По тропам волшебных лесов

Яна Вуд, 2023

Хейта родилась человеком – простой деревенской девушкой. Но тот судьбоносный день изменил все. Пастыри спасли Хейту от смерти и наделили волшебной силой. Вот только дар обернулся проклятием: ни люди, ни существа не жаловали таких, как она. Хейту ждала жизнь, полная одиночества. Но судьба послала ей спутников, странников-изгоев, мечтавших покончить с темным прошлым и жить иначе. Вместе они попытаются сохранить остатки мира между людьми и существами. Спасти тех, кто их отверг. Но смогут ли они довести начатое до конца? Ведь в Сумрачном лесу расплодилось зло. Химера, чью семью погубили люди, вышла из тени чтобы уничтожить людской род. А прошлое, которое Хейта и ее спутники так отчаянно старались забыть, вовсе не намерено их отпускать…

Часть 1

Свет в ночи

— Вы сотворили меня себе на погибель, — безумно расхохотался Дорг Лютый.

— Никогда! — воскликнул пастырь. — Никогда больше этот мир не увидит нового Фэй-Чар! — и обрушил на Дорга Лютого всю свою мощь.

«ЛИСТЫ ПАМЯТИ» ПАСТЫРЯ НАЙШИ

I

Беда пришла промозглой осенью. В деревне Кихт, на границе с волшебным Заповедным лесом, занемогла маленькая девочка. Близкие из сил выбились в попытках ее исцелить, но все было тщетно. Время шло, а бедняжка продолжала неумолимо гаснуть.

Один из вечеров выдался особенно ветреным и холодным. Солнце устало клонилось к западу. Мрачные тени ползли по остывающей земле. В беспокойном небе зажигались первые тусклые звезды.

Крошечное тельце, бережно укрытое шерстяным одеялом, неподвижно лежало на мягко устланной лавке. Худенькое личико было белым как снег, брови мучительно сдвинуты, бледные губы беспомощно приоткрыты — несчастная тяжело и хрипло дышала.

Мать крутилась над девочкой, как наседка над цыпленком хворым. Простое синее платье, которое она не снимала уже несколько дней, сильно измялось. А длинные русые волосы, уложенные в толстую косу, совсем растрепались.

На лавке, сурово и неподвижно, точно окаменевший великан, сидел могучий старик. Немигающий взор его карих глаз был устремлен перед собой. Седая борода и глубокие морщины, испещрившие выдубленное солнцем и ветром лицо, выдавали преклонный возраст.

А над тремя безмолвными людьми под самой крышей, в дымном полумраке, повисло напряженное ожидание. Тяжелое, незримое и мучительное…

Внезапно послышался стук копыт. В дверь постучали, и звучный голос нетерпеливо произнес:

— Это я, Бральд. Отворяйте! Привел!

Женщина облегченно выдохнула: «Целитель!» Старик резко поднялся, шагнул к двери, отпер засов. Его невозмутимое лицо слегка дрогнуло — под маской видимого спокойствия таилась великая тревога.

Дверь со скрипом отворилась, открывая взорам людей невысокую фигуру в плаще с капюшоном. В полутьме лица было почти не видать. Старик прищурился, силясь разглядеть крючковатый нос, длинную бороду и морщинистое лицо — таков, по его мнению, был истинный целитель.

Вот незнакомец шагнул вперед, и старик распахнул глаза от изумления. Перед ним стоял не старец, не мужчина и не парень даже — мальчишка! Мальчишка, которому от силы годков тринадцать набежало.

Из-под плотного капюшона цвета лесного мха выбилась кудрявая прядь огненно-рыжих волос. Юная кожа мальчика, щедро усыпанная веснушками, даже намека не таила на морщины. И только ясные карие глаза казались многим старше своего владельца. Их взгляд источал необычайное спокойствие, завидную мудрость и знание.

У пояса целителя висела сума диковинной выделки, да и сам плащ, расшитый дивными, мерцающими в темноте травяными узорами, говорил, что трудились над ним не людские руки.

Старик нахмурился. Он привык к размеренной жизни вдали от городской суеты и не жаловал чужаков. А тех, кто якшался со всяким сбродом, умевшим творить чудеса, не переносил и подавно. Но лекарь был нужен, и когда этот мальчишка, спешно кивнув в знак приветствия, уверенно направился к постели больной, старик проводил его недовольным взглядом, но смолчал.

Следом за целителем в дом вошел рослый русоволосый мужчина в длинном сером плаще, замызганных штанах и стертых сапогах. Глаза, точь-в-точь как у хозяина, только без красных прожилок и желтоватой старческой пелены, выдавали кровное родство. Крупные обветренные губы растянулись в улыбке.

— Насилу сыскал.

Юный целитель откинул капюшон, жестом указал женщине поднести поближе масляный светильник и бережно вгляделся в бледное, осунувшееся детское лицо.

— Удушлица^[1], значит, подкосила, — прошептал он.

Прикоснувшись ладонью ко лбу девочки, целитель качнул головой и недовольно нахмурился. Обхватив тонкую ручку у запястья, смежил веки и недвижно просидел так какое-то время.

— Полагаю, она больна уже неделю, не меньше, — наконец произнес мальчик, вопросительно поглядев на женщину.

— Сегодня восьмой, — скорбно ответила та.

Тревога в глазах незнакомца уступила место горечи.

— Отчего не позвали раньше?

— Да как мы могли? На отшибе живем! — всплеснула она руками. — Случайно от проезжих людей узнали, что есть такой, именем Фэйр, всем лекарям лекарь. А пока ее соседка травами лечила, да, видать, без толку!

— Хворь эта жутко опасная. Травы — хорошо, да только одних лишь трав мало, а время упущено! Сердце едва бьется, и она холодна как лед. — Фэйр замер в раздумьях и, что-то сообразив, принялся лихорадочно обшаривать просторную суму. Мигом позже он извлек на свет невзрачный мутноватый камень и проворно вложил его в бледную детскую ладошку.

Сперва ничего не происходило. Потом в сердце камня зажглась крошечная золотая звездочка, точно внутри зародилась неведомая жизнь. Ее свет делался все ярче и ярче, и вскоре заполонил камень до краев. Но вдруг из золотистого сделался темно-красным, после фиолетовым, черным и, наконец, безвозвратно угас.

Лицо Фэйра омрачилось. Он забрал камень, задумчиво покрутил его в пальцах и тяжко вздохнул.

— Что… что это значит? — тревожно воскликнула женщина.

— Это камень жизни. Черный цвет говорит, что человек стоит у черты. Мне жаль, но я не могу ей помочь.

Женщина взвыла от горя, слезы покатились по бледным щекам. Тут доселе молчавший старик не выдержал:

— На что только ждали тебя, окаянный! — его голос прогремел, подобно раскату грома. — Надеждой тешили себя, и все впусте! Чтоб ты, сосунок, чародейскими штуками перед нашими носами помахал?! Пошел прочь!

Мальчик сочувственно поглядел на старика. Колкие слова, казалось, совсем его не задели.

— Я испробовал камень не для того, чтобы вас помучить, а чтобы понять, как поступить, — тихо проговорил он. — Стоит ли пытаться девочку исцелить, или я лишь потеряю драгоценное время. Теперь вот вижу — нужно вас к другим врачевателям отправлять. Воистину великим, коим я и в подметки не гожусь.

Женщина тотчас притихла. Старик исподлобья взглянул на Фэйра. Бральд подался вперед.

— Живут недалеко, — продолжил Фэйр. — Точной дороги не подскажу. От вас до них не ходил. Но не тревожьтесь, так или иначе дойдем! Вот только не знаю, придутся ли они вам по нраву…

— Что за целители такие? — нахмурился старик. — Насилу про тебя прознали, а больше поблизости не налезть на людей.

— А я говорил не о людях. — Глаза Фэйра посерьезнели. — Думаю, вам известно о ком. В сердце Заповедного леса на Лучистой поляне живут те, кого в народе именуют пастырями. Они называют себя «айши», что на всеобщем языке означает — первые, ибо верят, что прежде других пришли в этот мир. Способность пастырей творить чудеса не знает равных. Смогут спасти или нет — утверждать не возьмусь. Однако более мне вам предложить нечего…

— Этому не бывать! — прорычал старик. — Мало что тебя, их пособника, в дом пустил, так еще и внучку родимую должен к ним вести. Не дождешься! — Глаза старика метали молнии. — Об этих лиходеях я вдоволь наслышан! Кожа цветом как у лягушки, волосы как наши рубахи крашеные. И творят невесть что. Зло замышляют! — Он грозно упер руки в бока. — Убирайся отсюда, молокосос, покамест я тебе не помог!

На этот раз Фэйр переменился в лице. Брови мальчика сдвинулись, улыбка сбежала с губ, бледная кожа пошла пятнами от нанесенной обиды. Он хотел было возразить, но сдержался. Устало пожал плечами и шагнул к двери, как вдруг женщина выросла у него на пути.

— Постой! Не спеши уходить! — взмолилась она и обернулась к старику. — Ты не прав, Борхольд. Если есть возможность спасти ее, нужно отправляться немедля!

— Лахта! — в негодовании воскликнул старик. — Не ты ли прошлой весной в том лесу потеряла мужа? А нынче в это гиблое место рвешься дочку вести?

— Твоего сына сгубили не пастыри. — Глаза женщины холодно сверкнули. — Тебе ведомо кто. Но давным-давно уж ни слуху ни духу про них. Видно, ушли они отсюда. А с пастырями Хальд был дружен и хорошо говорил о них. — Внезапно голос ее зазвучал мягче: — Правду ты молвишь, потеряла я мужа… Но дочке так просто уйти не позволю! А не захочешь идти — пойду сама! Целитель проведет.

— Заплутаете и непременно сгинете! — гневно бросил Борхольд.

— Не сгинут! — выступил вперед его младший сын. — Я их до пастырей проведу. Бывал там с братом не раз.

— Бральд! — в сердцах вскричал старик.

— А что, — потупился тот. — Не все ж Хальду было твой запрет преступать. А коли надежда на спасение есть, по мне, тут и думать нечего!

Глаза Борхольда метали молнии. Он глядел то на Лахту с Бральдом, то на Фэйра. В нем шла нешуточная борьба. Но потом взгляд его упал на любимую внучку, и лицо старика дрогнуло. Он вздохнул и обреченно проговорил:

— Что с вами делать. В лес, так в лес. Не пускать же одних.

— Ну вот и славно! — обрадовался мальчик. — А я сделаю так, чтобы девочка не угасла, пока мы будем добираться до места.

Он вытащил из-за пазухи диковинный амулет. Маленький дракон, раскинув могучие крылья, гордо летел вперед. Фэйр снял его и бережно надел девочке на шею.

— Амулет этот вырезан из клыка настоящего дракона! — пояснил целитель. — И сохраняет жизнь тяжелобольным. Покуда он на теле владельца, сердце того биться не перестанет. Говорят, сам Аргалий, предводитель Снежных драконов, некогда подарил пастырю выпавший клык, а тот вырезал волшебный амулет. — Фэйр улыбнулся Лахте. — С этим амулетом твоя дочь под надежной защитой.

— Благодарю! — порывисто ответила та.

Глаза старика потеплели, но он тут же принял привычный суровый вид.

— Ну, довольно болтать. В дорогу пора.

Все тотчас засуетились. Лахта взяла дочь на руки и бережно опустила ее в шерстяную перевязь. Старик подвесил к поясу охотничий нож, положил в дорожный мешок плетенку с водой и немного душистого хлеба. Бральд принялся из пучка бересты мастерить факел, но мальчик его осадил:

— Не трать время зря, найдется чем посветить.

Путники плотно закутались в теплые плащи, затушили светильники и один за другим нырнули в густеющий полумрак.

Замерзший день спешил уйти на покой. Медленно догоравшее солнце утопило в красном мареве линию горизонта. В надвигавшихся сумерках бескрайний Заповедный лес, чьи вековечные деревья возносились макушками до самых небес, казался опасным, зловещим и жутким. Словно и не лес это был вовсе, а свирепое полчище жестоких, непобедимых великанов.

Бральд помог Лахте с дочерью взобраться на коня. Серый в яблоках скакун дернулся и строптиво заржал, верно, почуяв, что путь предстоял непростой.

— Ну-ну, будет тебе, Хорд, — ласково прошептал Бральд, и жеребец послушно присмирел.

— Красивый у тебя конь, — заметил Фэйр, любовно похлопав того по мягкому боку.

— И умный, — гордо добавил Бральд. — Говоришь с ним и по глазам видишь: все понимает. Только что молчит.

— И вам будет уже языками молоть! — оборвал его Борхольд, перенимая поводья. — Не за грибами собрались. Пойдем тихо. Чем меньше народу нас увидит, тем лучше, не то потом не оберешься расспросов.

Сойдя со двора, путники спустились с пригорка и направились к деревянным воротам. Вышло лучше, чем загадывали, — им вообще никто на пути не встретился. А привратник мирно дремал у себя в сторожке, на их удачу позабыв запереть ворота на засов. Выпустив людей, они со скрипом захлопнулись. Несчастный привратник подскочил как ошпаренный, силясь уразуметь, что произошло. Смекнул и кинулся к воротам, досадливо бормоча себе под нос.

— Ветер шалит, вестимо. Ну и хорошо. Пробудил ото сна. Как же это я! Запереть запамятовал! Старый дурак!

Широкое поле густо поросло высокой косматой травой. Шагалось мягко, но нелегко, ноги вязли, как на болоте. Отовсюду, крадучись, точно вор в ночи, наползал рваный белесый туман. Окружая путников, туман застилал взор, понуждая двигаться еще медленнее и тяжелее.

Стволы деревьев возникли перед ними внезапно, точно по волшебству. Корявые, суковатые, мшистые, они крепко сцепили длинные ветви, как руки, и явно не намерены были никого пропускать.

Но чуть поодаль от замерших путников, меж стволами двух толстокорых вязов, виднелся небольшой проход, за которым беспрестанно шевелилась мутная лесная темнота.

Бральд обернулся к мальчику.

— Ты говорил, найдется чем посветить.

— Найдется, — ответил тот и спешно извлек из дорожной сумы диковинный предмет. Ясный свет, серебряный, как гладь реки под луной, заставил полумрак отступить. — Немеркнущий светильник, — улыбнулся Фэйр.

— Вот это диво! — выдохнул Бральд. — Никогда подобной красоты не видал. Как он тебе достался?

— Сам сделал, — пояснил Фэйр. — Немного лунного света — пастырей подарок. Старая железная основа, чуть умения — и светильник готов! — Он с улыбкой протянул его Бральду.

— Прими его, отважный проводник, и веди!

Тот воздел светильник перед собой. И путники один за другим ступили под полог непроглядного волшебного леса.

II

Светильник сиял, точно одинокая звезда на иссиня-черном небосводе. Стволы зеленых громадин грозными стражами подступили к притихшим путникам. Безликие тени жуткими чудищами забегали по земле, злорадно кривляясь и скалясь, со всех сторон протягивая к людям длинные когтистые лапы.

Сбросив оцепенение, путники неторопливо двинулись вперед. Из-под густого ковра осенних листьев проглядывала мелкорослая травка — то тропка лесная, робея и таясь, прыткой змейкой петляла меж деревьев и спешно утекала прочь.

— Братец твой проложил? — спросил мальчик Бральда.

— Он, кому же еще, — откликнулся тот. — Хальд всем сердцем любил этот лес. Приходил сюда и в холод, и в зной, по грибы да ягоды. Просто побродить, чудес повидать. Он проложил здесь не одну тропу, среди них и та, что ведет к обители пастырей.

— Такую любовь к волшебному лесу нынче встретишь нечасто, — ответил Фэйр и добавил тихо, так, чтоб не услышала Лахта. — А что случилось с ним?

— Оборотни из волков, — так же тихо ответил Бральд. — Он сдружился с ними. И поплатился за это жизнью. Они предали его и растерзали.

— Не похоже на волков-оборотней, которых мне доводилось встречать, — покачал головой Фэйр.

— Дивиться нечему, — пожал плечами Бральд. — Уверен, среди них, как и среди людей, есть достойные, а есть… черные сердцем. Видно, тебе, на удачу, попадались лишь первые.

Мальчик не нашел что возразить. И какое-то время путники двигались молча. Глаза их постепенно привыкали к темноте. Палые листья мелодично шелестели под ногами. Где-то в недрах лесной чащи протяжно ухнула сова. Недовольно прошуршал листвой встревоженный еж. В воздухе витал густой пряный запах леса.

— Ничего не пойму, — вдруг буркнул Борхольд.

— О чем ты, отец? — обернулся Бральд.

— Долго уже идем, а еще не видали ничего необычного. Лес как лес.

Бральд и Фэйр понимающе переглянулись.

— На опушке волшебного немного, — ответил мальчик. — Так же, как вы, люди, боитесь чащобы и ее обитателей, они страшатся вашей деревни и вас. — Он улыбнулся. — Потерпите, скоро Заповедный лес предстанет перед нами во всей красе!

— Сгораю от нетерпения, — язвительно пробормотал тот.

Слова Фэйра не замедлили сбыться. Неожиданно среди деревьев замерцал нежный голубоватый огонек. Приблизившись, путники различили, что таинственный свет исходил от цветка. Крупный и бархатистый, с продолговатыми остроконечными лепестками тот сиял радужно и живо, бесстрашно отгоняя темноту.

— То ли я сплю, то ли цветок взаправду светится! — утратив самообладание, изумленно прошептал Борхольд.

— Это звонец, — ответил Фэйр. — Покачиваясь, звонцы издают удивительные звуки. Говорят, их музыка может на время унять даже самую горькую печаль.

Будто услышав мальчика или не устояв под порывом знобкого ветерка, дивный цветок качнулся, и до ушей путников донесся мелодичный перезвон.

И от этого перезвона все четверо вдруг задышали свободно и радостно, точно их тревоги и страхи начисто смыло родниковой водой. Некоторое время они не смели проронить ни звука.

— Цветок себе и цветок, — наконец, делано равнодушно пробурчал старик. — Брешут всё! — Но глаза его, заблестевшие ярче, говорили об ином.

На замшелых деревьях зажигались крохотные звездочки. Под пристальным взором путников они превращались в диковинные грибы с толстыми золотистыми шапочками на длинных охряных ножках.

Люди и глазом моргнуть не успели, как в лесу сделалось светло, как днем. Бральд за ненадобностью даже светильник опустил.

— Чудеса, да и только! — позабыв про напускное равнодушие, подивился Борхольд. Как вдруг лицо его вмиг посуровело. Он перехватил руку Фэйра и сдавленно прошептал:

— Там, за деревом!

Путники настороженно пригляделись. В гуще бурых кустов светилась пара пронзительно-синих глаз. Качнулись ветки, и неведомый зверь выступил вперед.

Он был крупным. Крупнее даже волка. Длинные ноги его были совершенно черны, а поджарое тело было серым как мгла, и одинокими огнями горели в ней рыжие подпалины.

Зверь глядел на людей в упор, не мигая и ничуть не таясь, но в этом взгляде не читалось угрозы, лишь спокойствие и любопытство.

Глаза Фэйра широко распахнулись.

— Да это же лисоволк!

Борхольд нахмурился.

— Кто-кто?

— Лисоволк, — повторил Фэйр. — Этих зверей так прозвали оттого, что они сильны и выносливы как волки, но и лисьей хитрости им не занимать. Похожи они и на тех и на других.

— Готов поспорить, этому лисоволку не терпится отведать свежей человечины, — прошептал старик, извлекая из-за пояса наточенный нож.

— Какое там! — поспешил остановить его Фэйр. — Лисоволки не опасны! Они миролюбивы. Могут улавливать чужие чувства и желания. Из них выходят отменные спутники.

— Спутники? — переспросил Бральд.

— Лисоволков можно приручить, — кивнул мальчик. — Но хозяина они выбирают сами, оставаясь ему верны на всю жизнь.

— Что ему здесь нужно? — недоверчиво отозвался Борхольд.

— Быть может, он почуял что-то, — пожал плечами Фэйр, — или кого-то. — Взгляд его невольно коснулся Хейты.

— Ладно, — бросил старик. — Раз он не представляет угрозы, думаю, нам пора.

Фэйр кивнул, и путники разом двинулись вперед. Лисоволк еще некоторое время глядел им вслед, а после неслышно растворился в зелени высоких кустов.

Тропинка бежала вперед: то резво прыгала с кочки на кочку, то проворно скатывалась с горки. Порой она лукаво разбегалась в стороны, но Бральд без труда признавал, куда надлежало сворачивать. Да это и немудрено: в лучистом свете волшебных огней тропа была как на ладони.

Но длилось это недолго. Вскоре синие цветы и прочие огоньки стали встречаться реже, понуждая путников сбавить ход, а после совсем исчезли, и вековечный лес вновь потонул в угрюмой беспросветной темноте, стал такой, что и шагу не ступить. Могучие ветви в длинных серо-зеленых одеждах изо мха нависали над тропой. Колючие кусты то и дело цепляли путников. Поперек дороги часто попадались огромные трухлявые бревна. Идти приходилось медленно, чтобы невзначай не пропустить коварную развилку.

— Держите ухо востро, — строго наказал Фэйр. — Края пошли неспокойные.

— Ну вот, — с довольным видом прошептал Борхольд, — теперь лес походит на то, каким я его представлял.

— Ты словно рад этому! — изумленно оглянулся на него Бральд.

— Да нет, конечно, — качнул головой тот. — Но все ж люди правду говорили, опасен он.

— Вестимо, опасен, — бросил Фэйр. — Как будто обычные леса не опасны! И в них водятся хищные звери. И можно запросто сгинуть, на них наткнувшись, заблудившись или в болото какое угодив. Здесь все то же, только щедро приправленное волшебством. И несведущий в этом пропадет, не успевши пикнуть. На то я с вами и пошел.

— Тут, я слышал, водятся кровожадные чудовища, которые только и жаждут, что тебя сожрать! — не унимался Борхольд.

— Эх, чего только люди не выдумают со страху, — печально вздохнул Фэйр. — Какой-нибудь хищный зверь, понятно, не прочь будет нами подзакусить. Будто голодный волк при встрече пощадил бы. Но ведь его в том никто винить не станет. Он питается мясом, и для него мы еда.

— Волк волком, а тут, сказывают, твари здоровенные! — стоял на своем старик.

— Ну, положим, — кивнул Фэйр. — А если представить стаю волков?

— Будет вам препираться уже! — нетерпеливо оборвал их Бральд.

— Тише! — вдруг шепотом вскричала Лахта. — Слышите?

Путники враз смолкли и обратились во слух. Неясный гул нарушил лесную тишину.

— Быть может, водопад неподалеку шумит, — неуверенно предположил Борхольд.

— Не припомню я тут водопадов, — возразил Бральд.

— Идемте, только тихо, а там поглядим, — прошептал Фэйр.

Но не успел он сделать и шагу, как оглушительный грохот раздался за их спинами, словно сама земная твердь разверзлась, тщась поглотить непрошеных гостей. Конь истошно заржал и рванул было вперед, но крепкие кулаки старика удержали поводья. Точно примороженные, позабыв, что надо дышать, путники медленно обернулись.

Яркий свет выхватил из темноты огромную желто-бурую морду с узкими черными ноздрями, раздвоенным языком и большими, горящими глазами. Распахнулась бездонная пасть, обнажив ряд острых зубов, и грозный рокот, рожденный в недрах неведомого существа, вылился в яростный оглушающий рев.

От неожиданности Борхольд таки выпустил поводья. Хорд вздыбился и понес. Вмиг опомнившись, кляня себя на чем свет стоит, старик со всей мочи кинулся следом.

— Листовка, — хрипло прошептал Фэйр. — Ящерица-невидимка.

— Что будем делать? — в смятении проорал Бральд.

— Бежим! — крикнул целитель.

И, не раздумывая больше, они бросились наутек.

Летели как ошалелые, спотыкаясь об острые камни, палые сучья и трухлявые пни, чудом перемахивая через мшистые бревна. Ветки больно хлестали по щекам, колючки остервенело впивались в кожу.

Тропа, не тропа: о том теперь заботиться было некогда. А вслед за ними, сотрясая землю тяжелой поступью, несся разъяренный зверь.

— Может, светильник припрятать пока? — крикнул Бральд.

— На что? — прокричал в ответ Фэйр. — Только ей услугу сослужим! Листовка во тьме видит как днем. А вот мы без света далеко не убежим.

Едва он успел это проговорить, как воздух вспорол пронзительный женский крик. Фэйр и Бральд замешкались на мгновенье и горько за это поплатились.

Мощный удар сшиб их с ног и отшвырнул, как щенков, на корявые дубовые корни. Слабо застонав, они медленно приподнялись. Фэйр нащупал светильник, оброненный Бральдом, и воздел его перед собой.

Лахта лежала на земле, бесстрашно прикрывая дочь собственным телом. Видно, в седле им удержаться не удалось. Перед ней, сжимая в руке охотничий нож, стоял Борхольд. Вид он имел угрожающий: кустистые брови сурово сдвинуты, небольшие глаза грозно прищурены, тело напряжено, точно копье, вот-вот готовое ужалить.

Страшная ящерица возвышалась над ними подобно острому утесу, но нападать не спешила. То ли опасливо выжидала, то ли решила поиграть напоследок с добычей. С легким свистом втягивался и выпускался ее длинный липкий язык.

Растеряв остатки терпения, Борхольд воинственно зарычал и кинулся вперед, метя ножом в большой, ядовито-красный глаз. От неожиданности ящерица попятилась. Нож голодно звякнул о стальную чешую и отскочил, едва не вывернув старику руку. Ящерица тут же лязгнула зубами, силясь отхватить обидчику голову, но Борхольд ловко увернулся.

— Им надо помочь! — яростно закричал Бральд.

— Ага, надо, — эхом отозвался Фэйр, лихорадочно копаясь в дорожном мешке.

— Чего ты там ищешь? Лечить, что ли, зверюгу эту собрался? — Бральд с досадой махнул рукой и, подхватив с земли тяжелую палку, с диким криком бросился на подмогу.

Фэйр на него даже не взглянул, а продолжил спешно перебирать свои пожитки.

— Брал же с собой эту штуковину! Махонький мешочек. Неужто забыл? Дурень беспамятный! Погоди-ка, а это что?.. Нет, не то! Загрызи меня упырь, да что же это такое!

Когда Бральд подоспел на выручку, Борхольд уже подымался с земли, потирая ушибленное плечо. Листовка вперила в Бральда огненный взор и угрожающе зашипела. Тот только палку покрепче перехватил, решительно стиснул зубы и как следует замахнулся.

— Нашел! — ликующе возопил Фэйр, выудив из сумки пестрый мешочек. — Она или нет? — Он поднес мешочек к носу и тут же отдернул руку. — Она самая, — пробормотал он заплетающимся языком, — сон-трава.

Поднявшись на ноги, Фэйр обнаружил Бральда на земле в груде щепок — все, что осталось от увесистой дубины. Борхольд же бесстрашно стоял между зверем и его добычей, выставив перед собой могучие, заскорузлые руки.

— Эй! Громадина! — закричал Фэйр, но диковинная ящерица не обратила на него никакого внимания.

Тогда в ход пошел тяжелый голыш. Звяк — камень угодил в бугристый затылок. На этот раз чешуйчатая голова обернулась. Опасно сверкнули хищные глаза, воздух сотряс очередной раскат утробного рева.

— Вот так. Иди сюда, — прошептал юнец и добавил задиристо: — Что я, по-твоему, невкусный? Да ты таких еще не пробовала!

Листовка грозно двинулась навстречу Фэйру, полетела вперед рогатая голова, разверзлась клыкастая пасть. Но ему только того и надо было. С решительным криком целитель метнул в бездонную глотку заветный мешочек и тут же проворно откатился в сторону.

Ящерица недоуменно поелозила языком, прикусила странную вещицу и… пошатнулась. Страшная голова накренилась влево, потом вправо, листовка стала беспомощно оседать, а мигом позже, обиженно взвыв, тяжко повалилась набок.

Бральд и Борхольд, не сговариваясь, кинулись к Лахте. Женщина приникла губами к детскому лбу и задрожала от ужаса — он был таким холодным! Она чутко прислушалась и облегченно выдохнула — медленно и неохотно, но сердце дочки стучало. Амулет целителя не подвел.

Борхольд неприязненно покосился на ящерицу.

— Издохла?

— Уснула просто, — качнул головой мальчик. — От сон-травы.

Держа светильник в вытянутой руке, он подошел к невиданному зверю и, проведя ладонью по теплому чешуйчатому боку, с благоговейным трепетом выдохнул:

— Листовка…

Бральд недоуменно нахмурился. «Что за странное назвище?» — подумалось ему. Как вдруг в струящемся лунном свете он заприметил нечто, отчего его серые глаза удивленно распахнулись.

По длинному телу ящерицы шел частый рисунок, один в один напоминавший извилистые лиственные прожилки. А цвет ее блестящей чешуи: бурый, желтый, зеленый — повторял все многообразие оттенков палой листвы.

Путники ахнули — не ящерица лежала перед ними, а бугристое всхолмье, щедро припорошенное осенними листьями.

— И впрямь листовка-невидимка! — восхищенно присвистнул Бральд. — Потому-то мы ее и не приметили!

— Да, притаиться на виду — это листовки умеют лучше всех! — кивнул словоохотливый Фэйр.

— Может, пойдем уже? — нетерпеливо вмешался Борхольд. — Или дожидаться будем, пока расчудесная ящерица ваша проснется?

Спорить никто не стал, все устало двинулись вперед. Но сколько ни брели, больше тропки найти не удавалось. Заповедный лес провожал их подозрительными взглядами. И вдобавок ко всему с каждым шагом становилось все темней и темней.

— То ли тут темнота какая-то особая, чародейская, — не выдержал Борхольд, — то ли светильник хваленый перестал мрак разгонять.

Мальчик пристально оглядел светильник и огорченно цокнул:

— Разбился! Видать, когда нас листовка сшибла с ног. Скоро совсем погаснет.

Бральд кивнул.

— Надо поторопиться!

Они ускорили шаг, но в таком тусклом свете быстро двигаться не получалось. Чуть погодя лунный свет окончательно истаял, а вместе с ним канули в небытие и надежды отыскать тропу. Бродить в потемках толку не было — все это хорошо понимали. Не сговариваясь, хмурые и удрученные, они без сил опустились на землю, привалившись спиной к широкому древесному стволу.

Первое время люди сидели молча, каждый погруженный в свои невеселые мысли. В лесу было тихо. Даже беспокойный осенний ветер уснул, то ли от усталости, то ли от скуки. Лишь изредка какой-нибудь пожелтелый лист срывался с ветки и с печальным шелестом опускался на землю.

— Что дальше делать будем? — наконец нарушил молчание Борхольд.

— Ждать, пока я что-нибудь не придумаю, — отозвался Фэйр. — Или пока не рассветет, тогда тьма хоть немного рассеется.

— Предлагаю ждать у костра, — вмешался Бральд, поднимаясь. — Лахта уже как осиновый лист трясется. Да и меня, надо признать, дрожь побивает слегка.

Фэйр тоже подскочил. Вдвоем они натаскали немного сушняка и мха для растопки. Но сколько ни пыхтел над ними с кремнем и кресалом Бральд, а потом и Борхольд, — пламя не занималось. В лесу было сыро, и хворост напитался влагой. Крошечные искорки, едва народившись, тут же тускнели и гасли.

— Ты бы помог, что ли! — вконец потеряв терпение, бросил Фэйру старик.

— А что я могу? — изумился тот. — Всякие штуки волшебные — это всегда пожалуйста. Но сам-то я не волшебник! Не пастырь какой-нибудь. Простой человек. И не умею так — махнул рукой, и загорелось!

— Да знаю, — скривился Борхольд. — Ну, мало ли что у тебя там в суме еще припасено.

— Не, ничего такого нету, — с сожалением ответил тот.

Старик кивнул и неожиданно хлопнул в ладоши.

— Тогда давайте поедим. Как у нас в деревне любят говорить: «Утолишь голод — позабудешь холод». — С этими словами он извлек из мешка душистый хлеб, разломил его и раздал своим спутникам.

Ужинали молча, запивая водой. Всего ничего — но озноб и правда отступил. Пережитый ужас постепенно разжимал когти, неохотно обращаясь в свежее воспоминание.

— Так что это был за зверь? — спросил Борхольд.

— Обычный волшебный зверь, — нехотя ответил Фэйр, ожидая подвоха. — Ночью видит как днем, зато днем не видит ничего. Оттого днем спит, а ночью охотится. С холодами листовки в спячку впадают. Вообще, они особой храбростью не отличаются, из-за зрения своего и оттого, что живут в глуши. Ума не приложу, отчего эта так яро набросилась…

— А что в них такого волшебного? Ну, прячутся искусно, ну так это и наши звери умеют, — крякнул старик.

— В глазах, — был ответ. — Говорят, если заглянуть в глаза листовки, можно увидеть свое будущее.

— Да ладно! — недоверчиво бросил тот. — А не брешут?

— Не знаю, сам не пробовал, — пожал плечами мальчик. — Да и, думается мне, мало кто видел. Она же не станет смирно стоять и ждать.

— Кто его знает, — задумчиво проронил Борхольд. — Глазищи-то у нее здоровенные, что два колодца… Быть может, и не брешут.

Они помолчали.

— Чую, после нашего странствия в деревне добавится рассказов про огромных кровожадных чудовищ, кишмя кишащих в Заповедном лесу, — невесело усмехнулся Фэйр.

— Про поход я ни с кем трепаться и не собирался, — отрезал Борхольд. — А если бы и стал, такого бы не сказал.

— Неужто? — настал черед мальчика удивленно поднять брови.

— То, что ящерица огромная, — это да, — качнул головой старик. — Но так ты того и не скрывал. А что до кровожадных чудовищ… Кидалась, конечно, здорово. Но ведь ты сам про спячку сказал. А сейчас самое время — зима на носу. Видать, листовка и спала, покуда мы не помешали. А когда животное вот так подымешь, оно с голодухи напрочь лишается страха. Взять хотя бы нашего медведя. Тот так накинется — пикнуть не успеешь!

Губы Фэйра тронула благодарная улыбка.

— А справился ты с ней ловко, — усмехнулся Бральд. — Уснула на раз-два. И как только тебе это в голову пришло!

— Ну, я с волшебным миром давно знаюсь, — принялся разъяснять Фэйр. — Порой дела творятся опасные. Мечом махать я не научен. А вот в волшебных вещицах знаю толк.

— Ты нас от погибели спас, — сказала Лахта. — Спасибо, Фэйр. Мы у тебя в неоплатном долгу.

Тот покраснел до кончиков ушей. Вдруг его внимание привлек крохотный огонек. Выскользнув из-за мохнатой сосны, он озарил полог леса золотистым светом и уверенно поплыл навстречу путникам. А за ним еще один и еще.

— Это что такое? — грозно воскликнул старик.

— Блуждающие огоньки! — выпалил Фэйр, вмиг оказавшись на ногах. — Они не опасны. Встретить огоньки на своем пути — великая удача! — он довольно потер ладони.

Блуждающих огоньков тем временем становилось все больше и больше. Вынуждая темноту отступить, они подплыли к завороженной Лахте, словно желая утешить ее и приободрить. Беспрестанно меняя размер и форму, они делались то светлее, то ярче, источая теплый немеркнущий свет. Как вдруг все огоньки разом отлетели в сторону.

— Что это они? — взволнованно спросила Лахта.

— Хотят, чтоб мы последовали за ними, — догадался Фэйр.

Путники переглянулись — делать было нечего. Фэйр уверенно двинулся первым. Бральд помог Лахте подняться, и они не спеша двинулись следом. Замыкал ход Борхольд, бросавший в сторону огоньков подозрительные взгляды.

III

Нежданные проводники летели скоро, ловко петляя меж косматых деревьев. Путники шли каких-то полчаса, а показалось — вечность. Когда чего-то нетерпеливо ждешь, мнится, что время течет иначе.

Оказавшись подле Фэйра, Лахта проговорила:

— Спасибо тебе!

— Не благодари раньше времени, — тихо ответил тот.

— Я верю, что пастыри смогут помочь, — уверенно сказала она. — Их волшебство не знает себе равных!

— Тебе о них что-то известно? — улыбнулся Фэйр.

— Немногое, — пожала плечами Лахта. — Страсти, конечно, всякие, что деревенские любят порассказать. Но я не внимала им. Покойного мужа слушала. Хальд сказывал про волшебство. Не про целительство, правда, про чудеса разные. — Она мечтательно улыбнулась, припоминая былое. — Говорил, вид у пастырей дивный. Кожа цвета свежей листвы и сочного мха. Волосы — всех оттенков лесных ягод и цветов. На лицах отметины — серые, витиеватые. — Она задумалась на мгновение. — А вот что они значат — не ведаю.

— Отметины эти повторяют очертания растений, что подарили цвет их волосам, — пояснил Фэйр. — Каково растение пастыря — такова его суть. К примеру, подснежник говорит о веселом нраве и доброте, а вьюнок о мягкости и скромности.

— А как они растения выбирают?

— Они не выбирают, — ответил мальчик. — Такими рождаются. Родители сразу и угадывают растение по отметинам.

— Какое диво! — прошептала Лахта. — Вот почему Хальд говорил, что в пастырях сокрыта сила самого леса, его тайная суть.

— Правильно, таковы пастыри лесов, — кивнул Фэйр.

— А бывают и другие? — удивилась она.

— Вестимо, бывают, — ответил он. — Пастыри вод, например, или пастыри гор. Повсеместно населяют они Запредельные земли. Владеют всеми языками и могучим волшебством. Но пастыри лесов кажутся мне особенно удивительными.

— Отчего?

— Лишь они одни из пастырей могут насылать волшебные видения, — пояснил Фэйр. — Порой они не отличимы от реальности. А порой сияют, как далекие звезды.

— А могут ими быть плоды пузырной травы?^[2] — спросила Лахта.

— А то! Их пастыри леса заместо светильников держат. А отчего… — Голос мальчика оборвался при виде большого оранжевого фонарика, что неспешно плыл им навстречу. Внутри фонарика ярко горела волшебная ягода.

Лахта осторожно коснулась его пальцем. В тот же миг фонарик рассыпался мириадами сверкающих огоньков. Они устремились вверх и незаметно истаяли в воздухе.

— Кажется, пришли, — улыбнулась она.

— И успели доложить о себе, — усмехнулся Фэйр. — Этот фонарик еще и неустанный ночной часовой.

Мальчик обернулся и поспешил обрадовать остальных. Скоро им встретилось еще несколько волшебных фонариков. Вокруг снова делалось светлее. Потом молчаливые деревья расступились, выпустив людей на просторную поляну.

Посреди прогалины величаво возвышался исполинский дуб. А по краю стояли дубы пониже, но не менее крепкие и горделивые. То здесь, то там в воздухе мерно покачивались сияющие волшебные светильники.

— Лучистая поляна… — прошептал Фэйр.

Лахта недоуменно нахмурилась.

— Но где же дома?

Фэйр загадочно улыбнулся.

— А ты присмотрись.

Лахта прищурилась и невольно шагнула вперед.

— Это что в дереве… дверь?

— И дверь, и окошки, — ответил мальчик. — Не в нем одном — во всех деревьях на поляне. Легенды гласят, что давным-давно, на заре веков, пастыри селились подле молодых деревьев. С годами те высились и мужали, заботливо обступая уютные хижины. И как сами пастыри были неразделимы с лесом, так их жилища стали неразделимы с деревьями.

Лахта растерянно закрутила головой.

— А теперь куда?

— К дереву-исполину, — кивнул Фэйр. — Здесь живет глава поселения. Самый древний и мудрый, он и в волшебстве искуснее всех.

Фэйр уверенно направился вперед, но в дверь постучать не успел. Фонарики службу несли исправно — в окошках зажегся свет. Тихо скрипнув, отворилась дверь, выпустив невысокую стройную деву. При виде ее все четверо невольно замерли.

Кожа девы была цвета молодой травы. Бледно-лиловые волосы ниспадали до самой земли. На щеках ее темнели витиеватые очертания стеблей шалфея. Проникновенные глаза таинственно мерцали, словно две большие жемчужины. Серая рубаха на плечах девы, мешковатая и несуразная, сидела, однако, на диво хорошо. Из штанов выглядывали босые ноги с неестественно длинными узловатыми пальцами. Такими же были пальцы на руках, точно шероховатые ветки и корни лесных деревьев.

— Хаш, оуэши Эйша^[3], — с поклоном приветствовал деву Фэйр.

— Хаш, оуэши хашшэн^[4], — прозвучало в ответ.

Внезапно из глубины дома послышалось:

— Эйша, хэшш шарш ох хоэ?

Язык пастырей звучал чудно. Будто ветер шелестел в высокой траве или в гуще веселой листвы.

— Нумо шэнны, ойшан. Эй айс шой, хашшэн, — отозвалась та и белозубо улыбнулась.

— Что это значит? — шепотом спросил мальчика Бральд.

Тот поспешил разъяснить: «Кто там, Эйша, внученька? — Просто люди, дедушка. И твой друг, целитель».

В тот же миг из диковинного дома показался старик, такой же малорослый и ясноглазый. Морщинистая кожа его была густого зеленого цвета. Посеребренные небесно-синие волосы обрамляли строгое худощавое лицо. По высокому лбу шла частая вязь из игольчатых васильков.

От старика веяло мудростью и спокойствием. А еще — вечностью. Сомнений быть не могло — перед ними стоял глава пастырей. При виде Фэйра он расплылся в широкой улыбке, и за строгостью проглянула безграничная доброта.

Мальчик тоже заулыбался. Шагнув навстречь, они обнялись.

— Здрав будь, премудрый Шарши! — учтиво произнес Фэйр.

— И тебе здоровья, юный целитель, — ответил тот на чистом хельдском. — Что привело тебя в столь поздний час? И кто твои спутники? — Он зорко прищурился. — Помнится, последний раз люди, пришедшие с тобой, искали помощи лишь на словах. А на деле хотели выкрасть наши волшебные вещицы.

— Мы здесь не за этим! — выступила вперед взволнованная Лахта. — Мы родные Хальда-плотника. Вы ведь знали такого? — Она обернулась. — Это Борхольд — приходился ему отцом. Бральд — братом. Я — Лахта, была ему женой. А это — Хейта, — она бережно отогнула край перевязи, — наша с Хальдом дочь. Она больна, — голос Лахты предательски дрогнул. — Удушлица поразила. Фэйр сказал, вам нет равных во врачевании. — В глазах ее проступили горькие слезы. — Пожалуйста, помогите…

Шарши тотчас кивнул.

— Проходите. Я бы и первым встречным в такой просьбе не отказал, а дочери Хальда сочту за честь помочь. Твой муж был редким человеком. Здесь его почитали за друга.

* * *

Внутри дом пастырей был стократ удивительней, чем снаружи. Просторный и светлый, со множеством интересных вещиц: от приземистых стульев из старых пней до резной деревянной утвари. Но оглядываться путникам было некогда.

Одним ловким движением Шарши смел со стола тарелки да ложки и наказал:

— Кладите!

Бральд помог Лахте переложить девочку на стол, и они поспешно отступили в сторону. Шарши озабоченно склонился над больной, положил шероховатую ладонь на ее лоб, смежил глаза и замер.

На дощатой лестнице, что плавно уводила наверх, в загадочную темноту, сгрудились любопытные пастырята. Босоногие, в холщовых рубашонках до пят, со всклокоченными волосами всех цветов радуги, с озорными жемчужными глазками — они являли собой премилое зрелище.

Эйша цыкнула на них, чтоб бежали спать. Те стайкой порскнули прочь, но насовсем не ушли, притаившись на верхней ступеньке.

Вдруг Шарши нахмурился, отнял руку и отогнул край одеяла. Взгляд его упал на амулет. Устремив посуровевшие глаза на Фэйра, пастырь жестом приказал ему подойти.

— Когда надевал амулет, какой она была? — спросил он шепотом.

— При смерти, — честно ответил тот.

Пастырь тяжко вздохнул.

— Тогда ты понимаешь, что ее не спасти. Она жива лишь благодаря амулету. Сними его — тотчас перестанет дышать. Я не могу ее исцелить, ибо исцелять тут более нечего. Злая болезнь выжгла из девочки саму жизнь. Ты знал об этом, когда вел их сюда, ведь так? — Он испытующе поглядел на притихшего Фэйра.

— Я должен был попытаться. — Тот в отчаянье стиснул зубы. — Должен был дать ей шанс, а близким — надежду.

— Боюсь, она оказалась ложной, — ответил Шарши. — Отойди. Сделаю что смогу.

— Что такое? — бросилась к Фэйру перепуганная Лахта.

Тот качнул головой и не нашелся что ответить. Шарши тем временем развернул одеяло, заключил детскую ладонь в свою и, вновь прикрыв веки, застыл как изваяние.

Очень скоро ладонь пастыря объял яркий свет. Подобно золотистому ручейку побежал он вверх по детской руке, проникая вглубь, все дальше и выше, разливаясь по бледному хрупкому тельцу, пока не достиг головы и кончиков пальцев ног, а девочка не засияла точно первая вечерняя звезда. Шарши отнял руку. Какое-то время свет еще продолжал мерцать, а потом истаял, словно туман поутру. И уютный дом залила напряженная тишина.

Отчаянные взгляды людей были прикованы к девочке. Лахта не выдержала, рванулась вперед.

— Ну что? Она будет жить?

Шарши тяжко вздохнул.

— Боюсь, на этот раз мое волшебство оказалось бессильно. Вы опоздали на день или два.

Лахта разрыдалась, да там бы, наверно, и рухнула, если бы Бральд не подхватил.

— Что за вздор?! — глубокий голос заставил всех вздрогнуть и обернуться.

У подножия лестницы, грозно уперев руки в бока, стояла маленькая крепкая женщина, с волосами цвета полуденного солнца. На лице ее застыли очертания пушистой мать-травы^[5].

— Ты что бедняжку так пугать вздумал, Шарши? Совсем из ума выжил?!

— Чего тебе, Ашша? — ворчливо отозвался тот. — Ты вроде внуков пошла спать укладывать.

— Младшие уже десятый сон видят, — отозвалась она. — Остальные тайком улизнули сюда. Я за ними пришла, а тут такое творится! — Она сверкнула глазами. — Ты лучше моего знаешь, что девочку можно спасти, однако отказываешь. Нехорошо!

— О чем это вы? — выдохнула Лахта.

Ашша приобняла едва живую от горя женщину и вкрадчиво заговорила:

— Шарши может помочь твоей дочери, но лишь передав ей при этом часть нашей силы. После этого она уже не будет прежней. Изменится облик. И она переменится внутренне. Ей станет подвластно редкое древнее волшебство.

— Но она будет жить? — с надеждой спросила Лахта.

Ашша кивнула.

— Пастыри делают это испокон веков. — Она вскинула палец. — Но только с чистыми помыслами, только над смертельно больным и только по своей воле. А иначе ничего не выйдет. — Ашша загадочно улыбнулась. — В стародавние времена, когда меж миром людей и миром волшебным еще теплился огонек дружбы, такие люди иногда появлялись. Мы, пастыри, звали их Фэй-Чар, что на вашем означает «истинное волшебство». Люди и прочие существа называли их просто — Чары.

Внезапно она посерьезнела.

— Случалось и так, что пастыри терпели неудачу. Никто не знает отчего. Быть может, некоторые люди были просто не готовы вернуться. Но другого способа помочь твоей дочери я не ведаю.

— Этому не бывать! — вдруг хором рявкнули Шарши и Борхольд, смерив друг друга мрачными взглядами.

— Не стану я передавать нашу силу человечке! — отрезал пастырь. — Ты что, уже позабыла, Ашша, что сотворил Фэй-Чар по имени Дорг Лютый? Возомнил, что он лучше других, и развязал Кровавую войну. С тех пор мы, пастыри, зареклись таким способом людей исцелять. — Он гневно взмахнул рукой. — Конечно, многие люди и существа уже и не вспоминают об этом. А Дорга Лютого и Фэй-Чар считают не более чем сказочной выдумкой. Но мы-то знаем, как оно было на самом деле. Свыше тысячи лет пастыри Запредельных земель оставались верны данному слову, и я не намерен его нарушать!

Ашша приготовилась отвечать, но Борхольд ее опередил.

— До воителя этого мне дела нет. А чтоб внучка моя как вы стала — да я скорее умру! Ты! — Старик поглядел на Фэйра, и глаза его недобро сверкнули. — Сказал, что людям волшебство неподвластно. А выходит не так. Лжец!

— Я сказал — простым людям, — тихо ответил тот.

Взгляд Шарши вдруг споткнулся о понурого мальчика. В жемчужных глазах вспыхнула запоздалая догадка.

— Ты знал! Вот почему амулет ей на шею надел! Знал, какова цена исцеления. Знал, как это опасно. И все равно решился привести их сюда!

— Знать — не знал, — качнул головой Фэйр, — ведь вживе я Фэй-Чар не встречал. Но догадывался, виновен. — Он вздохнул. — Хотя, по правде, надеялся больше. Что сказы про Фэй-Чар не пустой звук. Что пастырь Шарши воистину великодушен и мудр. И не оставит в беде безвинное дитя.

— Не пойму, про что вы толкуете, — вновь вмешался Борхольд, — и при чем тут амулет, да мне до того и дела нет. Наслушался, хватит. — Он обернулся к Лахте и Бральду. — Уходим немедля!

Шарши поджал губы.

— Вот и ступайте!

— Ай-яй-яй, поглядите-ка на себя! — цокнула языком Ашша. — У обоих бороды уже, а ведете себя как строптивые юнцы. Так и брызжете яростью, а при вас умирает дитя. Постыдились бы! — Она с укором поглядела на притихших упрямцев. — Время нынче смутное. Как по мне, если пастырь и человек в этот неровный час примирятся, из этого непременно выйдет что-то хорошее.

Шарши недоверчиво хмыкнул.

— Или появится Чара, стократ ужаснее Дорга Лютого.

Борхольд потемнел лицом.

— А какой же еще ей стать, если вы отравите ее своим волшебством?

— Довольно! — вскричала Лахта. — Я не могу больше этого слушать. — Она вперила в Шарши решительный взор. — Что бы вы ни говорили, я отсюда не уйду. И буду неустанно вас о помощи молить. — Она поглядела на Борхольда. — А как поступишь ты? Обречешь любимую внучку на смерть? Подумай, — Лахта подалась вперед, — как поступил бы Хальд на твоем месте?

Старик вздрогнул как от пощечины. Яростная мгла в его глазах неохотно рассеялась. Он обвел немигающим взором замерших пастырей, Лахту и Бральда, перевел взгляд на неподвижную Хейту и, как давеча, перед походом сюда, переменился в лице. Он долго молчал, собираясь с духом, и, наконец, трудно заговорил:

— Нынче многое, во что я верил, на деле оказалось трусливым враньем. Хальд всегда это знал и пытался мне рассказать. Про лес, про пастырей, про волшебство. А я гневался, наказывал его, позорил. Я виноват перед ним. — Борхольд судорожно вздохнул. — Сына я подвел, но дочь его подводить не намерен. — Он решительно взглянул на пастыря. — Исцели мою внучку, премудрый Шарши. Как бы там ни было, больше жизни буду ее любить!

Теперь все взоры обратились к пастырю. Тот понял, что его загнали в угол. Но без боя сдаваться он не желал.

— Вы думаете, добра ей желаете? — сурово бросил он. — От смерти хотите спасти? А вы знаете, что порой жизнь смерти страшнее? Фэй-Чар — не люди, но и не существа. Они особенные. Иные. На них везде смотрят косо. Не могут понять и не желают принять. Ваша дочь будет везде лишней. Везде чужой. Одиночество станет ее вечным спутником. Путь изгоя — вот что ее ожидает. И мало кому удается пройти этим путем и сохранить хотя бы остатки рассудка. — Он шагнул навстречу Лахте. — Подумай, такой судьбы ты бы хотела для своего дитя?

Лахта сдвинула брови и упрямо поджала губы.

— Хейта будет жить, мне этого довольно. Может статься, не все так страшно, как вы сулите. Мир велик. Где-нибудь она найдет свое место.

Шарши долго сверлил ее суровым взором и, наконец, тяжко вздохнул. Устало махнул рукой.

— Ладно. Будь по-вашему. — Он вскинул палец. — Но с этого дня мы тоже станем ее семьей. Будем учить ее всему, чему пожелаем. И вы не станете препятствовать.

Лахта поспешно закивала.

— Не станем!

— Никому ни слова об этом, — строго добавил Шарши. — Большой мир недалече, а в нем полно любопытных. Мало ли что им ведомо и что у них на уме.

Шарши взял руки Хейты в свои, смежил веки и затих, как прежде. Свет вновь потек по ее ладоням и запястьям. Он разливался по телу девочки, как вода возвращается в берега после отлива, заполняя ее до краев.

Облако света окутало щуплое тельце Хейты и крепкую фигуру пастыря. Казалось, во всем доме вдруг сделалось темно. Внезапно яркая вспышка озарила лесное жилище. От неожиданности все крепко зажмурились. Только Ашша осталась стоять, с улыбкой наблюдая за происходящим. А потом все погасло.

Обескураженные люди и пастыри постепенно приходили в себя. Пытливые взоры их тотчас отыскали Хейту. Однако свет над ее телом еще не истаял, а продолжал кружиться, растворяясь постепенно, подобно облакам в бездонной небесной синеве.

Когда последние всполохи погасли, всем открылась та же картина — бледная девочка в шерстяном одеяле неподвижно лежит на столе. Лахта и Борхольд заволновались. Но прозорливая Ашша вдруг вскинула руку, призывая их замолчать.

Понемногу серая кожа Хейты стала наливаться румянцем. У левого виска и правой щеки начали стремительно проступать сияющие линии, тут же обращаясь в серые веточки с крошечными круглыми плодами.

— Вишня! — изрекла Ашша. — Добрый знак. Быть ей как ягоде с косточкой: мягкой в сердце и стойкой духом.

И тотчас в подтверждение ее догадки волна света пробежала по детским волосам, заиграла на бровях и ресницах, меняя их цвет из русого — в вишневый.

Тело Хейты судорожно изогнулось, из хрупкой груди вырвался глубокий вздох, и широко распахнулись большие жемчужные глаза. Необыкновенные глаза новорожденной Фэй-Чар.

IV

Промозглая осень в деревне Кихт сменилась морозной зимой. Волшебные способности Хейты пока не спешили заявить о себе. И все это время ни девочка, ни близкие ее не знали ни невзгод, ни тревог.

На улице диковинные волосы Хейты прятали под шапкой, а дома, при гостях, — под вышитым платком. К чертам лица же ее никто особо не приглядывался. А потом наступила весна, на редкость ранняя и солнечная в этом году, и густые локоны рассыпались по плечам Хейты яркими вишневыми волнами.

Весть об этом в одночасье облетела всю деревню. Люди сбегались посмотреть, перешептывались, таращились, тыкали пальцем. Несчастная Лахта не знала, как отбиться от нескончаемых расспросов и по совету Фэйра поведала одну немыслимую байку.

Мол, когда дочь занемогла по осени, они целителя из города позвали. Тот Хейту отваром из вишневых листьев отпаивал да на лице дивные узоры рисовал. Девочка поправилась, но волосы переменили цвет, а узоры отмыться не пожелали.

И, как ни странно, — ей поверили! Людям вообще свойственно верить в совершенно нелепые вещи, вроде гаданий, приворотов да заговоров. Тех, кто, по слухам, умел творить подобное, в народе называли ворожеями. Их почитали и боялись одновременно.

Разумеется, такое название тотчас к целителю и пристало. Самые недоверчивые, однако, твердили, что без пастырей не обошлось, и недобрым словом поминали лесное чародейство. Но их мало кто слушал.

Взрослые дружно принялись девочку жалеть. Кому понравится такая жена, точно в краске вымазанная? Но дети оказались не такими милосердными. Сперва они смеялись над Хейтой, выдумывая обидные кричалки. Потом стали делать вид, будто не видят ее и не слышат. Но и этого маленьким негодникам показалось мало. Посовещавшись, они задумали по-настоящему жестокую шутку.

Весна отшумела ливнями и разодела деревья в зеленые одежды. На дворе стояло знойное лето. Румяное солнце вставало рано, днем щедро припекало, а вечером не торопилось на покой.

Хейта поднялась ни свет ни заря, ведь нынче был особенный день — шесть лет назад она появилась на свет!

Стянув у матери из сундуков синюю ленту, Хейта второпях накинула на голое тело длинную рубашонку, оправила под ней амулет в виде дракона — Фэйра подарок, — и босиком порскнула в приоткрытую дверь. Она стремглав понеслась на другой конец деревни, где дожидалась могучая раскидистая ива.

Дерево было древним и крепким — не боялось ни солнца, ни мороза — и невероятно красивым: его гибкие серебристые ветви свисали до самой земли, будто учтиво кланялись людям. Но в деревне иву не любили и лишний раз старались в ее сторону не глядеть.

Дерево было ничейным и росло наособицу. Поговаривали, что давным-давно ветер занес одинокое семечко из самого Заповедного леса. И выросло деревце не простое — волшебное, ходившее у леса в соглядатаях. Его давно желали срубить, но пойти с топором никто не решался. А Хейте дерево нравилось.

Прохладное и тенистое, оно надежно укрывало в жару от солнечных лучей. Блестящие листочки весело перешептывались, а девочка замирала, изумленно осознавая: ведь понимала, о чем говорят! В мерном шепоте листьев не было слов, но он навевал ей разные образы — то о грядущей осени, то о весенней грозе.

Но лучше всего было то, что здесь она была скрыта от чужих надоедливых глаз. Уютное убежище под ивой казалось Хейте надежной нерушимой крепостью. Но она и подумать не могла, что тем злополучным днем всему суждено было перемениться.

Пробравшись к стволу, Хейта распрямилась, чувствуя, как на сердце вмиг сделалось спокойно и легко. Над ее головой на тонкой ветке пестрело пять развеселых ленточек.

По весне, когда злые языки впервые пригнали ее под сень седовласой ивы, Хейте подумалось, что, если она станет взрослой, никто больше не посмеет ее задирать. И на следующий день она повязала пять ленточек — ровно по годам. Каждый год девочка решила навязывать новую, чтобы при виде их вспоминать, как скоро в жизни начнется иная пора.

Поднявшись на носочки, Хейта ловко повязала шестую и, прислонившись к прохладному стволу, погрузилась в радужные мечты о будущем. Но вдоволь намечтаться ей не дали. Скоро внимание Хейты привлек вкрадчивый шорох. Он доносился со стороны Заповедного леса, из высокой дремучей травы. Девочка с опаской прислушалась.

«Что за зверь осмелился пролезть через частокол и подобраться так близко: беспечный заяц, нахальная лиса или кто пострашней?» — промелькнуло у нее в голове. И тут словно в ответ на ее мысли беззаботную утреннюю тишину вспорол протяжный, преисполненный ярости вой.

Вздрогнув, как от удара, Хейта спешно попятилась. Лицо ее вмиг сделалось белее снега, сердце в груди бешено заколотилось, а в глазах вспыхнул безудержный страх. Это, конечно, мог быть обычный волк, что тоже, понятно, опасно и страшно. Но тот, о ком подумала Хейта, был стократ опасней и страшней.

Кровожадное чудище, не то зверь, не то человек. На ее языке таких существ называли вох-рехд, что на всеобщем значило — волк-оборотень. Именно волков-оборотней Лахта винила в гибели отца Хейты. Потому от одной только мысли о них сердце девочки намертво сковал ужас.

— Нет, быть не может, — прошептала она. — Они же ушли отсюда…

Но неистовый вой повторился, и его подхватили другие. В гуще травы мелькнула бурая волчья шкура, из-под которой проглядывала самая настоящая человеческая кожа.

Хейта никогда не видела оборотней, и ей некогда было задумываться, так они должны были выглядеть или не так. Потому, с отчаянным воплем «Рехд! Рехд!» она как ошпаренная вылетела из своего убежища и понеслась по деревне.

Люди таращились на нее: кто в негодовании, кто в недоумении, но разбегаться не спешили. Вскоре со всех сторон посыпались смешки, заспанные лица растягивались в улыбках.

Но один человек глядел жестко. Деревенский охотник по имени Харт. Он преградил Хейте путь, точно горный обвал. Не удержавшись, она с маху ткнулась ему в ноги. Но он на нее даже не поглядел. Сурово сдвинул низкие брови, упер руки в бока, маленькие серые глаза его льдисто сверкнули.

— Варх! — грозно проревел он.

В тот же миг неистовый вой стих, точно придушенный. Хейта отступила, непонимающе глядя на грозного Харта. «Отчего он позвал сына, когда впору было хвататься за лук или хотя бы за нож?» — изумленно подумалось ей. Хейта медленно обернулась.

В нескольких шагах от нее на дороге стоял долговязый вихрастый мальчишка. Стоял подбоченившись, цепкие темные глаза глядели дерзко, тонкие губы скривились в самодовольной усмешке. Поверх белобрысой головы, ниспадая по рубахе до самой земли, темнела серая волчья шкура. Морда зверя навеки застыла в кривом предсмертном оскале.

Вот каков он — охотника сын! Главный обидчик Хейты, ее неустанный преследователь. Небось, стащил у отца припасенную шкуру и для дружков не забыл — позади него стояли еще четверо, в таких же громоздких лохматых одеждах.

Про историю с отцом Хейты все в деревне знали. Ее часто рассказывали по вечерам, чтобы напрочь отбить охоту у молодых соваться в распроклятый лес. Вот, видать, Варх и решил ее так проучить. За самое больное задеть, знал ведь, что она от страха будет ни жива ни мертва.

Хейта нахмурилась. От жестокой обиды защипало в носу. Слезы подступили к горлу, но не излились. Нечеловеческим усилием она подавила слабовольный порыв. Однако жгучая ярость, зародившись в недрах ее существа, заполонила ее до краев, грозясь вырваться наружу.

Хейта задрожала, как натянутая стрела, жемчужные глаза разгорелись. И, не подумав о том, что противник был крепче ее, она пронзительно закричала и хищной птицей кинулась на Варха.

В глазах мальчишки успело вспыхнуть изумление, но оно тотчас сменилось наглой усмешкой — что такая козявка могла сделать ему? Пчела, и та ужалила бы сильнее! А в следующий миг случилось невероятное…

Едва ладони Хейты коснулись Варха, ослепительная вспышка, точно незваная молния, отшвырнула его в сторону, как пустой бесполезный мешок. Люди на мгновение крепко зажмурились.

Хейта стояла как вкопанная, силясь уразуметь, что произошло. В изумлении воззрилась на свои руки — обычные такие руки. Совсем как у других детей. Или… все же не совсем?

С земли, кряхтя и охая, поднялся Варх. Потирая ушибленный бок, он опасливо и ошалело покосился на Хейту. Она ищуще огляделась. Сделала шаг — люди отпрянули, как от недужной. Девочка заметалась, взгляд ее стал растерянным. С нескольких сторон донесся встревоженный шепот: «Ворожея!»

— Эй ты! — Лицо Варха еще носило печать былого испуга, но из-под нее уже рвалась на волю уязвленная гордость.

Хейта перевела на него оторопелый взгляд. Мальчик затоптался на месте, долго не решаясь ничего предпринять. Потом вдруг кинулся вперед с криком «Ну, я тебя!» и тут же замер. Хейта вскинула руки, но ничего не произошло.

Варх осмелел, злорадно оскалившись, стал наступать. Сделал приятелям знак рукой. Те двинулись следом — ни дать ни взять свора оголодавших диких псов.

Сердце Хейты настороженно замерло. Кровь отхлынула от щек, в ногах появилась неприятная дрожь. Ярость, взыгравшая в ней, безвозвратно угасла. А вместе с ней, вероятно, рассеялась и та неведомая сила.

С отчаянной надеждой Хейта обернулась к Харту и тут же невольно отпрянула. Лицо охотника сделалось чужим, холодным и злым. Он глядел на нее в упор, мрачно и тяжело, точно желал пробуравить насквозь.

И тут Хейте вспомнилось, что жена охотника погибла от врачевания ворожеи. С тех пор он всех их возненавидел лютой ненавистью. Девочка обреченно опустила глаза. Помощи ждать было не от кого.

С тоской взглянув на обидчиков, она оробело попятилась. Варх издал торжествующий клич, и вся ватага ринулась вперед. В тот же миг Хейта бросилась наутек.

Она летела себя не помня, а противные завывания знай себе подгоняли. Оторваться от обидчиков труда не составило. Хейта всегда бегала на удивление быстро — только пяточки сверкали. Свернув на округлую площадь, она замешкалась.

На дороге, ведущей к дому, столпились кудрявые овцы. Время поджимало, раздумывать было некогда, потому девочка проворно юркнула в соседнюю улочку, чтобы тут же с маху налететь на старика с корзиной, полной грязной одежды. Корзина грохнулась оземь. Но на ногах дед все-таки устоял.

— Чтоб тебя лес покрал! — в сердцах выругался он.

На голову Хейты посыпалось пестрое тряпье. Запутавшись в нем, как муха в паутине, она рухнула плашмя. Но не растерялась, а тут же по-змеиному отползла в сторону, приникнув лопатками к теплому боку ближайшего домика.

Гонители ее с гиками да воплями пронеслись по улочке, вконец сбив с толку обескураженного старика. Один из них замешкался, ищуще покрутился на месте, но, не обнаружив беглянки, с диким свистом припустил дальше.

Хейта громко выдохнула. Хотела содрать одежду, что накрыла ее с головой, потянула за край, пальцы нащупали что-то холодное. Скосила глаза — застежка. Выходит, это плащ ей на плечи упал!

Самый настоящий плащ с капюшоном. Он-то и скрыл ее от преследователей. Великоват, правда, был. Подол по земле распластался. Зато цвета серого, неприметного. Оттого-то обидчики ее и прошли мимо.

Поразмыслив немного, Хейта решительно застегнула его на груди, виновато поглядела на старика и прошептала.

— Прости, дед Хал, за плащик потом рассчитаюсь.

Собравшись с духом, она принялась воровато пробираться узкой улочкой в сторону дома. Безликой тенью петляя меж дворами домов, Хейта подходила все ближе к цели. Впереди замаячил зубчатый частокол. Ее дом был крайним к воротам и бесстрашно взирал с пригорка на Заповедный лес.

Хейта метнулась к родным стенам, но запнулась на полпути и затравленно попятилась. У пригорка ее уже поджидали.

— Попалась! — ядовито прошипел Варх.

Ей бы взять да крикнуть своих. Но страх душил, и крик подыхал, едва успев зародиться в горле. Девочка пятилась так, пока не уперлась спиной в дощатые ворота. Рука сама незаметно нашарила засов. Тот лязгнул звонко. Обидчики ринулись с места, но было поздно. Хейта юркнула в узкую щель и была такова.

* * *

Она бежала куда глаза глядят. Пыльная дорога осталась далеко за спиной. Под ногами приятно шелестела нехоженая трава, бойко выстреливали из-под ног усатые кузнечики, взмывали ввысь вспугнутые птицы.

Хейта остановилась только когда бежать совсем не осталось сил, а в глазах начало то и дело темнеть. Вполовину согнувшись, она уперла ладони в колени и принялась жадно глотать душистый летний воздух. Но тут же, опомнившись, вскинулась и пристально огляделась.

Вокруг зеленели перистые папоротники и кудрявые травы, пестрели на кочках медвяные цветы, гордо вздымались из-под земли корявые корни деревьев. Сами же деревья, густо поросшие мхом, возносили пышные кроны к бескрайним небесам.

— Заповедный лес, — оторопело прошептала Хейта.

Ей бы испугаться, ей бы броситься наутек, прочь из пресловутого места, напрямик через кусты, откуда ноги только что принесли. Но отчего-то девочке не было страшно.

Вконец отдышавшись, Хейта скинула застилавший взор капюшон и сделала шаг… Первый в жизни осознанный шаг навстречу неизведанному.

Примечания

1

Удушлица — воспаление легких (Прим. автора).

2

Физалис.

3

Здравствуй, дорогая Эйша.

4

Здравствуй, дорогой целитель.

5

Мать-и-мачеха.