отдельная комната (иногда для младших делали спальни на двоих). В ШК были направлены лучшие педагогические кадры, часто не из обычных учителей, а скажем, вузовских преподавателей-исследователей. Среди них преобладали коммунисты.

Методика обучения для ШК была уже заложена давними педагогическими работами, сделанными еще в СССР; теперь она была отшлифована, а за десятилетия достигла высот и успехов. Эта методика была индивидуализирована до предела, большую часть материала каждый ребенок изучал самостоятельно. Коллективному труду и принятию решений дети учились во второй половине дня. Но для родителей главным оказалось то, что выпускники ШК были образованы лучше обычных школьников, в среднем — значительно лучше, что после ШК легко принимали в любые крупные профшколы, иногда без экзаменов, по результатам конкурсов и тестов, проведенных еще в школе.

Также и здоровье, и коммуникативные качества, и то неуловимое свойство характера, которое можно назвать социализацией — приспособленность, готовность к жизни именно вот в этом новом обществе, — всем этим выпускники ШК выгодно отличались от других.

Они становились космонавтами, весьма неплохими учеными, психологами, педагогами, врачами, прекрасными инженерами и легко оказывались на руководящих постах…

В первых ШК учились в основном сироты, брошенные дети, бывшие беспризорники. Но со временем многие родители стали стремиться пристроить детей именно в школу-коммуну. Сами дети, как правило, тоже мечтали попасть туда. Там было романтично, интересно, коммунары ходили в походы, учились стрелять и прыгать с парашютом, вели научную работу, трудились на настоящем производстве, сами принимали все решения.

Образовались гигантские очереди, обычно ребенок начинал учиться в городской школе, и лишь к пятому, шестому классу получал место в коммуне. И то если родители сами заранее поставили его на очередь.

Можно и нужно было строить новые ШК, и у Союза хватило бы на это средств. Последняя НТР сделала возможным очень многое. Но пока не хватало хороших педагогических кадров, а без них открывать такую школу бессмысленно.

Лишь в случаях экстренных направлений для сирот, для детей, чьи родители оказывались лишены родительских прав или же сосланы, двери ШК открывались сразу и без очереди. На этот случай всегда имелся небольшой, тщательно охраняемый резерв мест.

Именно такое место ожидало Лийю Морозову. Психолог Александра, во всяком случае, обещала это место пробить. Но мама снова оказалась — неожиданно — другого мнения.

— Глупости какие! — говорила она, энергично протирая вышитым полотенцем бокалы. Посудомоечной машине хрусталь не доверялся. — Не понимаю, что они выдумали! Какая тебе коммуна! Ты же заболеешь на второй день! Ты в садик нормально ходить не могла!

— Там есть больница, — робко вставила Лийя.

— Ты что, хочешь в больницу?!

Мать стала расставлять бокалы в серванте. Солнце сверкнуло радугой на кристальных гранях.

— Давай, давай, валяй в коммуну! Будешь на производстве пахать, на станках. Передовик труда! Попашешь денек, узнаешь, что такое жизнь! Да поздно будет! Уже оттуда просто так не уйдешь! Ты посмотри на себя! Ты комнату свою убрать не можешь! А ты думаешь, там с тобой будут нянчиться, как мы здесь? Ха! — Она картинно вскинула руки. — Посмотрите на нее! Да там тебя замордуют, если ты кровать не по струночке заправишь! Запомни — замордуют! Тебе темную устроят! Кому ты нужна? Ты думаешь, ты хоть кому-то, кроме нас, нужна? Дрянь такая! Разлетелась она — в комму-у-уну хочу! — Мать скорчила рожу, передразнивая воображаемую дочь. — Да там такую лентяйку, как ты, быстро выкинут. Давай-давай, иди, все равно через неделю вернут. Увидят, какую ты грязь разводишь, и вернут.

Лийя сидела с застывшим лицом. Она была себе глубоко омерзительна в этот момент. Она ненавидела в себе все — от толстой (как она думала) попы, впечатанной в табуретку, до кончика носа, от тапок до синих противных резинок на косах. Она представлялась себе огромной, мерзкой вонючей глыбой, и больше всего ей хотелось бы раствориться, исчезнуть, никогда не существовать больше.

Но плакать нельзя. Ничего же особенного не происходит. Она опять разобиделась на пустяки, истеричка, нервная дура. На днях она читала книжку про Карину Тищенко, та была партизанкой в годы войны, ее поймали белые и пытали, а Карина все выдержала. Лийе очень нравилось читать про таких мужественных, волевых людей — тем более если это девочки, пусть старше нее. Но самой ей до таких людей как до неба. Она не то что пытки не сможет выдержать — она от каждого слова разнюнивается, ничего ей сказать нельзя.

Нет, она не будет рыдать! Она взрослый спокойный человек и вполне может разговаривать разумно.

— Но там же дают хорошее образование, — солидно сказала Лийя. Где-то она об этом слышала.

— Образование ты получишь и в школе, — отрезал папа. Паника накатила, Лийя замерла, вцепившись руками в табуретку. Она всегда так боялась, когда отец начинал говорить строго, мужским внушительным голосом.

— Нечего выпендриваться, — строго продолжил отец, — мы тебе сказали, будешь жить в семье, значит, будешь жить в семье.

Мать удовлетворенно кивнула. Поправила пышную светлую прическу. Села за стол. Лийя отстраненно подумала, что новый костюм матери очень удался. Всю одежду она проектировала сама и отдавала пошить девочкам. Не покупать же у других, когда у тебя собственное ателье. Синий жакет и юбка модных ломаных линий, большой вырез, в котором хорошо видны пышные груди и промежуток между ними.

Для Лийи вся одежда также шилась в ателье. А в коммуне, говорят, носят форму.

Лийя подумала, что ей удалось все-таки не разрыдаться. Может, она научится наконец владеть своими нервами.

— А мне интересно, — начала мать, — с каких это щей тебя решили направить в коммуну? Кто вообще это решил?

— У нас психолог была, из Детконтроля, — ответила Лийя, — она предложила.

— Ты что? — мать подозрительно сощурилась. — Рассказывала о нас с папой какие-то гадости?

— Нет! — оскорбилась девочка. — Нет, конечно…

— Я пойду, Верусь. — Отец поставил чашку в посудомоечную машину. — Мне уже одеваться надо.

Он чмокнул жену в щеку, бросил строгий взгляд на дочь и вышел. Лийя слезла с табуретки и шмыгнула было к двери, но окрик матери остановил ее.

— Куда?! Я еще с тобой не закончила. Ты, дрянь, выдумываешь о нас с папой всякие фантазии! Да тебе все завидуют! Мы вокруг тебя бегали с тех пор, как ты родилась! Ты даже в садик всего два года ходила! Мы тебя кормим, все лучшее тебе даем! Посмотри, какой у тебя велосипед! Одевают тебя, как королеву! Твоя Тая, между прочим, тебе завидует! Вот у нее родители — не дай бог! Вот ее родители тебя бы ремнем так драли, что задница синяя бы была!

— Ее ремнем не дерут, — попыталась вставить Лийя, но мать не услышала.

— Все тебе, все тебе, все для тебя! Старший брат уже большой, ты тут разнежилась, эгоистка, инда, думаешь, что все тебе должны! Избаловали мы тебя, сволочь такую!

Лийя ощутила нарастающий твердый ком в груди. Нет, она не будет рыдать, постарается быть такой, как Карина Тищенко. Твердой, спокойной, взрослой.

— Мы с папой днями и ночами пашем, лишь бы тебе было хорошо!

— Ладно, мам, я пойду, — пробормотала Лийя и проскользнула мимо матери в комнату. Побежала к себе. Закрыла дверь. Бросилась к своим игрушкам, в угол, где были рассажены пудель Артоша, заяц Петя, два мишки, куклы — Аля, Зоя, Нина… Но дверь снова распахнулась. Лицо матери раскраснелось и не предвещало ничего хорошего.

— Дрянь такая, ты куда! Ушла! Закрыла дверь! Ты думаешь, это твоя комната, она тебе принадлежит? Да тут ничего твоего нет! Ты еще ни копейки в жизни не заработала! Инда! Гадина такая!

Она подскочила к дочери и хлестнула ее наотмашь по щеке, по другой. Потом схватила за косы и швырнула на пол изо всех сил. Лийя ударилась виском о кровать, потерла больное место, отползая подальше, в угол, чтобы матери было сложнее достать. Боли она не чувствовала, так разрывалось сердце. Слезы уже почти прорвались, Лийя сдерживалась из последних сил. Но слезы так трудно сдержать! Они выкатываются сами. Интересно, когда Карину пытали белые, она плакала или нет? Наверное, нет, ведь она очень мужественная. Но как ей удавалось сделать, чтобы слезы сами не выкатывались из глаз?

— Стоит тут как немочь бледная, хоть бы слово сказала! — бушевала мать. — Ты хоть понимаешь, какая ты эгоистка! Инда неблагодарная! Конечно, рассказала про нас какие-то гадости!

Еще минут пять мать вещала о том, что сделали бы с Лийей другие родители. Это было привычно, хоть и тяжело. Но Лийе давно уже и самой казалось, что все, чего она заслуживает — это быть убитой. Не только выпоротой «до синего и красного», не только мордой засунутой в унитаз, но просто перестать существовать. То, что она вообще живет, ест, одевается, ходит в школу, — это недоразумение и делается только по милости очень добрых родителей.

Мать осмотрелась в комнате. Увидела книжку на столе.

— Вот! Читаешь про героев, а сама! Зачиталась тут, а я за тобой должна говно убирать! А ты еще про меня потом психологам гадости рассказываешь! Доносишь! Доносы на мать пишешь, сука! Змея подколодная!

Мать взяла книжку и швырнула в Лийю, попав ей в голову. Девочка схватила книжку — от удара переплет потрескался. Это был подарок от Тайки на день рождения.

— Читает она! Умная выискалась! Книгами обложилась! И теперь она еще и от родителей решила уйти! Самостоятельная! Дрянь такая, еще говно за собой не умеет убирать, вся заросла грязью, все за нее делают, скотина, корова! Я ночей из-за тебя не сплю, инда проклятая! Ты бы хоть раз подумала обо мне! Твой эгоизм беспределен! Хоть бы что-нибудь дома сделала! Я в твоем возрасте матери помогала! Вот что, что ты сделала сегодня полезного?

Лийя припомнила и неожиданно для себя сказала спокойно.

— Я сегодня пол подмела. И посуду убрала после завтрака.

Это было ошибкой. Мать побагровела и подступила к ней.

— И это все?! И это ты считаешь помощью?! Еще расскажи своим психологам, что мы тебя тут работать заставляем, пахать, как каторжную! Посуду она убрала! Две тарелки в машину поставила! Да ты гадина! Ты знаешь, что я с тобой сделаю! Я при всех сниму с тебя штаны и выпорю как сидорову козу! По голой жопе! Ты у меня это на всю жизнь запомнишь! Потом будешь рассказывать про нас гадости! Да тебя за такое по губам надо!

Она подскочила к Лийе и хлестнула ее по лицу, по губам, на второй раз девочке удалось увернуться. Взгляд матери снова упал на книжку. На обложке была нарисована Карина Тищенко в форме и с автоматом. Мысль матери приняла новое направление.

— Вот, — победно произнесла она (ей показалось, что сейчас-то она нашла уязвимое место у этой сволочи, сейчас-то она скажет то, что наконец проймет дочь, заставит рыдать и просить прощения, заставит понять, какая она, в конце концов, мерзкая тварь!), — вот что ты читаешь! Читаешь про возвышенные подвиги! Витаешь вся в облаках! В мечтах! А матери родной не замечаешь! Ты что, тоже хочешь воевать с автоматом? Говно такое! Ты бы хоть раз вокруг себя посмотрела, хоть бы заметила, какая у тебя грязь под кроватью! Игрушки черт-те как раскиданы! На полке посмотри что творится! А в мечтах она витает! Такая вся воздушная! А сама подло, подло! Идет и рассказывает про мать гадости. Придумывает!

Все, больше не могу, подумала Лийя отстраненно. Прости меня, Карина. Я не такая… я не могу.

И она зарыдала, заревела навзрыд, громко, уже не сдерживаясь. Закрывая руками лицо. Мать еще что-то орала — про ее подругу «эту Таю, которая жопой вертит уже в восемь лет, а в двенадцать родит», про психологов, про грязь…

— Замолчи! — закричала Лийя. Ей уже было все равно — будут ее бить, пороть, какая разница, ей хотелось немедленно умереть. Она не выдержала. Она опять не выдержала.

— Я тебе замолчу! Ты как с матерью разговариваешь!

Лийя завизжала оглушительно. Слов не хватало, а сил сдерживаться уже не было. Она визжала, как зверек, рыдала, всхипывала. Мать оказалась рядом с ней, внезапно переменив тон.

— Ну все, все замолчи! — Мать обхватила ее, прижала к себе. Лийя стала вырываться, но это у нее не получилось. Она всхлипывала, ткнувшись носом в материнский живот. Ей было мерзко и душно. Наконец мать выпустила ее.

— Истеричка, — спокойно и удовлетворенно произнесла Вера Морозова, — тебе слова сказать нельзя! Орешь как резаная! Надо тебя к психиатру отвести, ты ненормальная. Ты же сама видишь. Еще собралась в коммуну жить. Ага! Тебе мама что-то сказала — и ты уже не то что в истерику впала, а орешь, как будто тебя режут. Ну что я тебе сделала?

Лийя всхлипывала. Все было кончено.

— С твоим характером не то что в общежитие — тебя на улицу выпускать нельзя! Как ты собираешься дальше жить, Лийечка? Доча, я ведь тебе добра хочу!

Мягко пропел сигнал. Мать бросила на Лийю подозрительный взгляд и вышла.

Лийя бросилась на кровать.

Конечно, мать орала на нее несправедливо. Ничего о родителях Лийя не рассказывала. И такой уж грязи в ее комнате вовсе нет, это неправда. Она же постоянно убирается. Ну может, и есть, но уж не такая, как мама говорит.

Но ты-то, говорила себе Лийя, ты-то тоже виновата! В конфликтах всегда виноваты двое, вспомнила она какую-то умную статью, случайно прочитанную в мамином Персонале. Обе стороны. Если бы ты не была такой истеричкой, такой нервной, ты бы не разрыдалась и тем более не начала визжать. Ты бы спокойно и выдержанно ответила… ну вообще вела бы себя спокойно и выдержанно. Как Карина, например. Карине было проще, вокруг нее были враги. А это же не враг, это мама. Самый родной и близкий, любимый человек. Так должно быть, во всяком случае. Так пишут во всех книжках.

Лийя сгорала от стыда.

В комнате Вера Морозова беседовала с психологиней по комму.

Сандра теперь была не в привычной военной форме, а в деловом светлом костюме, волосы тщательно уложены, никаких партийных значков. Она ослепительно улыбалась и казалась Вере Морозовой очень приятной женщиной.

— Видите ли, — смущенно говорила Вера, — мы с мужем обсудили… да, Лийя нам сказала. Мы думаем, что ей преждевременно уходить из семьи. Понимаете, Лийя очень болезненная девочка. К тому же, — она понизила голос, — вы знаете, у нее не в порядке нервы. В прошлом году у нее был тик, пришлось проходить лечение.

— Я понимаю ваше беспокойство! — энергично кивнула психологиня. — Если хотите, мы встретимся и обсудим это еще раз все вместе. С вашим мужем, конечно. Вы знаете, учителя рекомендовали мне вашу семью как очень хорошую. Именно поэтому, собственно, у нас возникла такая идея насчет Лийи. Вы знаете, ведь она девочка способная. А в ШК очень хорошее образование, уж извините, но в городской школе она такого не получит. Как вы считаете, куда Лийя могла бы пойти после школы? Вы ведь хотите, чтобы она получила хорошее образование?

— Конечно, — кивнула мать, — ну, Лийечка интересуется историей. Может быть, куда-то на исторический? Она может потом стать педагогом. Я думаю, это хорошая профессия для женщины. Или дефектолог. Чистая, спокойная работа, сидишь занимаешься с ребенком, красота. И отпуск большой и всегда летом.

— Вот, вы знаете, а ведь мы отсматриваем способных, умных детей. Лийя неплохо учится, но могла бы лучше. В ШК для нее будут созданы все условия. И потом, ведь никто не предлагает вырывать девочку из семьи! Вы думаете, что мы у вас ее отбираем? — психологиня улыбнулась.

— Ну, не то что отбираете, но интернат… она же не сиротка казанская. У нее родители есть.

— Да что вы! Просто от ШК до Кузина ехать далековато. А так — она может хоть каждый день возвращаться домой. Скорее всего, будет приходить на выходные. Там и посещения абсолютно свободные, и вы можете забрать ребенка в любой момент, когда вам удобно. И сама она будет ездить, каждый день маршрутки ходят.

— А, ну если так, — неуверенно произнесла Вера Морозова. Сандра кивнула.

— Давайте как-нибудь договоримся о встрече и все обсудим. Скажем, в пятницу вечером — вас устроит?

Через две недели Лийя переступила порог Кузинской школы-коммуны. Девочку колотила мелкая дрожь, но она старалась этого не показывать. Она уже жалела, что мать все-таки отпустила, и даже отчего-то резко переменила свое мнение и все время собирала ее — складывала в чемодан одежду, выкидывала игрушки, которые Лийя хотела взять с собой все. В итоге в чемодане остались только Арто и кукла Нина.

А теперь Лийе было очень тревожно. Как оно все будет? К дому она привыкла. Родители жили своей жизнью, она — своей, в комнате, где брат давно уже не ночевал, переехав в общагу. Там жили ее игрушки, книжки. Можно пойти на улицу, погулять с Тайкой и с девочками. А что будет здесь?

«Но ведь ты сама хотела», — напомнила себе Лийя. Да, хотела. Наверное, глупая была.

Хорошо еще, вожатая Катя, приехавшая за ней на маршрутке, вроде ничего. Катя сама учится в коммуне, но она очень взрослая, красивая в темно-синей форме и с юнкомовским тройным шнурком на шее.

У ворот на посту стоял парень в форме цвета хаки и даже с каким-то ружьем. Он улыбнулся Кате, и электронные створки отъехали в сторону. Вслед за Катей Лийя вошла в ворота, волоча за собой чемодан на колесиках.

На территории коммуны было чистенько, там и тут — клумбы с цветами, вдали на волейбольной площадке кидали мяч. Как в лагере отдыха, куда Лийя ездила летом. И корпуса зданий были красивые — многоэтажные, из белого керата и темного стекла. Но все равно Лийя очень боялась. У нее зуб на зуб не попадал.

— Вот это общежитие. А с другой стороны — школа, — показала Катя, — оранжерея и цех у нас дальше. Ну, пойдем заселяться.

Лийя подумала, что общежитие больше напоминает гостиницу. В такой они жили с родителями, когда ездили отдыхать в Болгарию в позапрошлом году. Просторный холл, зелень, чисто и красиво. Но никакой стойки приема, только девушка с красной повязкой на рукаве и, опять же, в форме и с шокером на поясе. Девушка, впрочем, приветливо улыбалась.

— Дежурная по корпусу Мухина, — сообщила она, — помощь нужна?

— Да мы, я думаю, и сами разберемся, — ответила Катя, — вот новенькая, заселить надо.

— А, ну посмотри в базе, — махнула рукой дежурная. Катя с Лийей подошли к терминалу с большим стеклянным экраном и изогнутой клавиатурой внизу. Катя умело пощелкала на клавиатуре, глядя на монитор, где разворачивались сложные схемы.

— Пятый коридор — это твой, запомнишь? Вот электронный ключ. — Она достала карточку из ящичка в стене и протянула Лийе. — Твоя комната там же, где комнаты твоего отряда, пятого. Знакомиться будешь вечером, на собрании, оно у нас сегодня в семь тридцать, после ужина. В отряде обычно ребята разных возрастов, я тоже в пятом. Мы, как отряд, отвечаем за порядок в коридоре и комнатах. Ну, в комнате будешь убирать сама, а в коридоре дежурство. Пошли наверх?

Комната на пятом этаже была небольшой, но светлой и чистенькой. Катя показала, куда складывать одежду, куда — умывальные принадлежности, выдала распорядок дня и схему школы.

— А впрочем, одна не ходи, заблудишься еще. Если что, позвони мне. Номер моего комма у тебя. Пойдем с тобой вместе на ужин и собрание. А там познакомишься и с другими. Да, в общем-то, можешь кого угодно спросить, тебе помогут. Ну пока, обживайся тут!

Катя нравилась Лийе, но все равно, когда закрылась дверь, девочка почувствовала себя свободнее.

Легкая тревога по-прежнему внутри. Как оно будет здесь? Что это за «отряд», как она уживется с ребятами? Как вообще все будет дальше? Лийя уже побывала в детском лагере отдыха и один раз лежала в больнице, но это — другое, здесь она навсегда. Насовсем. Она больше не ребенок и не будет жить дома. По родителям Лийя не скучала нисколько, но… что ждет ее здесь?

Ей представлялись ребята вроде двух бойких девочек-заводил из класса, Наташки и Симы. Вокруг них всегда была толпа мальчишек и девчонок, были они громкие, крикливые, заводные, и Наташка вечно дразнила Лийю и делала так, что и другие над ней смеялись. Лийя ненавидела за это Наташку, но и завидовала ей — вон какая та сильная, смелая, на физкультуре лучше всех, может побить любого мальчишку, красивая к тому же и умеет вязать.

Здесь наверняка все такие. Громкие, бойкие, спортивные, все умеют. Не то что она — бледная, неповоротливая немочь с тихим голосом. Катя к ней была добра, но Катя — старшая и к тому же вожатая. А что будет в этом «отряде»?

Но комната была хорошая, пусть и маленькая. Зато своя! Даже дома у Лийи была все-таки одна комната с братом.

Лийя стала разбирать чемодан. Одежду надо убрать в шкаф, спрятанный в стене. Мама надавала ей целую кучу одежды, а зачем? Здесь можно иногда носить и домашнее, но в основном все ходят в форме разных комплектов — синей для школы, цвета хаки для работы и всяких там дежурств, и еще есть спортивная. Лийе, по правде сказать, было вообще все равно, что носить. Все говорили, что у нее шикарная одежда, а ей было на это плевать. Какая разница, что надевать, она все равно некрасивая. Мама Лийи прекрасно разбиралась в одежде, и Лийя никогда не выбирала, что надеть. Попробовала бы она выразить какие-нибудь желания по этому поводу! Вообще желания опасно иметь — только выскажи что-нибудь, сразу поднимется крик на полдня, а кому это надо?

Лийя в конце концов достала какое-то белье, вынула свои книжки и игрушки, а чемодан с неразобранным барахлом поставила вниз.

Пудель Арто и кукла Нина уселись на кровать, возле подушки. Жалко, что нельзя было взять и других. Может быть, она поедет домой на выходные и заберет еще хотя бы куклу Алю и зайца. И мелкие бы игрушки не помешали, у девчонок тоже наверняка есть пупсики, можно меняться одежками.

Лийя поставила на полочку любимые книги — мама тоже сильно ругалась, что она берет с собой книги, и почти все выкинула. Остались три: про Карину Тищенко, «Загадки Вселенной» — интересная книга про астрономию — и сказки Пушкина.

Потом девочка подошла к окну. Отсюда был виден стадион — там сейчас как раз тренировалось много ребят в белых футболках и синих шортах. Кто-то бегал, кто-то прыгал в высоту, подтягивался, две команды гоняли мяч. А дальше, за обрамленным трибунами футбольным полем, — тайга, темные сосны, сочная зелень подлеска. По тропинке мимо стадиона проскакали двое всадников на красивых конях — гнедом и золотисто-желтом.

Здесь хорошо, подумала Лийя.

В дверь постучали, и девочка резко обернулась. Подошла к двери шаркающей походкой, открыла.

На пороге стояли двое — мальчик и девочка примерно ее возраста. Оба были в темно-синей форме — узкие брючки, высокие отложные воротники и длинные рукава блуз. Ткань формы, казалось, переливалась. На груди у обоих блестели непонятные разнообразные значки.

— Привет! — сказала девочка негромко.

— Привет, — настороженно ответила Лийя.

— Ты в пятом будешь? Мы тоже. Хотим с тобой познакомиться. Я — Таня, он — Ринат.

Ребята вошли в комнату. Ринат сразу уставился на книги, а Таня — на игрушки.

— Ой, какой пудель красивый… Лийя… Лийя, да? Слушай, помоги нам разрешить спор.

— Какой спор? — удивилась девочка.

— А она говорит, — начал Ринат, — что прионы — это вовсе не живые существа. А я говорю, что тогда и вирусы не живые.

— Всему есть предел! — сердито прервала его Таня. — Вирусы ладно! Но если для тебя комочки белка — уже прямо живые существа! Давай вот я плюну… Там тоже белок есть. Он — живое существо?

— Да, живое! — согласился Ринат. — Только не существо. Оно же не целое, не отдельное. Это часть живого существа.

Лийя смотрела на ребят с интересом. Она недавно играла в обучающую игру на тему микробиологии, и хотя в школе всякие прионы и вирусы еще не проходили, но…

— А я читала, — сказала она, и новые знакомые разом повернулись к ней, — что они занимают это… промежуточное положение. Ну как бы не живые и не мертвые. То есть не неживые.

— Ну, это может быть, — сказала Таня.

— А по-моему, они все равно живые. Ведь такие комочки белка сначала на Земле и появились. Ну когда жизнь возникла! — упрямился Ринат.

— Пошли лучше погуляем! — Таня взяла Лийю за руку. — Мы тебе покажем коммуну.

И она улыбнулась. Лийя почувствовала, как тяжелый ком на сердце тает, исчезает, тревога сходит на нет.

Нормальные ребята. И жить тут, похоже, будет нормально.