Глава 3
Путь к волоку
Дощаники прошли устье речки Мангазейки, и златокипящая Мангазея осталась за их кормой. Впереди их ждали неведомые пути к Турухану.
Вперед, к Худосею!
Проводник Копылов, назначенный в отряд по рекомендации воеводы Жеребцова и уже побывавший на Турухане, а летом прошлого года вернувшийся оттуда в Мангазею, повернулся к Афанасию, стоявшему вместе с толмачом тут же, на носу дощаника у пищали:
— Как думаешь, Савельич, а не перейти ли нам сейчас к другому берегу реки?
Тот удивленно посмотрел на него:
— А зачем это, Тимофей?
— А затем, что вскоре Таз-река будет поворачивать вправо и ее стрежень подойдет близехонько как раз к берегу, вдоль которого мы сейчас и идем. А это будет означать, что ее течение здесь усилится, препятствуя продвижению наших дощаников. В то время как у того берега оно будет как раз наоборот, поменее, чем у нашего даже и сейчас.
Афанасий задумался, а затем возразил:
— Ты, Тимофей, конечно, прав, но не совсем. — Тот непонимающе посмотрел на начальника отряда. — А дело в том, — пояснил он, — что после поворота реки попутный ветер станет для нас, почитай, почти что боковым и наши дощаники уже не смогут тогда идти под парусами, потому как нашим парусам нужен лишь способствующий, то бишь попутный, ветер. — Тот глянул на парус, выгнутый попутным ветром, и согласно кивнул головой. — И придется нам тогда идти вверх по реке, уже отталкиваясь от дна шестами, благо что у берега, слава Богу, не так уж и глубоко. А вот идти против течения на наших немногих веслах будет себе дороже. И главное, в этом случае нам волей-неволей придется снова возвращаться к этому же берегу, чтобы попасть в первый большой правый приток реки, ведущий к волоку на Турухан, которым вы возвращались в Мангазею. — Тот снова согласно кивнул головой. — Но, заметь, преодолевать стремнину придется уже лишь на одних веслах, и потому отнесет она нас назад своим быстрым течением на версту, а то, глядишь, и на все две. А, кроме того, ты ведь говорил, что Таз-река часто разветвляется на протоки, и как нам, спрашивается, в этом случае перейти на противоположный берег? А посему нам надо держаться именно этого берега, чтобы не пропустить этот самый нужный приток, а затем не плутать по реке туда-сюда в поисках его.
Тот удовлетворенно глянул на него:
— Теперь-то я окончательно уверился в том, что наш отряд, несмотря ни на что, благополучно доберется до Турухана.
— Это почему же? — заинтересованно спросил Афанасий.
— Да потому, что у тебя, Савельич, голова-то светлая!
Ивашка, молодой казачок, старавшийся все время находиться поближе к начальнику отряда, восторженно посмотрел на него.
Тот же скептически усмехнулся:
— И на том, Тимофей, спасибо… — А затем поинтересовался: — А как, кстати, называется этот самый приток, ведущий к волоку?
Проводник смутился:
— Честно говоря, не знаю, Савельич. Ведь когда мы спускались от волока по нему к Тазу-реке, то не встретили на его берегах ни одного чума самоедов.
— Худосеем прозывается эта речка, — пояснил молчавший до сих пор толмач.
— Откуда же знаешь, Ябко? — с некоторым недоверием спросил Афанасий.
— Когда мы уже давно, когда я еще был мальчонкой, — и вопросительно посмотрел на него: — Я понятно говорю, начальник? — и когда тот согласно кивнул головой, продолжил, — кочевали своим родом по тундре со стадом олешек, то один раз и вышли к этой самой широкой речке, через которую переправиться на другой берег уже так и не смогли. И наш старейшина называл ее именно так — Худосей. А он ведь не в первый раз бывал у ее берегов, — пояснил толмач.
— Спасибо тебе, Ябко, за подсказку!
— Да не за что, начальник! — ответил тот и, польщенный его похвалой, расплылся улыбкой на своем раскосом лице.
— А вот скажи-ка мне, Ябко, зачем это вы перегоняете стада оленей на такие большие расстояния?
Тот непонимающе посмотрел на него:
— Так ведь там, ближе к Студеному морю, летом мало гнуса. — Афанасий понимающе кивнул головой и усмехнулся про себя, вспомнив, как дикий олень спасался от гнуса на берегу Тазовой губы. — Да к тому же и ягель там в это время посочнее будет. А осенью, — продолжил Ябко, — перегоняем олешек обратно, когда уже и здесь становится его меньше.
— Еще раз спасибо тебе, Ябко, за подсказку, — и повернулся к проводнику: — Ну что же, Тимофей, стало быть, и будем с Божьей помощью добираться до этого самого Худосея.
— Стало быть, так, Савельич, — согласился тот.
* * *
Солнце стало клониться к горизонту, хотя это ничего особенно и не значило — уже был полярный день.
— Пора бы и пристать где, Тимофей, а то мужики уже натолкались шестами, хоть и работали по переменке. Надо бы подкрепить их силы добрым обедом да дать им хоть самую малость и передохнуть.
— Вскоре, как я помню, должна где-то здесь впадать в реку не то речушка, не то большой ручей. Вот там, думаю, и будет самое удобное место для остановки отряда.
— Хорошо. Смотри только, не прозевай это самое место.
— Как можно, Савельич?! — укоризненно посмотрел тот на него. — Я хоть и не толкаюсь шестом, как твои казачки, а тоже был бы не против как следует перекусить, чем Бог подаст.
— Вот она, Савельич, эта самая речушка! — радостно воскликнул Тимофей, показывая рукой в сторону открывшегося ее неширокого устья. — Стало быть, все-таки не запамятовал! — радовался он.
— Молодец, Тимофей! Место для стоянки действительно замечательное. — И крикнул Игнату, державшему на корме дощаника в руках рулевое весло: — Как только поравняемся с устьем этой речушки, то, не мешкая, поворачивай прямо в него!
— Будет сделано, Савельич! — бодро ответил тот, радуясь остановке и скорому уже обеду.
Казаки, радуясь скорой остановке и возможности передохнуть, дружно налегли на шесты, и, когда их дощаник вошел в устье речушки, за ним послушно последовали и остальные.
Афанасий оглянулся и, убедившись, что все четыре дощаника уже тоже втянулись в ее устье, крикнул Игнату с кормовым веслом:
— Причаливай!
А затем, когда под днищем зашуршал песок, приказал казакам:
— Держите дощаник на месте шестами! А ты, Ивашка, вбей на берегу два кола для чалок[40]!
Молоденький казак тут же выпрыгнул из дощаника с двумя заранее заготовленными кольями и ловко вбил их обухом топора в прибрежную, уже более или менее оттаявшую после зимней стужи землю. А двое других служивых тут же накинули на них петли чалок и подтянули ими дощаник бортом к самому берегу.
— Хорошо-то как! — воскликнул Афанасий, шагнувший на берег и всей грудью вдохнувший свежий воздух. — Доброе место выбрал, Тимофей!
— Доброе-то доброе, — буркнул тот, стараясь не выдать радость от похвалы начальника, — да вот только гнус треклятый поедом есть будет. Ведь здесь, в затишье, для него прямо-таки что ни на есть рай земной.
— Не бурчи! — упрекнул его Афанасий. — От этого гнуса меньше никак не станет, — и подозвал к себе стрелецкого десятника, когда и его дощаник пристал к берегу: — Я, Семен, пожалуй, пройдусь вдоль берега, посмотрю, что там да как, а ты проследи, чтобы в костры поболее лапника подкидывали для дыма, не то от гнуса жизни не будет. Шатры-то ставить, пожалуй, не будем, потому как остановка будет короткой. — Тот понимающе кивнул головой. — И распорядись перегородить речушку сетями — дай Бог, какая рыба ненароком в них и попадет.
Десятник оживился:
— Это было бы очень даже здорово, Савельич! — мечтательно произнес он. — Ведь наши мужики-кашевары такую бы ушицу из нее сварганили — пальчики оближешь…
— Вот и я о том же, — улыбнулся тот его настрою. — А мы с тобой, Тимофей, — обратился он к проводнику, — тем временем оглядимся и посмотрим, что там делается-то в округе.
Когда они отошли чуть в сторону от стоянки, Тимофей предупредил Афанасия:
— Подожди, Савельич, я сейчас…
Подошел к молодому кедру, росшему у самой воды на небольшом бугорке, и, срезав ножом две ветви, одну из них протянул Афанасию.
— Это еще зачем? — удивился тот.
— От комаров и мошки будем отбиваться, — весело пояснил Тимофей. — Мы только этим и спасались от гнуса еще в прошлом году, когда возвращались с Турухана в Мангазею.
— Но зачем же нужно было обязательно портить кедр? Ведь это же самое дорогое и к тому же весьма редкое дерево здесь, в заполярной тундре, — с укором сказал Афанасий.
Тимофей усмехнулся:
— Умный ты мужик, Савельич, да, видать, не очень! Глянь-ка лучше вокруг: березки и тальник только-только начали распускаться, да и у лиственницы хвоя-то однолетняя — вишь, иголочки-то не ней еще толком-то и не выросли. Стало быть, хочешь почти голыми ветками гнус разгонять? — хохотнул он. — Так что бери ветвь, не упирайся. Будешь еще благодарить меня за нее. А за кедр не печалься — вырастет, и лет эдак через сто станет ох каким могучим красавцем.
Афанасий только покачал головой, оценив, тем не мене, практическую хватку проводника, и они не спеша, обмахиваясь кедровыми ветками и осматриваясь по сторонам, пошли по берегу вдоль реки.
— А тропинка-то натоптана, Савельич, — озадаченно отметил Тимофей, — хотя никого вроде бы вокруг и не видно.
Тот усмехнулся:
— Как это никого не видно? Смотри, сколько одних мышей-то шастает под ногами… А вон, глянь, юркие пестрые лемминги[41] то и дело проскакивают перед нами в заросли кустарника.
— Это, конечно, так. Мышей в этих краях действительно, видать, ох как много. Стоит хотя бы только вспомнить, как в Мангазее шустрые пасюки по лабазам шныряют, что твои серые волки…
Афанасий рассмеялся от его столь образного сравнения.
— Однако пусть мышей будут и целые полчища, но такой тропы им все равно не протоптать, — хитровато посмотрел проводник на него.
— А ты, Тимофей, соображай! Раз есть мыши, то непременно должны быть и лисы поблизости. Не песцы, конечно, которых, как сказывали мне промышленники в Мангазее, поболее будет в северной тундре, у берегов Студеного моря. А вот рыжие, так те точно должны быть здесь. Не пропадать же на самом деле таким харчам, — хохотнул он. — Окромя прочего, Ябко упоминал и о зайцах, которых здесь во время стоянки их рода было во множестве. Стало быть, таятся по кустам и волки, выслеживая их. Да и олени должны ходить испить свежей водички из речки, а не из озерец стоялых. Диких-то тут может быть, конечно, и маловато, а вот домашних будет множество, когда самоеды здесь стойбище свое, кочуя по тундре, поставят. Так что зверья разного здесь живет вполне предостаточно. А потому-то испокон веков эта тропа и не успевает зарасти.
— Может быть, и так, Савельич, — согласился тот. — Вон сколько и разной птицы в округе. Гляди, как куропатки-то боярынями московскими вперевалку бегают.
Афанасий усмехнулся:
— Ты-то сам этих боярынь-то московских хоть видел?
Тот рассмеялся:
— Да нет, конечно. Я же из поморов буду, а посему все более по берегам Студеного моря обретался. Просто знающие люди в Холмогорах так говорили.
В это время над ними пролетела стайка куликов-воробьев, издавая свист своими крыльями.
— Ишь, разлетались, окаянные, — незлобно заметил Тимофей. — У всей живности, стало быть, свои заботы…
— Уж это точно. Всем прокорм как-никак требуется, — согласился Афанасий.
А через некоторое время они застыли на месте: серая утка-шилохвостка со своим выводком на некотором удалении пересекала тропу прямо перед ними, продираясь сквозь траву к речной воде. Однако, увидев людей, она предупреждающе громко крякнула, и утята разом тут же присели, сжавшись в желтые, в коричневые крапинки, комочки.
— Ишь ты, вроде как и спрятались… — усмехнулся Тимофей.
А утка, выбежав из травы на тропу, вытянула в сторону как бы подбитое крыло и, прикидываясь подранком, прихрамывая, с шумом бросилась в траву и, постоянно крякая, старалась привлечь к себе внимание.
— Уводит нас с тобой от выводка, — потрясенный ее самопожертвованием, тихо сказал Афанасий.
— Мать… — так же тихо сдавленным голосом произнес Тимофей. — Эта никогда не предаст и не бросит свое потомство…
Афанасий удивленно посмотрел на него. Оказалось, что в этом суровом с виду человеке, скитальце и добытчике, скрывалась добрая и ранимая душа. И еще что-то сугубо личное прозвучало в его голосе. «Ну и ну…» — только и смог он подумать про себя, сделав такое неожиданное и очень важное для себя открытие.
А Тимофей неожиданно и так резко свистнул, что утята врассыпную и косолапо кинулись с тропы в траву.
Пройдя еще с полверсты, на ровной сухой площадке увидели шесть нарт с увязанными на них тюками поклажи. Рядом с ними были отчетливо видны темнеющие на мху следы костров стоявших здесь когда-то чумов.
— Надо же! — удивился Афанасий и огляделся вокруг своими зоркими глазами воина. — А никаких людей-то и не видно…
— А их здесь и нет, — с видом знающего человека пояснил Тимофей. — Здесь было зимнее стойбище самоедов, а теперь они погнали свои стада оленей на север, оставив ненужные зимние вещи. Зачем их, спрашивается, тащить с собой? А осенью станут гнать оленей обратно на юг и снова вернутся сюда. — И, видя немой вопрос в глазах Афанасия, заметил: — Не волнуйся, Савельич, никто этих вещей не возьмет — в тундре живут честные люди.
Тот усмехнулся:
— Можно подумать, что самоеды живут прямо-таки по библейским заповедям!
— Не совсем, конечно, так, — рассмеялся Тимофей, — но вот оставленные в тундре вещи уж точно никто не возьмет.
— Ну да ладно. С нартами вроде как разобрались. — И вдруг рассмеялся: — А вот ты удивлялся, почему это тропа вдоль реки так утоптана. В то время как рядом бродило целое стадо оленей.
— Которые только и делают, что бегают к реке, чтобы напиться водички, а не есть ягель, который как раз и хорош-то на полянах, а не у реки, — усмехнулся Тимофей.
— Не только, — заметил Афанасий и рассказал о том, как олень спасался от гнуса, целиком забравшись в воду.
— А ты, Савельич, часом, не врешь? Небось и выдумал-то все ради потехи…
Тот, обмахнувшись веткой от назойливого гнуса, с усмешкой посмотрел на него:
— Да нет, не вру, Тимофей. Своими глазами видел на берегу Тазовой губы, когда шли на коче из Тобольска в Мангазею. Одни только рога да ноздри и торчали из воды у того бедолаги.
— Надо же… Хотя, признаться, ежели уж очень-то жить захочешь, то не только в воду залезешь…
— Ну ладно, философ, — заметил Афанасий, — давай-ка двигать назад, а то можем так и без обеда остаться.
— Ты-то, Савельич, чего это так беспокоишься, — усмехнулся тот. — Ведь тебе как начальнику завсегда лучший кусок оставят.
— Так я же ведь о тебе-то беспокоюсь, дурья твоя голова!
— Ну, ежели так, — улыбнулся тот, — то давай и взаправду поспешать назад будем…
* * *
Едва они подошли к стоянке, как к ним устремился стрелецкий десятник и возбужденно воскликнул:
— Ты знаешь, Савельич, наши рыбачки вот такого осетра, — он раскинул руки в стороны, пытаясь показать его размеры, — поймали! Да еще и нескольких сигов в придачу со стерлядкой! Так что осетровой ушицы на весь отряд в три котла хватило!
— Ай да молодцы, рыбачки! — обрадовался и Афанасий. — Это же надо — ушицы из осетра отведаем! — И, загораясь охотничьим азартом, посоветовал: — Ты, Семен, передай своим рыбачкам, чтобы после ушицы, еще до отдыха, они еще раз поставили в речку сети. А после отдыха и проверим их. Может, дай Бог, и еще раз повезет. Ведь всякое бывает… — Тот согласно кивнул головой. — К тому же сейчас уже полярный день, и мы без ущерба для дела можем задержаться здесь еще на некоторое время. А запас, как известно, карман не тянет.
— Золотые слова, Савельич! — вступил в разговор Тимофей, предвкушая редкое лакомство. — Не может такого быть, чтобы больше не повезло.
Афанасий критически глянул на речушку:
— Толком-то и не поймешь, то ли речка, то ли ручей, а, глянь-ка, какое богатство в нем обретается… Ведь, по словам опытных рыбаков, осетры водятся в довольно большом количестве лишь в Мангазейском море и уже в меньшем — в нижнем течении Таза-реки. Ведь даже у берегов Мангазеи они очень редко попадают в их сети. Так как же тогда эта рыбина оказалась здесь, в этой забытой Богом речушке, вдали даже от Мангазеи?! — растерянно воскликнул он.
На что Тимофей заметил:
— Однако ведь те же рыбаки говорили, что во время нереста осетры нередко уходят метать икру в верховья реки. Так что эта самая рыбина и может как раз быть одной из них.
Афанасий укоризненно посмотрел на него:
— А разве тебе не известно, что нерест у рыб в этих местах начинается несколько позже?
— Известно, конечно. Однако вот только одна незадача, — заметил Тимофей.
— Какая? — одновременно заинтересованно спросили Афанасий и Семен.
Тот задумчиво посмотрел на стрелецкого десятника:
— А скажи-ка мне, Семен, добытая вами рыбина была самкой или самцом?
Тот откровенно рассмеялся:
— Да кто же в них-то разберется? Это жеребца я враз от кобылы отличу по известным тебе признакам, — хохотнул он, — или, скажем, селезня от утки, не говоря уж о петухе и курице, а вот с рыбами что-то никак у меня не получается…
Улыбнулся и Афанасий.
— Тогда уточняю свой вопрос, — невозмутимо произнес Тимофей, не обращая внимания на их смешки. — В ней, в этой самой рыбине, была икра или молоки?
Семен задумался.
— Да вроде как не было ни того ни другого… — неуверенно ответил он и, хлопнув себя ладонью по лицу, показал ее уже со следами крови.
— Так вроде или точно? — настаивал Тимофей, не обращая внимания уже на ладонь десятника.
— Точно, Тимофей, пустая была рыбина. Одни кишки в утробе, и ничего более. А тебе-то что от этого?
Тот же, обмахнувшись веткой от надоедливой мошкары, таинственно улыбнулся:
— А то, что теперь мне все ясно. — Афанасий с видимым интересом глянул на него, явно заинтригованный его последними словами. — Дело в том, — стал пояснять Тимофей, ставший вдруг центром внимания всей троицы, — что сейчас у рыб, как мне говорили те же рыбаки, подходит время нереста, на который они и пойдут в верховья Таза и его притоков. Стало быть, эта рыбина, поднявшись в половодье вверх по этой речушке, отложила икру где-то в ее верховье в каком-нибудь подходящем для этого небольшом омуте, где и вода будет потеплее, чем здесь, да и поспокойнее, а теперь, сделав дело, возвращалась назад в Таз-реку.
Афанасий с усмешкой посмотрел на него:
— Но ведь тебе же должно быть известно, что для продолжения рыбного рода эту самую икру надо еще непременно покрыть и молоками. Стало быть, эта рыбина никак не могла быть здесь одна. Мыслишь, Тимофей?
— Да мыслю, Савельич… Однако вторая рыбина могла уже успеть и уйти в Таз-реку. А могла и не успеть, — заметил тот.
— Ну и что из этого? — нетерпеливо спросил Афанасий, пытаясь понять ход его мысли.
— А то, что вот эта рыба, которую поймали наши умельцы, была вроде бы как разведчиком. И теперь все остальные рыбы, которых будет множество, будут идти на нерест только вверх, все время вверх по ее течению, попадая в расставленные нами сети. — Тимофей победоносно посмотрел на них. — Стало быть, теперь успех нашей рыбалки будет вне всяких сомнений.
Афанасий порывисто обнял его.
— Спасибо тебе, Тимофей, за твою светлую голову! — И посмотрел на стрелецкого десятника. — Если наша рыбалка, как сказал Тимофей, будет удачной, то можно будет задержаться здесь и на несколько дней, разбив стан и поставив шатры. Как твое мнение, Семен?
— Да такое же, как и твое, Савельич. Ведь будет гораздо приятнее побаловаться свежей осетриной, чем давиться солониной, туды ее в качель, — улыбнулся он. — Думаю, что и весь отряд будет того же мнения, можешь не сомневаться.
— К тому же, — заметил Афанасий, — и сиг тоже очень даже неплохая рыба, хотя и поменее осетра будет. Да и стерлядка, признаться, далеко не последней рыбой будет. Так что будем ждать результата очередного замета. А теперь давайте-ка двигаться к кострам да отведаем ушицы из той рыбины, что Бог послал, а то у меня уже прямо-таки слюнки текут.
Афанасий с Тимофеем подсели к костру с подветренной стороны, куда ветерком тянуло легкий дымок, как, впрочем, это сделали и все казаки.
— Дюже, однако, гнус дым не уважает, — заметил костровой. — Хоть, конечно, и нам самим не очень-то сладко по причине его едкости для глаз. Но зато без энтой осточертевшей мошкары, будь она неладна. Благодать!.. Дайте-ка я, мужики, еще лапника подкину в костер-то маненько. Вы-то не против того будете?
— Давай, давай, Ипполит, подбрасывай лапник, а то ведь и начальство как раз возвернулось.
Подброшенный в костер лапник густо задымил, разъедая глаза.
— Потерпи, Савельич, маненько, а затем пообвыкнешь, — заботливо посоветовал опытный Ипполит. — Зато вокруг никакой нечисти виться не будет. Красота, да и только!..
— Да уж, намахались мы с Тимофеем ветками, отгоняя от себя гнус, будь он неладен! — рассмеялся Афанасий.
— Это уж точно! — подтвердил проводник.
— И что же там, Савельич, вокруг-то деется? — полюбопытствовал казак, бывший по возрасту старше остальных.
— Да ничего особенного, Игнат. Тундра как тундра… Вот только в версте отсюда обнаружили старое стойбище самоедов, у которого осталось шесть груженных тюками нарт.
Ябко, толмач, сразу же насторожился.
— И что, людей вокруг никого? — удивленно спросил один из казаков.
— Ни души, Поликарп!
— Вот чудеса-то…
— И что же, никто их так и не тронет? — недоверчиво спросил другой.
— Нет, конечно, Степан, — заверил того Афанасий и повернулся к толмачу: — Объясни им, Ябко.
Теперь уже все дружно повернулись к тому.
— Так делают все тундровые ненцы, которых ваш начальник правильно назвал самоедами. К лету они перегоняют стада олешек поближе к Студеному морю, где ягель погуще да и понежнее будет, а все ненужные зимние вещи оставляют на грузовых нартах у старого стойбища. Когда же к зиме они возвращаются назад, то забирают эти нарты с вещами и ставят новое стойбище, но подальше от старого, где ягель еще не вытоптан олешками, — объяснил тот и выжидательно посмотрел на Афанасия, как бы спрашивая: все ли правильно сказал?
Тот утверждающе кивнул головой, и лицо толмача расплылось благодарной улыбкой.
— Вот дела… Это, мужики, не то, что у нас, понимаешь, на Руси. Коли что оставишь даже на самое недолгое время, то потом ищи-свищи…
— А ты как думал, Серафим? Правда, и людишек-то здесь будет поменее, чем у нас.
Казаки согласно закивали головами.
— А вот скажи-ка мне, Ябко, откуда это у твоих соплеменников набралось столько зимних вещей, что хватило на целых шесть нарт, да еще к тому же и грузовых?
Тот непонимающе посмотрел на него:
— Так ведь только одних олешковых шкур, которыми зимой покрывают чумы в два слоя, сколько будет.
Казаки рассмеялись.
— Ну что, утешил свое любопытство, Емельянушка? — усмехнулся Поликарп.
— Да ну вас… — обиженно махнул тот рукой. — Как будто бы вы все знали, что чумы зимой покрываются шкурами в два слоя…
— А где это ты, Ябко, научился так хорошо говорить-то по-нашему? — поинтересовался Игнат.
— В съезжей избе, при которой я и нахожусь уже несколько лет, — с готовностью пояснил тот. — И когда русские отправляются по стойбищам собирать ясак, то меня приставляют к ним толмачом.
— Стало быть, ты должен непременно знать Макара, писца съезжей избы? — спросил Афанасий.
— А как же, начальник! — воскликнул Ябко так, как будто был убежден в том, что все без исключения люди, проживающие в Мангазее хотя бы даже временно, непременно должны были бы знать этого человека. — Очень хороший человек! Ведь он-то как раз и учил меня говорить по-русски.
«Теперь-то ясно, каким это образом Ябко попал в наш отряд», — усмехнулся про себя Афанасий.
— А ты, Серафим, что это рот-то разинул, слушая толмача?! Раз назначен кашеваром, то насыпай ушицу по мискам! Да не забудь и мясца осетрового подкладывать, а не только одной жижи. Ты же, Ерофей, разноси их добрым мо́лодцам, которые уж давно, как вижу, слюнки глотают только лишь от одного ее запаха.
Казаки дружно заулыбались.
— Сей минут, Игнат! — засуетился Серафим. — И мясца рыбьего, не сумлевайся, тоже не забуду подкинуть.
— Да, хороша ушица! Так бы ел ее и ел, не переставая… Молодцы все-таки стрельцы — порадовали осетринкой православное воинство! Не зря, стало быть, взяли их в отряд.
— А ты что, Егорушка, никак собирался облагать ясаком самоедов лишь десятком казаков? — усмехнулся Степан.
Однако тот, ничуть не обидевшись, пояснил:
— Да нет, конечно. Ведь это я сказал к тому, что Савельич очень даже удачно подобрал стрельцов в наш отряд. А ведь тех-то было около сотни, никак не меньше. И теперь мы его стараниями уплетаем эту чудо-ушицу. — Казаки благодарно посмотрели на того. — Но, как говорится, хороша кашка, да мала чашка.
— Не расстраивайся, Егор, — ушицы хватит и на добавку, а то и не на одну, — успокоил того Серафим, деловито помешивая черпаком в котле.
— Дай-то Бог тебе здоровья, Серафимушка, на долгие годы за труды твои праведные!
— И на том спасибо, Егор!
— Сейчас бы, мужики, да под такую закусочку самое время было бы принять чего-нибудь эдакого, — мечтательно произнес один из казаков, подмигнув товарищам.
— Терпи, казак, — атаманом будешь! Ведь теперича заглянуть в шинок сможешь лишь тогда, когда возвернемся в Мангазею, — заметил другой. — А когда это будет, одному Господу Богу известно. Да начальникам нашим, — уточнил он, мельком глянув на Афанасия.
Так, с шутками и прибаутками казаки и ели, а вернее, уплетали знатную ушицу.
«А ушица-то и впрямь ох как хороша, — размышлял Афанасий, разжевывая нежную осетрину и запивая ее наваристым бульоном. — Придется-таки задержаться здесь, у этой речушки, делая рыбный запас, даже и в том случае, ежели больше и не попадется в сети эта чудо-рыба. Ведь и сиг-то тоже хорош, чего уж душой кривить. Тем более что на стоянке в устье Худосея, которую я планирую сделать, нашими сетями эту широкую, по словам того же Тимофея, реку уже не перекроешь. Так что будем ставить шатры, — уже твердо решил он и в который раз удивился: — Ну кто бы это мог только подумать, что в этой «переплюйке», по выражению одного из казаков, можно изловить такое чудо… В общем, все как в той пословице: мал золотник, да дорог, — улыбнулся он своим мыслям.
Запил ушицу крепким сладким чаем. «Не пожалел, стало быть, Серафим, сахарку для своего начальника, — усмехнулся Афанасий. — А теперь, пожалуй, можно, и отдохнуть после трудов праведных».
— Ипполит, ты уж как хочешь, а обеспечь мужикам защиту от гнуса. Лапника не жалей!
— Само собой, Савельич! Не волнуйся — все будет в наилучшем виде! — заверил его костровой.
— Всем отдыхать! — распорядился он и пошел к дощанику взять какую-нибудь подстилку: лето летом, а земля-то еще ох, как холодна, не дай Бог, прострелит поясницу.
* * *
Когда же после отдыха подошло время проверить поставленные сети, на берегу возле них собрался весь отряд.
— Дай Бог, еще одну осетровую рыбину споймаем! — высказал общую надежду один.
— То-то была бы удача! — вторил тому другой.
— Не каркайте под руку! Ишь, губы-то раскатали! — осадил их третий.
А когда вытащили одну сеть, то в ней оказались два серебристых сига и стерлядка длиной в локоть[42].
— Тащи другую, служивые! — раздались нетерпеливые голоса.
— Спешка нужна при ловле блох. Али не ведаете, православные? — степенно ответил стрелец, бывший у рыбаков за старшего.
— Да не томи-то душу, Спиридон! — взмолились стрельцы.
— Не мешкай — тяни и вторую! — поддержали тех казаки.
И когда рыбаки потянули ее, перебирая веревку руками, то вдруг напряглись.
— Никак еще одна такая же рыбина! — задорно воскликнул один из них, налегая на веревку.
— Тяни, тяни, паря! — подбадривали его из толпы.
И после очередного рывка рыбаков на берегу забился огромный, почти в сажень длиной таймень в окружении еще двух сигов и чебака[43].
— Ну и здоров же, мужики! Никак, однако, не менее пяти пудов будет! — удовлетворенно заметил Спиридон, вытирая пот со лба.
Стрелецкий десятник удовлетворенно посмотрел на Афанасия:
— Ну вот, Савельич, ожидали увидеть очередное чудо-юдо, а вытащили вон какого борова! Стало быть, опять повезло.
— Это так, Семен! Рыбалка действительно удалась. А посему распорядись ставить шатры. Будем здесь делать рыбный запас.
Чертеж
— А теперь, Тимофей, — обратился Афанасий к проводнику, — пока мужики будут ставить шатры, продолжим, пожалуй, делать чертеж Таза-реки по свежим, так сказать, следам. Ты-то не против?
— Ты что, Савельич, в своем ли уме, коль спрашиваешь меня об этом?! — чуть было не обиделся тот. — Ведь по этому чертежу нашему пойдут еще многие русские люди и не единожды скажут нам с тобой большое за него спасибо. Да ведь разве кто-нибудь или что-нибудь сможет удержать их от дальнейшего похода на восток, уже за Турухан и далее, к самому Восточному морю?!
Афанасий благодарно пожал руку своему верному спутнику. А мысленно поблагодарил воеводу Жеребцова за столь дорогой для него подарок в лице проводника.
— В шатре будет, пожалуй, темновато, а ежели откинуть полог для света, то комарье загрызет, — рассуждал он. — Так что давай-ка устроимся лучше у костра. Согласен, Тимофей?
— А то нет?!
— Тогда захвати в дощанике обрезок доски с чертежом и прочие письменные причиндалы.
— Я мигом, Савельич! — с готовностью воскликнул тот, предвкушая работу по составлению чертежа, пусть и кропотливую, но зато такую интересную.
«Повезло же мне с начальником, — подумал он, поспешая к дощанику, — умнейший мужик, да и грамоте-то как обучен!»
Они склонились над чертежом, приколотым к доске, лежащей на дне перевернутого ведра.
— Сколько же мы, Тимофей, по-твоему, проплыли после предыдущей остановки?
— Думаю, верст пять… А может, и шесть…
Афанасий достал из кармана часы, и проводник — в который уж раз! — с восхищением глянул на них.
— Судя по часам, мы плыли вдоль берега почти четыре часа, правда, с небольшими остановками для передыха. Так что получается, как ни крути, все восемь верст будет.
— Не может быть!
— Очень даже может быть, Тимофей.
Тот задумался.
— Против твоей «игрушки», Савельич, не попрешь. Стало быть, пригодился тебе воеводский подарок? — улыбнулся он.
— Вот как раз для этого он мне и подарил часы. Сказал, мол, пригодятся в походе, когда чертеж всего пути делать будешь. Умнейший мужик, должен тебе сказать…
Тимофей рассмеялся:
— Чай, дурака на Тобольск-то не посадят…
Афанасий скептически посмотрел на него:
— Всякое бывает…
— Так, стало быть, это он, тобольский губернатор, — уточнил проводник, — повелел тебе составлять чертеж всего пути, который пройдет отряд? — не унимался дотошный Тимофей.
— А кто же еще? — как о само собой разумеющемся, ответил вопросом на вопрос Афанасий.
Тот ненадолго задумался.
— Опять же, стало быть, это тобольский воевода назначил тебя начальником нашего отряда, а не мангазейский?
— Конечно, тобольский, Фома неверующий, — усмехнулся Афанасий непонятной для него пытливости Тимофея. — Ну да ладно. Поболтали, и будет. Давай-ка работать. Итак, восемь верст. И берег все это время был почти прямым. Ведь так?
— Так, — подтвердил тот. — За исключением лишь небольшой заводи перед мыском почти посередине этого пути.
Афанасий согласно кивнул головой и, обмакнув гусиное перо в плошку с чернилами, вывел на чертеже почти прямую линию с небольшим изгибом, продолжив предыдущую. Затем нанес и противоположный берег реки и, отстранившись, посмотрел на чертеж.
— Вроде бы как и ничего…
— Лепота! — уточнил Тимофей. — Головастый ты все-таки мужик, Савельич!
Тот усмехнулся и провел от конца только что проведенной линии еще одну тонкую извилистую, перпендикулярную берегу.
— Никак это та самая речушка, вдоль которой мы с тобой ходили? — догадался Тимофей.
— Она самая… А вот как мы ее назовем? У тебя есть какие-нибудь соображения?
Тот неопределенно пожал плечами и заметил, что мужики, вроде как называли ее «переплюйкой».
— Ясно, — усмехнулся Афанасий. — Верно по сути, но никак не подходит для этого случая, — и призадумался. — В таком случае давай-ка назовем ее Осетровой! Каково?
— Замечательно, Савельич! Лучше и не придумаешь! Ведь именно в ней мы и изловили огромного осетра.
И тот аккуратно надписал над этой тонкой извилистой линией ее название.
Тут к ним подошел стрелецкий десятник.
— Не помешаю, Савельич?
Тот поднял голову:
— Уже нет.
Десятник с видимым интересом покосился на чертеж, однако сказал совсем о другом:
— Я хотел бы обсудить с тобой один вопрос. — Афанасий согласно кивнул головой. — Дело в том, что рыбы, как мы уже убедились, будет довольно много, а солнце-то так и не заходит круглые сутки. Как бы, часом, она не попортилась. А посему думаю из оставшихся сетей сделать что-то вроде заводи и опускать в нее пойманную рыбу. А вода-то в речушке вон какая холоднющая! И даже уснувшая рыба в ней никак не испортится.
— Дельное предложение, Семен! Так, пожалуй, и делай. Только смотри, чтобы пойманная рыба из той заводи ненароком не умыкнула. — Тот снисходительно улыбнулся. — Вот тогда-то, уверяю тебя, будет уже совсем не до смеха.
— Как можно, Савельич! — чуть было не обиделся тот. — Уверяю тебя, что даже самый малый подлещик или какой там окушок не уйдет из этой заводи!
— Не обижайся, Семен! Это я так, к слову. А у меня ведь тоже есть предложение. — Тот вопросительно посмотрел на него. — Как я убедился, среди твоих стрельцов есть умельцы, понимающие толк в рыбе.
— Это само собой! — расплылся в улыбке десятник.
— Тогда разузнай у них, можно ли уже сейчас, на стоянке, начать вялить рыбу? Ведь нам нужно еще добраться с ее немалым запасом до Худосея. А вот уже там мы могли бы и довялить ее за время стоянки на нем.
— Интересная мысль, Савельич! Обязательно все подробно разузнаю и тут же доложу тебе.
Видя, что Афанасий уже не занят чертежом, к ним приблизились казаки, за которыми потянулись и стрельцы. Все с интересом посматривали на чертеж, лежавший на перевернутом ведре, — столь дивную и невиданную для них вещицу.
— А что это там такое написано, дядя Игнат? — тихонько спросил Ивашка, любопытствуя.
— Река Осетровая, — прочел тот.
— Неужто вот эта самая речушка, у берега которой мы сейчас стоим, тут и обозначена? — восхитился казачок, завороженно глядя на чертеж.
— Она самая, Ивашка, — пояснил Афанасий, видя его неподдельный интерес. — А почему это ты догадался, что именно эта речушка означена вот здесь, на чертеже? — хитровато улыбнулся он.
— Так чего же проще, дядя Савельич, — удивился тот, — коли мы именно в ней и споймали этого самого большущего осетра?
Окружавшие их казаки и стрельцы заулыбались смекалке казачка.
— Правильно мыслишь, казак. — Лицо того засветилось радостью. Еще бы было не радоваться! Ведь сам начальник отряда признал в нем казака, да еще и при всем честном народе! — А вот грамоте ты, как вижу, не обучен, — вздохнул Афанасий.
— Да когда же, дядя Савельич, было ей обучаться, ежели я с малолетства гусей пас, а потом, как говорил тятя, быкам хвосты крутил. А как только он сгинул в очередном походе, — тяжко вздохнул казачок, — меня как сироту на кругу[44] и определили в казачье войско.
Афанасий ласково погладил его по голове, бывшей еще без чуба, положенного казаку.
— В отряде есть еще не знающие грамоты? — спросил он.
Поднялось несколько рук.
— Тогда сделаем так. Когда обустроим на Турухане зимовье, — окружающие многозначительно переглянулись, — то я буду лично заниматься с вами грамотой. Полярная ночь длинная, а запас свечей у нас, слава Богу, предостаточный. Да и бумага писчая с гусиными перьями сыщется.
— И я, дядя Савельич, смогу тогда читать? — завороженно глядя на него, спросил Ивашка.
— И писать тоже. — Тот преданно прижался к его плечу. — А теперь, — обратился Афанасий к служивым, — ежели есть желание, могу объяснить вам, что это к чему на этом чертеже значится.
Конец ознакомительного фрагмента.
