Космополис архаики. Готические стихотворения. I. II. Пурпур (Яков Есепкин)

«Четверг избыл и узы сентября…»

Четверг избыл и узы сентября,

Потир ополоснул от иван-чая

Слезами, ничего не говоря,

Простимся, а пепле губы различая.

Не молви, днесь печали велики,

С бессмертием прощается славянка,

Пииты облачились во портки,

Для ангелов накрыта самобранка.

Нужны ли революции в раю,

И речь о том — бессмысленная треба,

Владимиры в ямбическом строю

Маршируют пред остием Эреба.

С классической привычкою хохмить

Успеем хоть ко вторничной сиесте,

Чтоб мертвые тростинки преломить

Лишь в милом Габриэля сердцу месте.

Где ж царские девишники сейчас,

Кого их юный цвет увеселяет,

Пусть чернит полотенце хлебный Спас,

Мечты в отроков ханука вселяет.

Мы с Анною заглянем в Баллантрэ ль,

Поместия мистический владетель

Нас звал, но сталась цинком акварель,

Без соли и текилы мертв свидетель.

От Радклиф отчураются писцы,

Магического жертвы реализма,

А десть куда тьмутомные свинцы

И вычурные замки модернизма.

Витий сакраментальные тома

Бравадою пустою обернулись,

Восславил кулинарию Дюма,

Иные царским шелком совернулись.

Какой еще приветствовать роман,

Иль «Норму», иль черево «Амстердама»,

Предательство повсюду и обман,

И глорья — астеническая дама.

Засушен лес норвежский на корню,

Исчах над тронной краскою версалец,

Я в мире, Габриэль, повременю

И спутник будет мне Мельмот-скиталец.

Бог весть куда спешили и, дивись,

Успели на престольные поминки,

И сирины понурые взнеслись,

Рекут о них иные метерлинки.

Еще заплачем зло по временам,

Всемилости не знавшим патриаршей,

В подвалы доносившим разве нам

Златые ноты моцартовских маршей.

Поэтому во плесень погребных

Чернил, блюдя предвечные обряды,

Мы вдалбливали звезд переводных

Столучья и не чтили колоннады.

Они держать устанут потолки

Дворцовые, холодную лепнину,

Со мрамором ломаются в куски

Архангелы, месившие нам глину.

Возведен замок, статью и венцом

Равенствующий Божеским чертогам,

Гарсиа, пред началом и концом

Лукавостью хотя отдарим слогам.

Тезаурус наш кровию потек,

Суетно с горней речью возвышаться,

Там ангели уместны, им далек

Тот промысел, какому совершаться.

Геройство бедных рыцарей пьянит,

А песни гасят мрамором очницы,

Бессмертие к сиесте временит,

Несутся мимо славы колесницы.

Летите вкось и дальше, нам пора

Иные внять венцы и обозренье,

Высокая окончилась игра,

Предательство есть плата за даренье.

Веселый этот фокусный обман,

Быть может, близ расплавленных жаровен

В Тартаре наблюдал Аристофан

Печально, ход истории неровен.

И кто открыть потщился: золотой

Навеян князем сон, в кругах вселенной

Нет рая и чистилища, восстой

Пред адами, искатель славы тленной.

Нет счастия, но есть в иных мирах

Покой, небытия бредник садовый,

Заслуживает дичи вертопрах,

Обман ему венчается плодовый.

Ах, стоят света разве ангела,

Судить мы их отважились напрасно,

Вот слушай, литания истекла,

Ан жизни древо тучное прекрасно.

Улыбкой смерть встречают, здесь темно

В саду и Шуберт нем, пора ль уведать

Нам Плюшкина минувшее, вино

Корицею заесть и отобедать.

Чудесное успение — тщета,

Но сраму убиенные не имут,

Зальется кровью сей царь-сирота,

Когда венцы с нас выцветшие снимут.

«Мы хотели во злате одесном…»

Мы хотели во злате одесном

Красоваться и литии петь,

Но темно и в алтаре небесном,

До Христа не пришлось нам успеть.

Ах, высоко молчание это,

И серебром его ль заменить,

Иисуса двуперстие вздето —

Нощным брамникам время звонить.

Кровь слита, а не хватит и крови,

Мы добавим лазурных огней

К терням царствия вечной любови,

Чтоб восплакали днесь и о ней.

Толкование праздника

Растительность меняет ипостась,

И ряженые грубыми руками

Крестьянку украшают, веселясь,

Корой дубовой, листьями с цветами,

И девственница сельская к ручью

Бежит, к благоухающей поляне,

Чтоб песнь могли хвалебную свою

Пропеть живому дереву крестьяне.

Безмолвствуя, на нивах и в садах

Обильный урожай дарят благие

Царицы, отражаются в водах

С кострами рядом девушки нагие.

Всей млечностью сверкают бедра их

Сквозь дымную вечернюю завесу,

Русалки волокут к реке одних

Топить, а мертвых тащит нежить к лесу.

Среди мохнатых рож лесовиков

Взирает божество иль гений дуба

На козни козлоногих мужиков,

Стремящих в поселянок злые губы.

Уж головы, как стонущий цветник,

В крови сухой садовника затылок,

К устам блажным, смеясь, сатир приник

Ртом горьким и похожим на обмылок.

Поверить чувство логикой конца

Нельзя, столь космополис этот узок,

Что кладезь бездны лавром близ лица

Возрос, чуть холодя угольник блузок.

Пугаясь, закрывая темный стыд,

Теперь и не приветствуя поблажки,

Красавицы смущают аонид,

Расплющив белорозовые ляжки.

В овине плодовитым будет скот,

И радовать начнет цветенье риса,

Блеск Троицы венчание влечет

И яблоко горит в руке Париса.

Гори, гори божественным огнем,

Земные освещай юдоли, блага

Сиянность эта праздничная, в нем

Таится наркотическая влага

Сандаловых деревьев, Елион

Дает огоню мускус и граната

Подземный аромат, и Аквилон

Сверкает где-то рядом, аромата

Нежнее и желанней вспомнить я

Теперь не стану браться, неги дивной

Забыть нельзя, колодная змея

Иль змей, невинной Еве и наивной

Свой искус предлагающий, они

Лишь жалкого плодовия вбирали

Гнилостную отраву кожей, мни

Себя хоть искусителем, едва ли

Возможно у Гекаты испросить

Нектарное томленье, вина, хлебы

Уже евхористические, пить

Нектар облагороженный из Гебы

Небесных кубков, яствия вкушать,

Преломленные тенями святыми,

Нет, это создается, чтоб решать

Могли певцы с царями золотыми

Вопросы и задачи, для мессий

Оставленные мертвыми богами,

Подвластные не времени, витий

И книжных фарисеев берегами,

Безбрежностью пугавшие, одне

Астарты исчислители иль школы

Какой-то авестийской жрицы, в сне

Пророческом великие глаголы,

Согласные и с кодом, и с ценой

Знамения таинственного, знанья

Частичного, увидеть могут, зной

Теперь лиет Зефир, упоминанья

О силах темных я б не допустил

В ином контексте, зноя благодатность

Навеяла сие, а Бог простил

Такую очевидную невнятность

Урочного письма, вино горит

Сейчас в любом офорте, в червной фреске,

Господь с учениками говорит,

Я слышу речь Его, на арабеске

Мистической является письма

Лазурного таинство, но шифровый

Еще неясен смысл, а сурема

Кровавая точится, паки новый

Теснят финифтью ангелы завет,

Серебряною патиной обрезы

Порфирные уравнивают, свет

Лиется Богоданный, паки тезы

Сознанье внять младое не спешит,

Окармленные кровию, но вера

Взрастает и привносится, вершит

Судьбу Христос-мессия, наша эра

Берет начало, ангелы блюдут

Дарованные альфы и омеги,

Апостолы на вечере восждут

Червленого вина и Слова неги,

И вот убойной кровию вино

Становится, а кровь опять лиется

В сосуд подвальный, буде решено,

Так бысть сему, о серебре виется

И царствует пусть Слово, исполать

Предавшему и славившему, вечно

Зиждительство такое, не пылать

И агнцам без реченности, конечно

Служение любое, но Ему

Служить мертвым и нищим положенно,

Елику мало крови, мы письму

Своей добавим, всякое блаженно

Деянье и томленье во Христе,

Нет мертвых и живых, конец началу

Тождествен, а на пурпурном листе

Серебро наше руится, лекалу

Порфировому равенствует мгла,

Прелитая в тезаурусы, темы

Не ведаем и слава тяжела,

И Господи не скажет ныне, где мы,

Куда глядеть сейчас и на кого,

Ведет к благим ли зеленям дорога,

Спасет живых ли это баловство,

Зачтется ль откровение, у Бога

Престольниц будем истинно стоять,

Молчанье дорогого наше стоит,

И в мире мы не тщились вопиять,

И там реченье пусть не беспокоит

Спасителя и Сына, велики

Хождения, скупа вершинность цели

Миражной, аще косные жалки,

Так мы сие, но прочие ужели

Честно возвысить ложию хотят

Себя, а руки алчные скрывают,

Вина ли им и хлебов, освятят

Другие кровь четверга, пировают

Другие пусть над хлебом и вином,

Еще я помню праздников томленье

Освеченных, каким волшебным сном

Забыться, чтоб обрящить устремленье

К звездам и небам, истинно молчать,

Не речь опять с бесовскими шутами,

Безмолвствовать, как в церковях кричать

Начнут иродных толпы, и перстами

Ссеребренными только на крови

Зиждить хотя и суетные ямбы,

А мало станет Господу любви,

Креста и терний, кровью дифирамбы

Пустые с Ледой вместе отчеркнуть,

Летицией иль Цинтией, невестой

Названной и успенной, окунуть

В бессмертность и финифти за Авестой

Навеки прежелтевшее перо,

Свести багрицей тусклые виньеты

Нисану бросить горнее тавро,

Венчать ему надежней мраком светы,

Чем нам дразнить рождественских гусей

И выспренности тщиться прекословить,

Довольно требы этой, не для сей

Живой и мертвой ратницы лиловить

Разорные муары, а вино,

Дадим еще уроки фарисейству

И скаредности, втуне снесено

В погреб опять и присно, святодейству

Обучены мы небом, геть, чермы,

Коль праздники еще для вас не скрыты,

Нести сюда начинье, от чумы

Беречься чурной будем, лазуриты

Пускай себе мелованно горят,

Звучания и эхо умножают,

Нас ангелы одесные узрят,

Недаром Богоимные стяжают

И глорию, и лавры, волшебства

Законы им астрийские знакомы,

Облечь языки мертвые, слова

Никчемные в порфировые громы

И молнии, в тезаурусный чад

Кадящийся они еще сумеют,

Напудрить их слегка и на парад

Небесный ли, гранатовый, сколь млеют

От выспренних созвучий бредники

Аидовские, полные проказы

И жабьих изумрудов, ввесть полки

Ямбические, пурпурные стразы

Прелив на колонтитулы, гуашь

С финифтью вычурною верх линеек

Огранных снарядив, таким не дашь

Забыться меж пульсирующих змеек

Летейских, во сребристых неводах,

Свечном ли обрамлении карминном,

С бессмертием бумага не в ладах,

Но есть иные области, о винном

Церковном аромате будем тлесть

Еще мы неоднажды, вспоминанья

Нас пленные не бросят, паки есть

Визитницы иные, где признанья

Теперь и вечно ждут невесты, лад

Оне внимают стройный и высокий,

Алкают не сиреневых рулад,

А песней наших траурных, стоокий

Хромовник не страшит их, не ему

Царевен обучать и мироволить,

Нас девы дожидаются, сему

Воспомниться, духовников неволить

Посмеет разве иродный плакун,

Черемная окарина, гарпия

Тартарская, за праздничный канун

Содвинем кубки разом, Еремия,

Дионис и сиречный Златоуст,

Нам некому сейчас зело перечить,

Сад Капреи отцвел, Елеон пуст,

Архангелы молчат, блажным ли речить,

Когда налились кровью словари,

Немеют посвященные, о чаде

Нечистые слагают попурри

Юродствующих, это ль в дивном саде

Останется для праздничных теней,

Мы Ирода еще представим деткам

Успенным и сукровицу сеней

Затеплим винной аурой, серветкам

Кровавым доверяйте, други, то

Серебро, с воском литое по смерти

Из белых наших амфор, их никто

Не выбиет, ни бражники, ни черти.

«Мертвым нечего Богу дарить…»

Мертвым нечего Богу дарить,

Всех венцы неисцветные жалки,

Не могли нас алкеи смирить,

Хоть обрящем чудные фиалки.

Тяжела сих лазурная кровь,

Лишь сотроньте — круги разойдутся,

И Господняя тяжка любовь,

Паки мертвые нощно ведутся.

Мы цветочки Христу поднесем,

Вденем их о решеты бетона,

И венечных еще упасем,

Всяк предстанет во крови бутона.

«Только пурпур любили мы в смуте мирской…»

Только пурпур любили мы в смуте мирской,

Им лишь были до времени живы,

Не собили его ни мечом, ни клюкой,

Днесь во пурпуре наши курсивы.

Но преложно и царствие горних теней,

Расточилось веселие черни,

И теперь ангелки нас влекут меж огней

По, Господе, небесные терни.

Перед Смертию нищи музыки Твое

И страстные дороги в тернице,

За псаломом псалом — истекло житие,

Нет и круга на мертвой водице.

Воспретят горемык на Кресте истязать,

Загорятся нощные церкови,

И тогда разрешат нам глагольно сказать,

Пурпур все и прольем вместо крови.

«Созвездий рассыпаются колье…»

Созвездий рассыпаются колье,

Возложенные августом алмазы

На очи нам — летят в небытие

И злато цедят флоксовые вазы.

А далее гортензии точат,

Сандаловые льются ароматы,

Сынки цезарианские молчат,

Бьют патиною чурные стигматы.

Скорей поидем в августовский сад,

Еще нас ожидают ворогини

И эльфии призрачный свой наряд

Увешивают желтью, как богини.

Что панночки со вишнями во ртах,

Оне ль певцов умерших испугают,

Смотри, смотри: о мраморных вратах

Нам граффити сонорные слагают.

Не могут эти балы, Иоганн,

Сейчас иль вековечно прекратиться,

У Маллера ищи белесых панн,

Вольно им нынче маком золотиться.

А стены, каталонский этот штиль

Фернальные печали навевает,

Что вечностью отнесено в утиль,

Что с временем небрежно порывает.

Одна лишь и сохранна параллель,

Там ангелы темничные струятся,

Над мускусным шелейфом вьется хмель

И карлики бастровые роятся.

Сих вижу: и Расин, и Кальдерон,

И где они оставили Корнеля,

Твердят царевнам спящим, их ли сон

Грознее, нежли изыски Равеля.

Для мертвых танец боя о свечах

Басмовых за стенами не священен,

Лишь замковые люстры в тех очах,

Свет коих меццонитами восценен.

Сколь холоден у вечности коньяк,

Им биты грозди крохкого фаянса,

Вспоем ли — хоть бездонный этот зрак

Слезой увьет соцветенье романса.

И дороги исчадные цветки,

И нет кровавей княжеской слезинки,

Давай о золотые ободки

Гранить две наши мертвые тростинки.

О нежности со мной поговори,

Лицо мое ожги своим дыханьем,

Но все ж на звездный пепел не смотри

Пред этим смертоносным полыханьем.

Ты помнишь хороводов кружева

И травень, и монашек в чернобальном?

А ныне царедворная листва

Горит на мрачном ложе погребальном.

И днесь благоухать не перестал

Сад Господа, как светочей призора,

Нас вынесут еще на пьедестал

Всеславия иль столпного позора.

«От седмицы до черной недели…»

От седмицы до черной недели

Мы Христа не могли пресвятить,

Втуне крови избытки сордели —

Стали ей купола золотить.

Только мало бывает и крови,

Где цветки и терницы сплелись,

Но темно житие без любови,

Мы за это сполна разочлись.

Иисус, Он и мертвых жалеет,

Всё чрез смерть о любви говорит,

И венец Его немощный тлеет:

Это золото наше горит.

Эринии в августовском саду

Август, пленник астрийский, запел

Песнь свою перед мглою.

И колчан, полный огненных стрел,

Взял на хоры с собою.

Ах, Господнее лето цветет,

Дама-глория в цвете,

Разве темный сребрится киот

С образками о лете.

Страшно глянуть и бросить нельзя,

Не избыть, яко вина,

Искривилась земная стезя,

Где ея сердцевина.

Тяжелы эти иглы от роз,

Не иступятся кровью,

Кто ответствовал смерти всерьез,

Поплатился любовью.

А превратной любовь и была

О горенье нелепом,

Видишь, перстень мой держит игла

Диаментовым крепом.

Дале немость и глухость садов,

Раз не сталося брашен

И траурною ятью плодов

Зрелый серпень раскрашен.

Бледный мрак в череновом огне

И цветки засыхают,

Хоть сугатные эльфы одне

Пусть над сими порхают.

Весело им кружиться-летать,

Не услышат литаний,

Глухо кадиши станут читать

С багрецом листований.

И литании тонкий исток

Воспоит Лорелею,

Будет желтию всякий цветок

Бит ли, выкрашен ею.

Нож садовый отбросил я прочь,

Прячась, неосторожно

Куст задел: — Ты умрешь в эту ночь?

— Да, спастись невозможно.

«Высока твердь, но мало света…»

Высока твердь, но мало света,

У врат успенных царствий мгла,

А с кровью Нового Завета

И наша цветность истекла.

Сколь поздно смерти научаться,

Брести за мертвою водой,

В кармины станем облачаться

Пред ясной Божией Звездой.

Нагим и мертвым кров ли нужен,

Всецарский цвет на сих венцах,

Орфей и был со нами дружен,

Лишь он восплачет о певцах.

Второй архаический триптих

I

Даровали, Господь, мертвым чадам Твоим

Тесьмы красной мотки да сребряны сувои,

Боле таинств не ждем, а в рядне предстоим,

Перстов прячем искол за смарагдами хвои.

Серебро, серебро, много ж было его,

Так покрали шары с ёлок жалкие тати,

Снеже черный округ, тлумных звезд святовство,

Царичей неживых весело ль им венчати.

Сестры нас предали в новогодней гурме,

Девы белы влачат по адницам рамена,

Их и лядвий пронять здесь неможно Чуме,

Только розы горят в огне храмного звона.

Мы, Господь, образа неокладные чли,

Азазелей златых во тщете отпускали,

А свилися одно со змеями в угли,

Ах, Твое ангелы нас почто не искали.

Смерть царит на пирах, где юроды поют,

Держим все на замках мы языки предвестны,

Из серебра, Господь, в Рождество и сольют

Закровавленных чад — слезы наши бескрестны.

II

Подаяний, Господь, воздаяний одних

Нищи каистры полны, у порожца их скинем

Со кровавых рамен — много ж горечи в них,

Как святарный притвор благодарственно минем.

Торбам тем не вместить разве перстных иглиц,

О златой мишуре агнцев смерды тащили,

Розы выбила Смерть из точащих петлиц,

Свечки в битом сребре небовеи вощили.

А и сами теперь не царим, не поем,

И влачимся слезно в ризмановых ряднинах,

Буде кельхи дадут, за бытье изопьем,

Нету крыльев — горбы тлеют звездно во спинах.

Страстотерпные с глав посрывали венцы,

Стопы наши язвят черневые колючки,

Белы хлебы несли ко Тебе первенцы,

Обобрали, Господь, голодарные сучки.

Иль приидем в алтарь, ангелочки узрят

Струпья ран да пухи — кликни чад из притвора,

Бойной кровию, виждь, наши лики горят,

Енчит все у колод окаянная свора.

III

Дале немость, Господь, остаемся молчать,

Пресеклись январи и святочные оры,

Вот и губы свела терневая печать,

Наши кельи пусты, чернь лиется в затворы.

Истекли во пирах слезы солью одно,

Упилися псари мертворожденных кровью,

Как накинут поверх плащаниц нам рядно,

Положится черта иродов суесловью.

А в миру всяк и был без пурпуры венца,

Сокрывали ж псалмы краснобаи конвертны,

И попросят сказать — не замолвим словца,

Баловство эта речь, от которой мы смертны.

И елико, Господь, чада трачены днесь

Лютой Смертию все, их встречать благонужно,

Нет родни и царевн, только ангелы здесь,

Серебряный потир князем пущен окружно.

И рядились в резье да старизну, хвалы

Воздавали Тебе, бессловесно гибели,

Пусть хотя бы теперь, прескорбя, ангелы

Осенят под Звездой первенцов колыбели.

«Горят ромашки золотые…»

Горят ромашки золотые,

Поидем во поле кричать,

Сколь опоздали к нам святые,

Их сами выйдем привечать.

В уголи-очи глянем ясно,

Хоть слезы горькие язвят,

Ах, как горят цветки всекрасно,

А мертв сегодня, кто лжесвят.

По нам и чайки откричали,

Кромсая пурпур истемна,

И нет светлее той печали,

Где солоней слезы волна.

Где мгла кровавее рассвета

И льются с каждого листа

Лишь крови Нового Завета

В двунадесятые цвета.

«Возбранят как рыдать, побезмолвствуешь всласть…»

Возбранят как рыдать, побезмолвствуешь всласть,

Раз молчанью у смерти училась.

Потому невозможно с коленей упасть —

Соль в послезную кровь проточилась.

Не смотри, истязателей взоры темны,

Вкруг пылают небесные фавны.

Мы распишемся ныне во цветь белизны,

Все мучения наши подавны.

Рои демонов хлеб именитства ядят,

Сомрачились Господние хоры,

На трапезе одне фарисеи галдят,

Чернь серебра лиют в разговоры.

Обойдется ль без пений грезеток чреда,

Заменят им литаньи нощные,

Пусть горит и горит ледяная Звезда,

Освещая дороги страстные.

Из перстов только черные вынут мелки,

Восцелуют бескровны ланиты,

Нас в посконном резье и найдут ангелки,

По каким эти слезы излиты.

«Вновь темно, а и мы не горим…»

Вновь темно, а и мы не горим,

И молчат колоколен верхи,

И узревшим пылающий Рим

Очеса закрывают мехи.

Тартарийские нети полны,

Так ворам ли в геенне сгорать,

Весело фаворитам Луны

Убиенных царей обирать.

Тесно вкруг мирового стола,

И юродствуют здесь, и ядят,

Наши образы вечность пречла,

Что хмельные музыки гудят.

Веселятся ль, юродствуют зря,

Им руками светил не достать,

Мы и в мраморной тьме декабря

Будем вечные книги листать.

Ах, виется декабрьский оклад

И картины мирские легки,

Звонари окликают гиад —

Братьям их несплетенны венки.

Концерт в записи

Приближение к зеркалу

Весна твоей жизни совпала с весною,

Венцы филармонии Бах осеняет,

И плачут над каждой органной трубою

Заздравные свечи, и воск их не тает.

Над пурпурной тяжестью бархатных кресел

В сребристо-линейном ристалище зала

Горящею радугой реквием взвесил

Электроорган векового накала.

Он помнит величье и свечки иные,

Ручейную сладкую негу вотуне,

Бессмертие любит изыски свечные,

Червовые искусы в черном июне.

Давно извели бедных рыцарей дивы,

Какие спасать их брались всебесстрашно,

Лишь фурьи меж нас, а белые Годивы

В альковах вкушают с принцессами брашно.

Дались нам аркадии княжеских спален

Темнее, доныне мы там хороводим,

Невинников легкость дика, вакханален

Их танец, Рудольф, что и девиц изводим.

Коль всех отравили цветками граната,

Еще семенами и зернами, Коре

Вернем эти яства, за фугой соната

Звучит пусть, Алекто ль мила Терпсихоре.

Нам чистые ангелы шлют угощенья,

Нам розы свои ароматы даруют,

Свободней музыцы сии обращенья,

Царицы стонежные с нами пируют.

Серебряных эльфам гвоздей яко видеть

Не стоит и маковый рай неохранен,

Закажем убийцам армы ненавидеть,

Равно им терничник нектарный возбранен.

А что воровать друг у друга ауру,

Мы были велики и время лишь наше

Лелеяло пенье и нашу тезуру

Червленою строчкой тянуло по чаше.

Теперь из нее пьют эльфии нектары,

Летят ангелки на мрамор белладонны,

И нимфы златые влекут в будуары

Убитых царей, и алмазятся донны.

Нет маковых раев, а мы и не плачем,

Сон вечности крепок и белых альковниц

Еще мы успеем почтить, и сопрячем

Еще партитуры в охладе маковниц.

Когда лишь в партере темнеет от света,

Близ фата-морган усмиряются чувства,

На пленке миражной в слоях черноцвета

Сияет немая пластина искусства.

«Огни будут ровно клониться…»

Огни будут ровно клониться

И не попадать в зеркала,

И ангелу смерти приснится,

Что вновь ты судьбе солгала.

Клеймя восковую истому,

Червонную метку луча

По контуру выжжет двойному

Рябиновой ночи свеча.

Пробитые белые руки

В крови ниц воздень и молись,

Я знаю, не вынесут муки

Архангелы, павшие в высь.

Мы гвозди расплавим перстами.

И пусть в чернолунной тени

Над гиблыми светят мечтами

Наклонные эти огни.

«А собиты давно и ночные певцы…»

А собиты давно и ночные певцы,

Серебром их горит оперенье, Господе,

Так и мы премолчим, покладая венцы,

Каждый пурпур излил на еловой колоде.

Тяжело ль нас влекли по юдольным стерням,

Василечки-цветки не сминались ногами,

Но вернемся еще к фарисейским огням,

Чтоб и книжников жечь расписными слогами.

Персты наши в терни, деток ироды зрят,

Смерти черную тушь сами уснами ловим,

И не алчем Тебя, и серебром горят

Наши перья, Господь, — нощно как суесловим.

«Прекричат о любови живые…»

Прекричат о любови живые,

Отверзая во черни уста,

Их поныне хвалы даровые,

Не застигнуть рекущим Христа.

Мы и немы одни, буде Слово

Паче немости, лучше молчать,

И не нужно реченья иного,

И алтарникам туне кричать.

В Царстве Божием крови остались,

Василечков синей прахоря,

Мы сполна за любовь рассчитались —

Пусть Христос не печалится зря.

«Что еще у Царя-сироты испросить…»

Что еще у Царя-сироты испросить,

Всё считает он звезды в узилище тихом.

Разве ангелов смерти нельзя искусить

Ни зарайскою кущей, ни Божеским лихом.

Возлетают и денно, и нощно оне,

Рукавами пустыми с земли им возмашем,

Леденеть пусть испробуют, гнити в огне,

Повлачатся в худом одеянии нашем.

Здравой будь, лихоимная смерть-простота,

Посиди на поминках по Божием Сыне,

И всего мы хотели снять розу с Креста

И цветочек сухой припасти сиротине.

Памятник

Мы храм возводили из глины

И слезы гранили нам речь,

Но все превратила в руины

Осенняя черная течь.

Сиреневой кровью фиалки

Горят на распутье дорог,

Тенями влечет катафалки

Цирцея в загробный чертог.

Мы здесь ожидали извета,

Летали вверху ангелки,

У Господа белого цвета

Просили — светлить потолки.

И вот сей чертог неохранен,

И вот нас камены манят

В лазури, где тенник возбранен

И мертвых пиитов хранят.

Ах, поздно теперь веселиться,

Прельщать небодарственных муз,

Бессмертным не стоит улиться,

Тристийский стопрочен союз.

Но время речи и молчанье

Возвысить до маковниц сех,

Где красное Гебы венчанье

На царствие милует всех.

Тот дом на Щепке иль на Мойке

Иным нотодержцам вспевать,

Тесно в Малороссии тройке,

Тще мрамором смерть лицевать.

Алмазы нам здесь положенны,

Затем царствий маковых строй,

А сказки на крови блаженны,

А сами усладны игрой.

Летят меловые квадриги,

Камен мировольных несут,

Серебра коснутся вериги,

Уснувших царевен спасут.

Высока помазаний треба,

Притроновый чуден удел,

Розарьи и маки для неба

Вноси, кто Христа соглядел.

Покрытые славой, к Отчизне

Спешили мы, словно гонцы,

Так пусть не язвят хоть при жизни

Терновые эти венцы.

Исчезла святая опора,

И вечно все ж в лунном огне

Парить будет пепел собора,

Как памятник нашей весне.

Архаические опусы

Пятый фрагмент

Вот суббота когда воспредстала в черни,

Смерть белеет одна вдоль точащих оконниц,

Наши слезы топят и серебро терни,

А излито оно в лед-молчание звонниц.

Се молчанье царям осеняло уста,

До ступниц и костей раздевало царевен,

Чадов усны молчат, аль их доля злата,

Пусть уйдут со церквей те, чей промысел древен.

Ангелы, Господарь, надвигают столы,

Вижди этих балов сапфировую яву,

Как одесно стоим в бельной требе хулы,

Как приносят испить нам лихую отраву.

И Христоса агнцам услыхать не дают,

Заглушают Его терневые пеянья,

Буде сами в татьбе пирований вспоют

Юродивы нищи, их отрини даянья.

Много ж стоил, Господь, нереченный завет,

И парнасская персть оказалась маною,

Полетали птушцы да слетели в несвет,

Их кровавы пуха под гурмой площадною.

И на выях у нас от задушек следы,

И во периях мы, удушаясь, гибеем,

Наши персты в крови — не сыскали Звезды

И попадали ниц, и сукровично блеем.

«Уроним яхонты во снеги…»

Уроним яхонты во снеги,

Лежат пусть дарною тесьмой,

На всех в миру хватило неги,

Все благодарены сумой.

Ах, нам ли сиро веселиться,

Горчить уста свои вином,

Сколь крови боле не прелиться —

Тлести о цвете расписном.

Господь, и боем сладкозвонным

Кровинки эти не затрут,

Мерцая золотом червонным,

Их ангелочки соберут.

«Во зерцале истаяли темные свечки…»

Во зерцале истаяли темные свечки

И звезда Рождества окунулась в купели,

И волхвы с красной хвои скололи сердечки —

Не за ними ли ангелы нощно летели.

Налетали оне, опереньем играя,

Неумолчное пенье лилося небесно

И юдольное небо светлело от края,

И со мертвых тогда воскресали чудесно.

Обведут сонных чадушек сребром и мелом,

Покладут в изголовие снежны сувои —

Отразится Господь в нашем зеркале белом

Подле кровью Христа изукрашенной хвои.

«А и к Господу мы повлачились напрасно с тобою…»

А и к Господу мы повлачились напрасно с тобою,

В райских селищах нет для умерших целебной травы,

Но архангел зазвал-поманил вопиящей трубою,

Растерявши цветки со венчаной своей головы.

«И почто же пришли, — вопрошает Господь, — коли Сына

Оберечь не сумел, не просите успенной кутьи,

Нет и яств у меня, а забойная есть мешковина,

Так идите назад, выносите распятья свои».

Ни уйти нам нельзя, поелику мертвы плотогоны,

Ни обочь посмотреть, ни еще оглянуться, Отец,

Возлетаем, смотри, мы пред ясные очи Горгоны,

Видишь, змеи сплелись, голубой лобызая венец.

Потому и пришли, что нельзя меж людей оставаться,

Сволокли на кресты распоследних оне горемык,

Под Полынью-звездой напослед им вольно торговаться,

Тех не мучай, кого там огонь всеисчадный проник.

Так и будем стоять, а присадят на ветхи ступени,

Изойдемся в слезах, все и выплачем слезы тогда,

С кровью их изольем, поуткнувшись в Господни колени,

Ах, чернее они и юдольней, чем эта Звезда.

«Убийцам не снесть этих свечек…»

Убийцам не снесть этих свечек,

Оне благовестно красны,

Мерцают огранкой сердечек

И с вервием звезд сплетены.

Теперь не испытывать жажды,

Сколь мертвых криниц расплескать

Нельзя и убить ли нас дважды,

Пойдемся любови алкать.

И вот мы соняли короны,

И вот пред Господем стоим,

И рубища наши червлены —

В них звезды и свечки таим.

«Нас губители во сновиденьях настигнут…»

Нас губители во сновиденьях настигнут,

Мрак предвечный измерит очей глубину,

И тогда побежденным во славу воздвигнут

На крови храм и узрят и нем бездну одну.

Все звучали надрывные речитативы

И литании тяжки гнели алтари.

За торжественность мук и благие порывы

Нас в карьерную цвиль окунули псари.

Восскорби, ибо разве рыданья сохранны

Пред небесной свободой от псовых потрав,

И уже грозовые сады бездыханны

И понуры лучи гробовых переправ.

Здесь помимо снегов ничего не приметим,

На державных щитах, в латах смерти — как есть

Ледяными слезами позвездно осветим

Те истлевшие стяги погибших за честь.

Лишь успение неотделимо от славы,

Свято наше истленье, а в царстве теней

Не прожечь и каленою сталью державы

Вежд, налитых понтонною кровью огней.

«Гвоздей не станется кровавых…»

Гвоздей не станется кровавых

И мы двуперстия вознимем,

Нет о помине ясноправых,

А всё цвета благие имем.

Им весело глумиться в тризне,

Царя Христоса лихославить,

Багрец искати на старизне

И тще витийственно лукавить.

Но будет время — приидете

К столам, где нощно пировали,

И те явятся во золоте,

Кого шипами совивали.

«Давай в Его поправим волосах…»

Давай в Его поправим волосах

Терновые колючки и цветки.

Сколь жалки ангелочки в небесах,

Сплетающие кровью лепестки.

Почто Господе гнилостный венок

Надеть на Сына милого велел,

Спаситель на миру был одинок,

Никто Его тогда не пожалел.

Христос, Тебя споили беленой,

А смерть была красна да весела,

За Богом, как за каменной стеной,

Ты цвел, она Тебя и погребла.

И сами здесь давали мы зарок,

Сыночка восхотели отыскать.

Пресекся этой жизни ручеек,

Чего гнилой уж кровушкой плескать.

К прекрасному Христосу подойти

Решилась только смертонька одна.

Не мог ей никого Он предпочти,

И свадьба их всеприсная черна.

Но истинно измертвым говорю,

И сам я не дошел до алтарей,

Поднесли иудейскому Царю

Терницу за невенчаных царей.

И был венец безбрачия тяжел

И выплетен из розочек двоим,

И мальчик Иисус тогда пришел

За смертию своей в Ершалаим.

«За то — со тернием ходили…»

За то — со тернием ходили,

Были во муках высоки,

Нас в балахоны обрядили

И шутовские колпаки.

И где серебренные кольца,

И где нательные кресты,

Молчит серебро колокольца

И мы, как звоны, излиты.

Ах, это вервие сонимут,

Нас и пожалуют одних,

Цветочков мертвые не имут,

А мы воскреснем лишь о них.

Тупик

Золотое черногладье

Ростральных колонн, как у Биржи,

Здесь нет и порталы не те,

Что к золоту горнему ближе,

Чем к вежд роковой широте.

Сторонне горит Мариинка,

Плывет Исаакий в огне

Холодном, Большая Ордынка

В готическом рдится окне.

И кто из него Крысолова

Окликнет, кто ангельский хор

Узорчатым тлением Слова

Ожжет, яко бледный фарфор.

Цезурные невские волны

Испариной мертвой взялись,

Альковницы рейнские челны

Топят, сами все извелись.

Ищи гордеца-богомола

В лазури убойной, под ним

Пылает райская фиола,

Ероним сейчас не храним.

А невские злые граниты

Иных фиолетов бегут,

Вздыхают легко меццониты,

Орфеев и львов стерегут.

Лишь только уста открывали

Певцы, от румынских графинь

Парчи их немые скрывали,

Как письма династии Минь.

Винтовие челяди адской

Свинцами витыми грозит,

Се кадиши аднице блядской

Веселье несут и транзит.

Декором серпы повилики

Мерцают на пенной листве,

Когда полумертвые блики

В кровавой плывут мураве.

Углы и квадраты строений;

Из мраморной глуби двора

В смарагдовый обруч растений

Дохнуло, и стало «вчера».

Но формы хранили былые

Предметы, и суть не могла

Растечься, разлиться в иные,

Бежавшие тленья тела.

Абсурдные стены и ныне

Стоят в блеске вечных лучей.

Из каменной этой пустыни

Исхода нам нет, Моисей.

Пятый архаический этюд

В эту среду, Господь, мало праздновать нам,

Мало пить на миру и в красе умирати,

Прогуляться ль пойти к шпиленосным стогнам,

Там и звезды ярчей, и приметнее тати.

Что о райских перстях кровослезно жалеть,

Коль не выбрались мы за черту Людогощи,

Буде рок указал, так и будем белеть,

Зрят пускай косари залежалые мощи.

Не могли углядеть, где цветут волошки

В сих гробовых местах, да теперь и неважно,

Отлетали свое птахи с Божьей руки,

В их отбельных пухах Смерти царить куражно.

Зазывал белых дев на крутой бережок

Среброарфный Эол, но его не слыхали,

Повлачились оне под князевный рожок

В моротравную твань, где и мы не порхали.

Вновь декабрьский снегарь засыпает круги,

По которым сошли, всё ироды не минут

Кружных бельных стезей, не воротят долги,

Тщетно рыцари те у парадников стынут.

Проминем Рождество, а засим Новый год,

И без нас ангелы восприветствуют святки,

Обереги одно расточил родовод,

Столь мы нищи, Господь, негде ставить и латки.

В снах тризнили златых о других берегах,

Только бреги Твое сокрывают завесы,

Змеев будем кормить и лядати в лугах,

Нас из глины творить станут разве Зевесы.

Пусть хоть зрят на пирах все Твое ангелы

Бойных агнцев тяжких воскресенье из скверны,

Без венцов прележим, не поем и хвалы

И не кличем Тебя вскушать яства кошерны.

Запивают пускай родовые грехи

Ангелочков толпы, промышляя о чуде,

Сколь закланно тяжки агнецов потрохи

Мы легки по бытьи, источенном во блуде.

«Не отнимут у мертвых цветов…»

Не отнимут у мертвых цветов,

Ледяные сии, ледяные,

А и взняти ли чад от крестов,

Сколь преложны юдоли иные.

Будут эльфы пурпурно летать,

Будут кровию ангелы виты,

Как Господь нас хотел испытать,

Удались на всеславье испыты.

Под мерцанием рдяной Звезды

Мешковины кровавые снимем,

И собились у мертвой воды —

А лилей яснобелых не имем.

Дубль

Исчезновение

Возлил он кровь свою в закат,

Но уцелело отраженье.

В зеркальном холле автомат

Теней дублирует движенье.

А в небесах горящий крест

Все тяжелее нависает,

И чаши млечные Гефест

Огнем холодным обжигает.

О, ледяное пламя дней,

Неспешное теченье Леты!

Чем бездны ближе, тем ясней

В них блещут наши силуэты.

И кровью срам не искупить,

С млынами весело сражаться,

Кому из вод летейских пить —

Кому в их нетях отражаться.

Гиады плачут об иных

Единородных младших братьях,

И угли шпилей именных

Кроят узор в их черных платьях.

Не все ль равно, зачем ушли

Мы некогда во мрак смертельный,

Когда любить еще могли

Хотя б за сребреник поддельный.

Неважно, смертью смерть поправ,

Пропавшим не дано вернуться,

Возможно разве с переправ

Загробных молча оглянуться.

Пирамидальные кусты

Плывут в астрале отраженном,

И снег-сырец из темноты

Кропит парадники озоном.

Запомни, Райанон, снега,

Изнанку черную и зимы.

Их равнодушны жемчуга,

А мы тоскою уязвимы.

Любить декабрьский мрамор здесь

Вольно под бременем упадка.

Свою бессолнечную смесь

Всяк выпьет залпом до осадка.

Кипит и пенится она

Слезою яда золотого,

Но кубки допиты до дна

И на устах кровавых — Слово.

Ты дождалась прощальных ласк,

Сквозь огневой вертеп к «Савою»

Прорвался не звонок, а лязг

Чувств, оголенных теплотою.

«Во зерцале, Господь, золотом предстоим…»

Во зерцале, Господь, золотом предстоим,

Во зерцале кроимся из мглы,

Червоимные раны в серебре таим,

Хоть и вретища будут светлы.

Шли ко немощным лицам страстные цвета,

Мы и чтили церковную злать,

Всё хотели серебром завесить Христа,

Всё кричали Ему — исполать.

Лишь спасутся благие Твое ангелки

И багряную тьму обойдут,

Мы вознимем чрез Смерть юровые цветки,

Нас оне так и мертвых найдут.

«На пире смертушка гуляла…»

На пире смертушка гуляла,

Как звали сами — все не шла,

Теперь с косой приковыляла

И на порог наш забрела.

Перстами змеек возвивает,

Из них венец един плетет,

Порожец сирый обивает

И зазывает, и гнетет.

Не оттого ли все страшнее

Чадится Божия Звезда,

И в кельхах смерти пречернее

Точится мертвая вода.

Ах, припасали мы волошки,

Чтоб их на тризну заплести,

Да окаянной хлебной крошки

И не сумели припасти.

Красив отбельный тот веночек,

Идет и Смерти он к лицу,

И кровь течет из наших очек

По червозмейному венцу.

«Как завидим коней под звенящей дугой…»

Как завидим коней под звенящей дугой,

Огнедышащих черных коней —

И поймем, что сегодня Господь всеблагой

Нас венчает на царство теней.

Буераки нагорные полны мокриц,

Мертвых царичей поздно спасать,

Под рогожками днесь укрывают цариц,

Волокут с мешковин воскресать.

И не ссудит Господь серебра на помин,

И вплетут нам любовно в венки

Чермны розы и мертвенно-бледный жасмин

Во кровавом белье ангелки.

«Где пророки в гробах возлежат…»

Где пророки в гробах возлежат,

Черный воздух гранят агасферы,

Замогильные звезды дрожат

Над склепеньем поруганной веры.

Фарисеи и книжники к нам

Обращают прогнившие взоры,

Словно памятник сим временам,

Безучастно мерцают призоры.

Вот и вышел небесный графит,

Наклонились до смерти курсивы.

Одалиске речет неофит

И подложные слоги красивы.

Под анафемой царский престол,

Изгнан Ирод, не стало Алкея,

Время жечь бессердечьем глагол,

Лицезреть во порфире лакея.

Тем эфирный ниспослан был слог,

Кто в лжепраздности грезил палатной.

Кровью мы написали пролог,

Наша строфика в тяжести латной.

Вин пьянее ямбический строй,

Жгут червонный тезаурус буквы,

Аще умер последний герой,

Бойным хватит морошки иль клюквы.

Их ли участь равно высока,

Александр предпочел легковесность,

А у нас тяжелее строка,

Нежли Богом забытая местность.

Что по времени, други, скорбеть,

Веры нет и живого нет Слова,

Со дворцами неможно гибеть,

Заждался Петербург крысолова.

Превершили герои давно

Те пути, кои звезды иначат,

Чернозвездное горько вино,

А таким царей ангелы значат.

Стража тьмы, белый выбросив стяг,

Для блудниц, для их лядвий растленных

С мертвецов собирает посаг,

Со усопших и все ж вожделенных.

Всяк теперь возвышает чело,

Всяк скорбит в желтой патине смуты,

Только мы и молчим тяжело,

Ибо смертью гортани проткнуты.

Бледноогненный вечности вал

Рассечет еще слава иная,

Тени тех, кто нас не предавал,

В именную лазурь окуная.

«С белой лилией сумрак мирится…»

С белой лилией сумрак мирится,

Хоть и тяжка незвездная мгла,

Горний свет все равно воцарится,

Осветит все равно купола.

Но иным будут внятны свирели

И молебном отчествуют их,

Хорошо, хорошо мы горели,

До теней расточились благих.

Будут эльфы струиться в зелени,

Во лилейный глядеть окоем,

И тогда наши скорбные тени

Просияют кровавым резьем.

«Колье тебе дарствовал Бог…»

Колье тебе дарствовал Бог,

То — праведных слез ипостась,

Но ты пред распутьем дорог

Его обронила, смеясь.

Вольно ли смеяться, тогда

Как мимо летят ангелки,

Сияла, сияла Звезда,

А ныне темны маяки.

Сколь эта веселость мертва,

Сегодня молчи о венце,

Давно горловые слова

Стлели в кипарисном ларце.

Смарагды претмила зима

И нет украшений иных,

Одно драгоценней чума

Небесная пиров земных.

Уже я помочь не могу

Ничем на закате любви,

Быть может, одну сберегу

Жемчужную нитку в крови.

Поверь, только слезы горят,

Летейские крася брега,

Теперь лишь они золотят

Смертельные наши снега.

Летят ангелы, летят демоны

В сей май пришла вослед пылающей поре

Нагая осень вновь, и то предстало въяве,

Что умертвил Господь навеки в ноябре,

Что гнилью затекло, клубясь в посмертном сплаве.

Безумство — созерцать остудное клеймо

Упадка на церквях и славить ноябрины,

Иосифа читать неровное письмо,

Сколь ястреб не кричит и глухи окарины.

Была ль весенних дней томительная вязь,

Где малый ангелок со рдеющею бритвой,

Ямбически легла антоновская грязь,

Экзархам серебрить купель ее молитвой.

А мы своих молитв не помним, бродники

Летейские чадят и гасят отраженья,

Проемы тяжелы, где топятся венки

И ангелы следят неловкие движенья.

Ах, томных ангелков еще мы укорим,

Не стоят копий тех загубленные чада,

Стравили весело, а десно мы горим

Теперь за серебром портального фасада.

Антоновки давно украли вещуны,

Кому их поднесут, не мертвым ли царевнам,

Яд более тяжел, когда огни темны

И славские шелка развеяны по Плевнам.

Что русский симфонизм, его терничный мед

Отравы горше злой, архангелы пианство

Приветствуют быстрей, надневский черный лед

Страшнее для певцов, чем Парок ницшеанство.

Гори, пылай, Нева, цикуту изливай,

Рифмованную труть гони по Мойке милой,

Обводный холоди гранитом, даровай

Бессмертие певцам холодности унылой.

Я долго созерцал те волны и гранит,

Печалил ангелков, их лепью умилялся,

Доднесь алмазный взор оцветники темнит,

За коими Христос злотравленным являлся.

Забрали музы тень благую на Фавор,

Терновьем повели строки невыяснимость,

А чем и потянуть бессмертие, камор

Пылающих черед гасить хотя ревнимость.

На золоте зеркал горят останки лип,

Раструбы лиц и чресл и в пролежнях полати,

И, багрие разъяв, зрит цинковый Эдип,

Как мертвый Кадм парит в кругу фиванской знати.

В слепом альянсе зелень с чернью, а меж них

Кирпичные взялись деревья, и блистают

Их красные купы, да в небесех двойных

И ангелы, и демоны летают.

Архаические опусы

Шестой фрагмент

Отсиял и погас белый день Рождества,

Не услышит Господь наших слезных пеяний,

Ах, на елях черны возгорят кружева

И летят ангелки жалче гробных ваяний.

Нощно тризниться нам богохвальной гурме,

Индо лживо оне торговали крестами,

И к чему святковать при Царице Чуме,

Прикрывать образа костяными перстами.

Перед Смертию мы только стали жалки,

Паки страшно, Господь, убираться цветочно,

Во пирушках алкать горних струй роднички,

Блудных девок блажить, буде семя порочно.

Проиграны бои, тлеют в святках угли,

Век и нам истлевать да юдольно белети,

Возлюбили Христа, ан засим предали,

А и правда ловцы, яко малые дети.

Тесьмы скрали, в багрец обвели мишуру,

Разве пурпур сопрах, бойной кровию чтобы

Украшать алтари, розно цвесть на юру,

Царствий Божиих зреть и чертоги, и гробы.

Не сложилось бытье, виждь, колоды в пухах,

Ели красили что — вот себя загубили,

И натешились впрок, в потрошных ворохах

Прележим, так одно всех порядно и били.

Тщетно ж выбили чад пред начальной Звездой,

Под ряднами хлусы ныне сраму не имут,

Волочат нас к вирам со успенной водой,

Господь, Господь, сребро наше в смерти поднимут.

«И свечи в патине червонной…»

И свечи в патине червонной,

Сие не кровь ли запеклась

На тьме, к муару благосклонной,

С цветками перстными свилась.

Родят церковные чудовищ,

Вспеют под Божиим лучом,

И мы из утварных гнездовищ

Венец алмазный совлечем.

Алмазу-Слову не превиться,

Установлений и огней

Не внять, и время нам явиться,

Воспыхнуть — здравных свеч красней.

«Как распишемся в смерть и лоскут…»

Как распишемся в смерть и лоскут

Каждый выкрасим ей вопервые,

Эльфы светлые нас повлекут

Собирати цветы полевые.

Длится тягостный сон мытарей,

Где юродники звезды гасили,

Иудейских алкали царей

И лужки цветяные косили.

Будет медленный август гореть,

Будут золотом рдеться звоночки,

Не дали без крестов умереть,

Хоть виждите, где ныне сыночки.

Мировольные эти поля,

Наша смерть здесь одна и гуляет,

Лен отцветный темней ковыля,

Вельзевул в души морок вселяет.

Не ошиблись бы эльфы сии,

А с иными дорога немила,

Аще звездной глотнем кутии,

Упасет всех Господняя сила.

Что убийц в балахоны рядить —

Им вовеки теперь не сокрыться.

Белых лбов наших не остудить,

Гнус прогнать не дано исхитриться.

В сраме бровию не повели,

Относили достойно старизну.

Со холстинной сумой и пришли

На свою развеселую тризну.

Под Великдень в тенях расписных

Нас признав, пусть они посмеются,

И от судорог сих ледяных

Взоры Божия кровью нальются.

«Кровью мы истекли, но остались чисты…»

Кровью мы истекли, но остались чисты,

И цари в литаниях зашлись,

Всечервленые гвозди терзают кресты,

С коих мы до Суда не взнеслись.

Всюду черный осинник мерещится нам

И томительно длятся века,

Терневые короны остались лгунам,

Воля царская в смерти жалка.

Все собиты давно, что ж ироды хрипят,

Что младенчиков тризнят в нощи,

И над златом коронным трясутся-не спят,

Кровь лия на косые лучи.

«Во какой же душа пребывала извечной юдоли…»

Во какой же душа пребывала извечной юдоли,

Где скиталась она, яко странница, где обрелась,

Если в чадных огнях не восчувствует дьявольской боли,

За кровавым ребром вопиет, юродиво слезясь.

Либо свет-ангелки завлекали ея христарадно

Белы косточки мыть да плести голубые венки,

Либо звали ея, причащались-пытали нещадно

Дьяволиц череды, чье веселие паче тоски.

Забывали почто, а ведь ныне о плачущем Боге

И упомнили вдруг, всеболезно скитаясь в полях.

Василисушка, встань из могилки своей при дороге,

К воскресенью кажи хоть перстами костлявыми шлях.

Поздно слезоньки лить как скитанья блажные прервали —

И положит Господь на чело мне худую ладонь,

Кровью мы упились, во потеху одну раздували

Измогильной своей бездыханностью звездный огонь.

«Да, теперь я свободен, — промолвил Христос…»

Да, теперь я свободен, — промолвил Христос

И сладчайшие усны сомкнулись навеки.

Не успеявши слышать последний вопрос,

Волен Он и вокруг мя одни человеки.

Зрели мы, как рожениц срезали плоды

И диавол-исчад ставил бас фарисею,

Как чернили в аду пресвятые лады,

Забивали крушницею рот Моисею.

Не простили и слова нам, Сыне, с Тобой,

Напасли серебра да пустили на гвозди.

Сотрясают дорожия темной божбой

Ан гниют в вертоградах червленые грозди.

Бурлаками прошли мы до врат площадных,

Волочили кресты и садовые святцы,

Упасали в дороге младенцев грудных

Да за ними с удавкой бегли святотатцы.

Что за хищная стая теперь собралась

И толкует превратно высокие речи,

Богоматерь почто от Сынка отреклась,

Чье вино во трапезной алкают предтечи?

Где ж ловцы человеков — гибеют оне,

Объедают венцы их голодные козы.

Ах, Господь, красовался Ты в бледном огне

Как с Христом изливал я кровавые слезы.

«Возложи мне на вежды венки…»

Возложи мне на вежды венки,

Выбрось розы в могильную глину,

От своей желтозвездной тоски

Отдели через смерть сердцевину.

Желть капрейская станет гореть,

Хватит цветности этой с избытком,

Сколь одесным нельзя умереть,

Их упоят лазурным напитком.

И откуда эпистолы шли

Чермным шельмам, лишь Господ ответит,

Мало извергам зреть уголи

От церковных, диавол их метит.

Даже слово одно тяжелей

Молвить было, чем смерти иродской

Космополис архаики. Готические стихотворения

Оглавление

* * *

Оглавление

* * *

Смотрите также