Флуктуация

Юрий Швиглен

Молодой унтер-офицер, дворянин – Павел Синицын, пытается разыскать родителей, потеряв с ними связь в дни революционного переворота. Он решает ехать к бабушке во Францию, надеясь, что отец через неё даст о себе знать. При посадке в поезд он знакомится с двумя дамами. Лиза и её мать тоже едут в Париж. По прибытии в порт, Павлу не удаётся достать билеты на пароход. Беспорядки в стране задержали их надолго. Павел женится на Лизе. Его забирают в Красную Армию. Он выдаёт себя за сына сапожника…

© Юрий Швиглен, 2023

ISBN 978-5-0060-2232-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В основе сюжета авторская версия событий. Любые совпадения имён и судеб героев случайны. Курение вредит здоровью.

«ФЛУКТУАЦИЯ В БАГРОВОМ ВРЕМЕНИ»

На вокзале творился хаос. Пассажиры атаковали вагоны. Всем

хотелось уехать. С чемоданами, узлами, баулами, в шумной массе они двигались, толкались, втискивались в отвоёванное пространство, целеустремлённо пробираясь на посадку. Крики, ругательства, шарканье обуви по перрону сливались в единый гул. Только фырчанье клапана паровозного котла, выбрасывающего лишний пар, мог заглушить людскую какофонию.

Павлу легче удавалось пройти сквозь толпу — был без вещей и

лихо, орудуя телом, скоро оказался у подножки вагона. Заметил юную барышню, держащую чемоданчик. Она давно стояла перед входом. Её оттесняли наглые мужики и бойкие женщины, влезая вперёд и, казалось, вот — вот вытолкнут за пределы очереди. Позади девушки двигалась женщина — видимо мать. В одной руке удерживала сумку — другой крепко прицепилась за дочь.

— Дайте руку, сударыня! — обратился унтер-офицер к девушке и

протянул свою. — Ну же, хватайтесь быстрее!

Та взглянула на юнкера. — Мерси, — улыбнувшись, взялась за руку. — Там ещё мама, — сказала, извиняясь за хлопоты.

Приложив усилие, Павел поднял дворянку на площадку

тамбура и помог матери не отстать. Взяв их вещи, офицер пропустил женщин вперёд и способствовал пройти в вагон. Свободных мест не было, только пустая верхняя полка в самом конце, обрадовала Павла. Он скорее поставил на неё чемодан, и мило улыбнулся женщине, пытавшейся опередить, но саквояж энергичной пассажирки, придержанный рукой Павла, не достиг цели. — Извините, мадам, место занято.

— Нахал! — огрызнулась та. — Я вперёд хотела занять, — она

забросила дорожную сумку на соседнюю полку, которая была оккупирована её же узлами.

— Дальше, думаю, идти — смысла нет, — уверенно сказал офицер

женщинам, взятым под опеку. Он заботливо ограждал молодую девушку от пассажиров, бесцеремонно пробивающихся вперёд. — В других вагонах такая же обстановка, а тут хоть одно место отвоевали. Придётся по очереди отдыхать.

Сесть было некуда. Долгое время пришлось стоять, ожидая отправки

поезда.

— Господа! — крикнул Павел вновь прибывающим пассажирам,

стремящимся пройти весь вагон в поисках мест. — Здесь всё занято! Напрасно рвётесь! А в соседний вагон дверь заперта!

— Ишь умный какой! — шумел мужчина, потеснив Павла. — Сам место

нашёл, а другим, значит, — мест нет! Ничего, в сортире поеду, там тоже место!

Он пролез вперёд, вышел в тамбур, и действительно, открыв туалет,

вошёл туда и захлопнул за собой дверь.

— Смотрите! И правда в нужнике надумал ехать! — засмеялась

женщина, спорившая до этого за место с Павлом.

— Теперь туалет, господа, будет платный! — захохотал бородатый

дядька, лежавший на полке верхнего яруса.

— За дорогу соберёт не малый капитал, — поддержал Павел.

Нервозность присутствующих спала, посыпались шутки, высмеивая туалетного счастливца.

На нижней полке предпоследнего отсека, рядом с которым

находились Павел и его спутницы, среди вещей, занимающих весь плацкарт, восседал лысый мужчина. Как наседка на гнезде, раскинув руки в стороны, наклоняясь вперёд, удерживал свой скарб, будто у него хотели его отнять. Противоположная полка была обсижена членами его семьи: женой, тёщей и детьми-подростками. Супруга надоедливо ворчала, дёргала мужа по пустякам, тот нервничал и потел.

— Уважаемый! — обратился Павел к главе семейства. — Ваши пожитки

можно составить наверх, там поместятся, если аккуратно переложить. А на освободившееся сидение смогут присесть женщины. Не стоять же им на ногах всю дорогу. — Не дожидаясь согласия хозяина, Павел смело принялся за дело. — Прошу Вас, садитесь, — предложил дамам после самовольной рокировки вещей. — Надеюсь, не возражаете? — спросил недовольного соседа.

— Тут и для вас присест найдётся, молодой человек, — с уважением

сказала мать девушки, плотнее придвинувшись к лысому дядьке, притеснив его к окну.

После того, как проводник затопил печь, в вагоне стало жарко и

душно, хотя за окнами стояла поздняя осень.

Павел снял армейскую шинель. Мама с дочкой последовали примеру

попутчика. Сидеть стало намного удобнее.

Не прошло ещё двух недель, как большевики сбросили временное

правительство и объявили власть пролетариата. Надлежащего порядка в стране не стало. Общество задохнулось от беззакония. Граждане, не принимающие власть советов, стремились убежать за границу: в Германию, Финляндию, во Францию… Дворяне, купцы, зажиточные люди, для кого Родина оценивалась далеко не патриотическими чувствами, а иными критериями, кинулись прочь от навалившегося произвола, охватившего все сферы жизненной деятельности. Их можно было понять — спасали нажитое добро. В условиях страха и вседозволенности жить стало невыносимо сложно. Появились банды, почуяли добычу и выползли наружу жулики, воры, насильники. Оружия на руках в эту пору имелось предостаточно, ходить по ночам было опасно. Сотрудники ВЧК, руководимые товарищем Дзержинским, не смыкали глаз. Красные бригады патрулировали городские улицы. Преступников порой расстреливали на месте без суда.

При царском правлении Павел обучался в кадетском корпусе.

Окончив, стал младшим офицером. В дворянской семье Синицыных все по мужской линии были военными, присягали престолу и гордились тем, что и предки — дед и прадед воевали за государя и отечество.

Отец Павла был генералом, старший брат, буквально накануне

большевистского переворота получил звание капитана.

В детстве у Павла были другие интересы, нежели у старшего брата.

Не хотел связывать судьбу с воинской службой, но в итоге, по настоянию отца, всё-таки пошёл по стопам предков.

Семья Синицыных жила в Петербурге в фамильном особняке.

Большую часть времени детям отдавала мать Софья Аркадьевна. Будучи рафинированной интеллигенткой, старалась придерживаться строгих правил в воспитании и многие качества, как считала, сумела привить. Вложила в сыновей всё, что в дворянских семьях считалось нормой. Дети росли овеянные духом патриотизма к отечеству, любви к императору, с понятием чести и достоинства. Знали немецкий, французский, играли на фортепиано, хорошо танцевали, разбирались в искусстве. Глеб был на шесть лет старше Павла и, существенная разница в возрасте во многом разделяла их интересы. Младшего Синицына больше прельщала литература. Одно время увлёкся очень серьёзно: перечитал множество книг русских и зарубежных авторов, знал наизусть много стихов и пробовал сочинять.

В дни, когда большевики штурмовали Зимний Дворец, Павел

оборонял его. Но ничто не могло удержать обезумевшую толпу простонародной массы, пообещавшей марксистами землю, равенство, свободу…

Он сумел остаться живым в октябрьской мясорубке. С друзьями

юнкерами смог уйти по Неве на лодке, избежав участи многих сверстников, оставшихся там навсегда.

В эти тревожные дни младший Синицын и потерял семью,

покинувшую родовое гнездо в связи с событиями в столице. Очевидно Андрей Михайлович, так звали отца Павла, увёз Софью Аркадьевну с собой под Псков, где располагалась его дивизия. От Глеба тоже не было известий. Тот служил с отцом в разных частях и давненько не писал ни матери, ни брату. Какое-то время Павел пытался отыскать место нахождения родителей. Так оказался в Москве у родственников, но они в поисках семьи помочь не смогли. И тогда решил ехать во Францию, где проживала бабушка — мать отца. С ней Андрей Михайлович всегда поддерживал связь, и Павел решил через неё получить нужную информацию, ведь всё равно, считал, рано или поздно, отец даст о себе знать.

Поезд, на котором ехал Павел, шёл в Югоморск, оттуда через

Керченский пролив корнет мечтал пароходом доплыть в Болгарию, Румынию или Турцию. А там уж и до любимой бабушки не сложно добраться. Через Балтику выбраться было не возможно, так же, как и через Украину, которая всё ещё оставалась под немцами.

— Наконец-то поехали, — обрадовалась мать девушки Екатерина

Петровна. — Никогда не думала, что придётся так унизительно себя чувствовать. А вы, молодой человек, далеко ли путь держите?

— До конечной, сударыня, — ответил Павел, улыбнувшись даме.

— Да, — задумчиво произнесла женщина. — Хорошо бы до конечной.

Но почему-то чувствую, что конца безобразию никогда не будет.

— Напрасно так думаете! — громко вмешался в разговор, лежащий на

верхней полке мужчина, ехавший до Воронежа. — Сейчас всё разрушим, все дворцы, храмы! Прошлое изменим! Построим другой мир. Мир счастливых и свободных людей! Без царя!

— Без царя в голове, — нервно произнёс лысый мужчина, сидевший у

окна рядом с Екатериной Петровной.

— Злитесь, что скинули вас, буржуи? — злорадствовал крестьянин,

переворачиваясь на полке с боку на бок. — Прошло ваше время!

Тепереча мы будем хозяевами! Ха, ха, ха…

— Неужели, вы, не понимаете, что рушить храмы и дворцы — это

варварство? — возразила мать девушки. — Всё, что создано нашими предками, должно быть свято, как Пантеон.

— Ну, для вас, это может быть и свято, а для меня лично — хлам этот

не нужен.

Повернув голову к Екатерине Петровне, Павел тихо сказал:

— Не стоит, мадам, спорить с недалёким умалишенным человеком.

Вы никогда его не переспорите. Одержать верх в споре — это уклониться от него, так говорят мудрые люди и я с ними полностью согласен.

— Это я умалишенный?! — завопил мужик. — Вот как дам тебе сейчас!

— А вы попробуйте! — уверенно ответил Павел и, приподнявшись,

взглянул в глаза разорявшемуся мужчине.

При виде смельчака пролетарий по всем приметам струсил и,

отвернувшись, замолчал.

— Вы глубоко симпатизируете, молодой человек, — уважительно

заявила Екатерина Петровна, — напоминаете мне Леонида Евгеньевича, моего мужа в молодости. К сожалению, он погиб в четырнадцатом. Немецкий осколок от снаряда сразил его. Ах, что я всё — молодой человек. Пора и познакомиться.

— Синицын! — встав с места, произнёс Павел. — Павел Андреевич, —

добавил он.

— Екатерина Петровна Гриневич к вашим услугам, — представилась

женщина. — А это дочь Елизавета Леонидовна.

Лиза засмущалась и покраснела.

— Очень приятно, — ответил кавалер и пожал дамам руки.

— Мы тоже едем в Югоморск, — заговорила девушка, прикрывая

смущённое личико палантином, накинутым на плечи.

— Во Франции живёт родная сестра, — пояснила мать Лизы, — с

дочерью надеемся добраться до неё, убежать дальше от неразберихи. Хотелось, конечно, поездом в Словакию или Венгрию, было бы ближе, но сами знаете, что в эти дни творится на Украине.

Женщина опустила с полки сумку и принялась доставать кулёчки,

раскладывая на столике, потеснив мужчину еще дальше, который казалось, вот-вот прилипнет к окну.

— Думаю, пора перекусить, — сказала она. — Не составите ли

компанию, Павел Андреевич? Мы с дочерью ещё не завтракали.

— С удовольствием, — согласился Синицын. — Если найдётся посуда,

попробую организовать кипятку.

— Не утруждайтесь. В термосе кофе. Надеюсь, ещё не остыл.

Любите кофе?

— Да. Но больше предпочитаю чай. У нас в семье к этому напитку

особое отношение. Когда собирались вместе, что бывало, не так часто, (мой отец и старший брат, военные и постоянно в походах), так вот, когда случалось быть всем дома, устраивали по вечерам чаепитие. Такое вот мероприятие. И сидели подолгу, обмениваясь последними событиями, спорили, философствовали. После ужина мама музицировала, что-нибудь из своего.

— Ах, юноша, вы навеяли прежние воспоминания, — растрогалась

Екатерина Петровна. — Сейчас заплачу. Неужели мы потеряли страну?

— Всё наладится, мама, — успокаивала дочь, — вы такая

впечатлительная.

Павел поддержал Лизу, высказав уверенное суждение в лучшие

времена, остудив пессимистичный порыв женщины, заработав неуловимый комплимент сиянием глаз молодой особы.

Поездка была утомительной. Поезд медленно сокращал расстояние.

Кроме плановых остановок делал внеочередные, пропуская встречные составы, как правило, военные. При длительных стоянках Павел с Лизой выходили на улицу. Екатерина Петровна не однократно сопровождала и всякий раз торопила молодёжь быстрей возвращаться, боясь, что паровоз тронется, и они могут остаться в незнакомой местности, откуда, казалось ей, никуда уж более не выбраться.

После трёхдневного мытарства, прибыли в назначенный пункт.

Видимо вся страна в это время была инфицирована одним вирусом сумасшествия. Вокзалы и порт кишели людьми.

— От одного безумия к другому, — возмущалась мать Лизы. — С вами,

Павлуша, расстаёмся, как я понимаю? Вы наверняка живёте здесь?

— Увы, мадам, моё присутствие вам придётся терпеть до самой

Франции. Еду с вами. Вернее мне туда же, куда и вам.

— О ну, что вы! — обрадовалась женщина, — почему же терпеть?

Даже очень рада. И Лиза. Смотрите, улыбается! Я ведь думала, коль вы без вещей, значит, прибыли на место.

— Мои вещи, сударыня, украли в Питере, когда ожидал поезд и

заснул.

— Сочувствую. Потеряли что-то ценное?

— Пустяки. В чемодане ничего значимого не было. Слава богу,

документы и деньги ношу при себе.

— Что заставляет туда ехать?

— Хочу отыскать семью. В этой суматохе потерял связи. Еду к

бабушке. Надеюсь, через неё что-то проявится.

Лиза внутренне ликовало от того, что Павел едет с ними, но из

скромности старалась не выдавать весёлого настроения. Ей, конечно же, приглянулся молодой унтер-офицер: умный, симпатичный, к тому же дворянского сословия, как и она. Взгляды во многом совпадали. Притом оба любили поэзию…

Павлу к лицу шла военная форма, в ней выглядел мужественно,

авторитетно и видел, с каким уважением к нему относятся доброжелательные попутчицы. За время поездки Синицын довольно быстро привязался к Лизочке, так её называл. Все мысли невольно сводились к её персоне. С юношеской пылкостью, невероятной силой его притягивало к ней. Он прекрасно осознавал, что за чувства будоражили вдруг сознание, и не противился этому прекрасному состоянию, хомутавшему его впервые.

Материнским наитием Екатерина Петровна разгадала причину

загадочного волнения девятнадцатилетней дочери. Опытную женщину было не провести неопределёнными стеснительными отговорками и пунцовым цветом лица после приватного разговора. Понимала, что ребёнок влюбился, и не мешалась, а всем видом и действиями поддерживала девочку, искренне желая счастья.

Павел привык к милому обществу женщин, ему думалось, будто был

знаком с дамами всю жизнь. Объединённые общей целью, к полудню, они добрались до пристани. Оставив спутниц у морского вокзала, Синицын отправился за билетами.

Народ атаковал единственную кассу намного активнее, чем при

посадке на поезд. Павел искал крайнего, но вскоре понял бессмысленность занятия и решил, как все пробиваться к заветному окошку, надеясь на силу и выносливость. Очередь, если так можно было назвать, ругалась, доходило до драк. Павла кто-то потянул за шинель. Обернулся и увидел интеллигентного на вид мужчину лет тридцати. Белая рубашка, чёрная жилетка, вместо галстука — бабочка, виднелись из распахнутого пальто дорогого покроя. Респектабельный наряд гражданина вызывал доверие. Синицын вышел из толпы и внимательно рассмотрел лицо, стараясь припомнить — не был ли с ним знаком.

— Извините, — сказал Павел, не узнав мужчину. — Спутали с кем-то?

Не знаю вас, сударь.

— И я про вас, извиняюсь, не ведаю. Но хотелось бы помочь. У меня

знакомая при кассе работает, могу за определённое вознаграждение, достать билет.

— Но мне нужно три билета, — ответил офицер и повернулся, чтобы

опять войти в ужасную давку.

— Да хоть пять! — заявил незнакомец. — Накиньте по червонцу за

билет и вы, и я останемся довольными.

Павел поглядел на бушующую толпу, в которую предстояло

втискиваться, подумал и решил: — Хорошо согласен.

— Давайте ассигнации, билеты сейчас будут, — заверил мужчина,

используя в речи слова Екатерининских времён.

Павел отдал деньги, которые выделили женщины, добавил своих и

приложил к ним ещё три червонца.

— Вот возьмите за три билета.

Незнакомец забрал всю сумму и уверенно направился к служебному

помещению, не вызывая сомнения, что он здесь свой человек. Проводив его взглядом, молодой офицер остался ожидать. Отойдя к колоннам, рассматривал листовки, расклеенные по всему залу, предвкушая удачную сделку. Прошло немного времени, Синицын заволновался. — «Ну, где же этот доброжелатель? Почему его нет?» Вышел на улицу, осмотрелся, вернулся обратно. Незнакомец не появлялся. Тут Павел услышал краем уха разговор между двумя мужчинами: — По червонцу накинь и всё, — сказал один другому.

Синицын посмотрел в сторону рядившихся господ и понял, что его

попросту надули. Такой же жулик дурачил пассажира, мечтавшего скорее уехать.

«Надо же было так довериться негодяю? — с горечью подумал

Павел. — С моими деньгами уже где-нибудь в другом месте кого-то оболванивает, а этот сменил его здесь».

Синицын подошёл к отсчитывавшему деньги пассажиру и, взяв за

локоть стоявшего с ним афериста, предупредил: — Не верьте ему, сударь, обманет, останетесь без денег.

— Что вам надо! Почему лезете не в своё дело? — возмутился

пассажир, надеявшийся на помощь.

— Вот именно! — нагло поддержал услужливый хитрый мошенник,

отдёрнув руку. — Идите любезный подпоручик, куда шли, не мешайте, не вмешивайтесь, коль не просят!

— Да и чёрт с вами! — сказал равнодушно Павел обманутому

гражданину и отошёл.

На кассах вскоре появилось объявление «Билетов нет», но толпа

продолжала гудеть и стучать в окно амбразуры.

У служебного выхода Павел ещё надеялся выследить мошенника, но

ему не позволили пройти дальше положенного. — Не видите, что посторонним входить запрещено, — зло предупредила женщина, вышедшая навстречу.

Он попытался объяснить суть дела, но та не стала даже слушать.

— Уходите, уходите товарищ, билеты проданы, никто вам не

поможет.

— Когда следующий пароход? — спросил Павел

— Ничего не знаю. В ближайшее время не ожидается. Видите, что

творится. Может и вообще больше не будет никаких поездок. Сегодня в городе одна власть, завтра — другая, откуда знать, что нас ожидает в будущем.

Павел оглядел зал и уныло пошёл от злобно настроенной толпы.

Увидев беснующегося пассажира, которого только, что одурачили, как собственно и его, мимикой посочувствовал, на что тот отрешённо махнул рукой.

Павел достал личные деньги и отсчитал сумму, которую был должен

Екатерине Петровне. Выйдя из вокзала, направился к женщинам, с надеждой ожидавшим его.

— Ничего не получилось, — сказал, сожалея, — билетов нет,

следующий рейс неизвестно когда, — и вернул деньги. — Не знаю, что и предпринять?

— Не расстраивайтесь так сильно, Павлуша, — успокаивала

Екатерина Петровна. — Уладится. Селяви! Придётся ждать.

Павел испробовал попытку проникнуть на судно перед отправкой.

Старался уговорить людей из экипажа взять на борт, пообещав денег. Но затея чуть не обернулась трагедией. Могли арестовать, если бы не являлся одним из лучших бегунов училища в кадетские годы.

Оказавшись по воле судьбы на берегу в незнакомом городе ничего не

оставалось, как искать жильё и ждать, надеясь на чудо.

Синицын бродил с дамами по городу, ища приют. Сумка и чемодан,

которые тащил, освободив дам от тяжеловесного бремени, вытянули руки, заболели мышцы, но мужественно справлялся с ролью истинного кавалера.

— Здесь, кажется, проходили, — заметив знакомую булочную,

посетовала на усталость Екатерина Петровна.

Павел пожалел дам, утомлённых мучительной ходьбой по

вымощенным улицам и взял ответственность по поиску сдаваемого угла на себя. Усадив их на скамейку в центральном сквере, не стал бродить наугад, сразу зашёл в булочную, рассуждая, что хозяин лавки обязательно должен знать от постоянных посетителей обстановку дел в своём районе и сможет дать нужную информацию по интересующему вопросу. Павел оказался прозорливым. Лавочник указал адрес хозяйки, живущей в трёхкомнатной приличной квартире. Отблагодарив всезнающего торгаша, подпоручик повёл неунывающих женщин в Зелёный переулок. Встретила не молодая женщина, обитающая квартиру одна, и предложила две раздельные комнаты. Заплатить пришлось сразу за месяц. Павел выбрал комнату поменьше, отдав просторную семье Гриневич. В ней наряду с двуспальной кроватью и старинной дубовой мебелью стояло пианино. Ванная и туалет находились недалеко по коридору, ведущему на кухню-столовую и, кроме того, была холодная вода. Все удобства устраивали, о лучшем не могли и мечтать.

2

Не пропуская дней, Павел ходил на причал, расспрашивал

работников порта об интересующем рейсе, но каждый раз возвращался с одними надеждами. В городе было не спокойно, как впрочем, и по всей великой стране, переживающей тяжёлое время перемен. Поговаривали о неизбежной войне. Павел предчувствовал, что отец и брат по воле долга непременно примут участие в белом движении. Поддерживал патриотические настроения Колчака, Деникина, Врангеля, собирающих силы. Не верил, что большевикам удастся удержать власть. Искренне был убеждён, что поднимутся преданные сыны отечества и дадут отпор самозванцам. Готов был без раздумья идти и участвовать в справедливой освободительной борьбе. Вот только отыскались бы отец с братом и позвали за собой. Мечтал победоносно вернуться в прежнюю Россию. А пока искал работу, потому, как кошелёк худел, и каждый новый день отмечался пустым отрывом календарного листа. Не мог предположить, сколько придётся жить, ожидая злосчастный пароход.

С Лизой Синицын крепко сдружился и частенько прогуливался с ней.

Ходить барышне по улицам одной было небезопасно. Вечера проводили вместе. Сидели за круглым столом, пили чай, разговаривали. Больше вспоминали прошлые лета, говорить о настоящем было горестно и печально. Екатерина Петровна делилась воспоминаниями о молодости. С особым волнением говорила о муже. С достоинством восхваляла, как умел ухаживать, каким был бравым рыцарем, смельчаком. Будучи капитаном, вспоминала с особым пафосом, Леонид Евгеньевич потребовал сатисфакции от едкого на язык поручика, посчитав слова, брошенные в её адрес оскорбительными… Частенько после застолья Павел и Лиза не отказывали в удовольствии сыграть на пианино в четыре руки. Счастливая мамаша с каждым днём убеждалась, в достоинстве Павла составить дочери хорошую партию. Женским чутьём замечала, как дружеские связи крепли и перерастали в иные чувства. И не ошибалась, Лиза действительно любила, было видно. Расцветала при виде возлюбленного. Благодарила бога, что свёл их вместе. Отношение Павла к Лизе были такими же нежными. Как не пытался корнет скрывать пламенные чувства — не удавалось. Его состояние было заметно не только Екатерине Петровне, но и хозяйке квартиры и многим знакомым, с которыми Синицын успел подружиться за время пребывания на новом месте. В силу застенчивости Павел не решался открыто признаться Лизе в любви, считая срок знакомства слишком мал, не достаточен для серьёзного заявления. Смущался морального осуждения матери Лизы. Но однажды отбросил присущую в характере неловкость, подвигнул себя на смелый решительный шаг. Пришёл домой раньше обычного, купив по дороге в кондитерской праздничный торт, и неслышно вошёл. Приготовился постучать в дверь Гриневичей, но отважное действие сорвалось. Услышав знакомый голос по коридору, тихо прошёл вперёд и глянул в приоткрытую дверь ванной комнаты. Екатерина Петровна купала дочь, поливая из лейки. Павел оставался невидимым, ноги остолбенели, не в силах двинуться с места. Молодой дворянин понимал цену поступка, но порочная сила безудержного мужского любопытства, словно нарочно приковала к дверному проёму. Не хотелось отрывать взор. Затаив дыхание наблюдал. Лиза казалась богиней. Нагота ошеломляла воображение. Он любовался и не мог насмотреться на юную зеленоглазую красавицу. Стоя в рост, она наслаждалась льющимися по телу водяными струями и радовалась как ребёнок. Опомнившись, отшагнул и чтобы не оказаться в глупом положении, вышел прочь. Попытка сватовства сорвалась. И хотя не слишком верил в приметы, суеверие одержало верх. Коль не удалось осуществить задумку и пришлось вернуться, думал он, то и не стоит ловить счастья в этот день. Отложил запланированный визит к Екатерине Петровне по случаю прошения руки дочери до Рождества.

Он устроился работать в один из ресторанов города, близ морского

вокзала, играл на пианино, развлекал публику. Хозяин заведения платил не очень много, но получаемые премии от игры на заказ, приносили хороший приработок, который Павел с удовольствием тратил на избранницу. Часто приносил Лизе цветы из местной оранжереи, баловал сластями.

Кончался декабрь, время подступало к новому году. С отъездом не

получалось. Новый год справляли вчетвером, пригласив в компанию хозяйку квартиры Надежду Васильевну. Павел раздобыл пышную ветку от сосны, и они украсили её самодельными игрушками. Было весело. Весь вечер Лиза и Павел выступали за пианино, подменяя друг друга. Спонтанно пели, придумывая рифмованные тексты к знаменитым произведениям…

— Предлагаю выпить за всех нас! — торжественно произнесла

Екатерина Петровна. — Чтобы нам сопутствовало счастье и улыбалась удача! Чтобы этот год изменил нашу жизнь к лучшему!

Звон бокалов поднимал настроение, громкое «Ура» напоминало о

прошлом, о светлых семейных праздниках. Радовались наступившему году, стараясь не вспоминать плохого, в то время как над страной, входившей в новую эру, нависла угроза неопределённости, безнравственности, бескультурья и жестокости.

Павел разлил по бокалам шампанское и набравшись смелости,

громко заявил: — Хочу поднять этот бокал и выпить за Елизавету Леонидовну, мною уважаемую и любимую подругу!

Лиза скромно опустила глаза и смущённо улыбнулась. Собравшись с

мыслями, он заговорил громче, смелее и уверенней и его ничто уже не могло удержать. — Уважаемая Екатерина Петровна! Я люблю вашу дочь и прошу у Вас её руки!

Лиза вздрогнула. Речь Павла застала врасплох. Не ожидала так

скоро услышать откровенных слов, приведших в панику. Беглым взглядом посмотрела на мать и, приоткрыв ангельский ротик, испуганно ожидала реакции. Екатерина Петровна выждала паузу. Из весёлых глаз покатились слёзы. Смахнула свежим носовым платком, улыбнулась, взглянула на Павла. Изучила Лизу материнским взглядом. Лицо сделалось серьёзным, требовательным. Посчитав правильным узнать желание дочери, величественно и строго спросила: — Что скажете Елизавета Евгеньевна на предложение Павла Андреевича?

— Я согласна, мама, — сдержанно сказала девушка.

Екатерина Петровна прошла в красный угол, бережно взяла икону и

благословила. Павел с Лизой поцеловали святой образ. Праздник продолжался до утра…

— Когда планируете сыграть свадьбу, Павел Андреевич? — спросила

мать под занавес проведённого вечера.

— Думаю на Рождество, Екатерина Петровна, — ответил довольный

жених, мысленно похваливая себя за решительность. Ведь на это время планировал лишь просить руки невесты.

К Рождеству всё было готово. Лизе сшили свадебное платье у

местной портнихи. Павел купил кольца, подобрал костюм в лавке знатного еврея, заказал лошадей…

После венчания отпраздновали в ресторане. Приглашённых было не

много — хозяйка, у которой проживали и несколько человек работающих с Павлом…

Екатерина Петровна отдала большую комнату молодым, сама

перешла в ту, что занимал до этого Павел.

Время перемен не пугало влюблённых, они любили и трудности,

казавшиеся временными, не отягощали оптимистических настроений. В душе романтики, любители поэзии и в мыслях не держали того, что кто-то сможет когда-нибудь их разлучить.

Вскоре началась гражданская война. Такой горестной катастрофы

никто не предполагал. Повсюду проводилась воинская мобилизация. Мужчин призывали в армию. Белогвардейцы — на своей территории, красные — на своей. Павел волновался. В городе правили большевики. Не хотел служить самозванцам, воевать против своих…

В июле Лиза была на шестом месяце беременности. Появилась

возможность спецрейсом уехать в Турцию. Павлу удалось через знакомых договориться с экипажем парохода. Их пообещали взять на борт без лишних проблем.

Они уложили вещи, простились с хозяйкой. За время проживания

постояльцев Надежда Васильевна прикипела к ним, сдружилась, считала, чуть ли не родственниками. Ни бранного слова, ни ссоры не произошло в совместно прожитый срок.

Павел с Лизой легли раньше. Пароход, на котором должны были

отплыть уходил в шесть утра.

Поздно ночью в квартиру постучали. Хозяйке пришлось подчиниться,

открыть. Новая власть не церемонилась, грозила вышибить дверь. В коридор вошли четверо военных. Трое были матросы-черноморцы. Руководил бригадой комиссар. Снизу доверху был облачён в кожаную одежду. Начищенные голенища юфтевых сапог сияли глянцем, чёрная куртка доставала до колен, на голове фуражка с звездой. Хотя было лето, комиссар не снимал униформу, она придавала строгости и возвышала над остальными. Показал мандат, и небрежно отодвинув хозяйку, прошёл дальше по коридору.

— Мужчины в доме есть? — спросил один из матросов, заглядывая в

ванную, туалет и комнаты.

Надежда Васильевна стояла испуганной, боясь проронить слово.

— Что, мать, глухая? — крикнул комиссар, повторив вопрос

подчинённого.

Услышав мужскую речь, из комнаты вышла Екатерина Петровна.

— Чем обязаны, господа, столь позднему визиту? — спросила,

преградив вход в комнату молодых.

— Буржуи, значит? — язвительно, с отвращением произнёс кожаный

гость. — Какие господа, дура! Мы товарищи!

— Почему вы по-хамски себя ведёте, товарищ? — возмутилась

Екатерина Петровна.

— А вот тебе-то мы вовсе не товарищи, буржуйская отродья. Кто

ещё есть в доме!?

Слушая разговор, Павел одевался и успокаивал испуганную жену.

Собрался выйти, понимая, что визит по его душу.

— Не кричите громко, там молодые спят — продолжала протестовать

Екатерина Петровна, не давая проходу наглецам.

— Отойди! — скомандовал матрос и оттолкнул. — Поглядим, кого

прячешь.

Павел открыл дверь и вышел.

— Вот он, голубчик, какой, — оценил комиссар. — Почему прячешься

под бабьими юбками? Не читал закона о мобилизации? Уклоняешься? Дезертир? Да, я могу тебя к стенке поставить, и не дрогнет рука! — Он открыл дверь в комнату, где находилась Лиза.

— Прошу не входить, — сказал Павел, — там жена.

— Да хоть чёрт в бюстгальтере, — огрызнулся начальник и сделал

указательный знак матросам.

Те схватили Павла за руки и вывели в коридор. Комиссар прошёл по

комнате, глядя на Лизу, прикрывшуюся одеялом. Следом вошёл матрос, оглядел спальню, заглянув под кровать.

— Собирайся парень, поедешь с нами, — сказал начальник Павлу,

выйдя в коридор.

— Куда собираться? Я что, арестован?

— Собирайся, голубь мой в Армию, в нашу Красную доблестную

Армию! Будем с тобой беляков бить, пока не покраснеют, — и дико захохотал. — А будешь упрямиться, расстреляю, здесь же, незамедлительно. На это все права имеются.

Комиссар прошёлся до кухни, вернулся и, вытащив револьвер, потряс

перед лицом Павла.

— А может ты беляк? — спросил с угрозой. — К крысам хочешь

сбежать?

Услышав опасность, Лиза вытащила из шкафа шинель, фуражку

Павла и спрятала под одеяло.

— С женой попрощаться можно? — спросил Павел.

— А может шлёпнуть его, товарищ комиссар? — влез в разговор

матрос. — Гляньте! У него на роже написано, что буржуйский сынок, убежит к своим, зачем такой?

— Цыц! — остановил грозные реплики подчинённого комиссар. — Нам

люди нужны. Командарм приказал за эту неделю пополнить полки. — Он махнул рукой, приказав матросам идти за ним. — Ждём на улице, — сказал Павлу, — через пять минут не выйдешь, Тимоша к стенке поставит. Видишь, как не терпелив.

Павел вернулся в комнату. Лиза бросилась к нему: — Ведь через три

часа пароход!

— Уезжайте с мамой. Я найду вас, обязательно, поверь. Береги

себя. Всё будет хорошо. Думай о ребёнке. Уверен, это скоро закончится.

Лиза не хотела без него ехать, отказывалась наотрез. Павел был в

растерянности, не знал, что делать, как убедить, заставить не упустить, может единственный шанс, суливший свободу, в подготовке которого потрачено немало сил, денег и нервов. Ему спокойнее было бы жить в мире хаоса, зная, что любимая, готовящаяся стать матерью в безопасности.

— Павел Андреевич! — сказала Екатерина Петровна. — Бегите, есть

запасной выход!

— Нельзя, — категорично ответил Павел. — Они на всё способны. Не

хочу рисковать вами. Уговорите лучше Лизу и поезжайте. Видите, здесь невозможно жить.

— Хорошо, — согласилась мать, — поговорю с ней, а вы одевайтесь,

они ждут. Не подвергайте себя опасности.

Павел надел штатское, чтобы не раздражать, ненавидящих

враждебную форму пролетариев. Повесив на плечо походный мешок, помахал рукой дорогим женщинам и вышел, к ожидающим красноармейцам.

3

Гражданская Война охватила всю страну. Павла определили в полк,

входивший в состав Будёновской дивизии, которым командовал Сидор Борисович Зубавин. Комиссаром в полку значился Трофим Егорович Обухов. Он был намного моложе командира, горяч, своенравен и до атомов пронизан коммунистическими идеалами. Ему было лет двадцать пять, но выглядел старше. За то время, как вступил в партию, а получил партийный билет в восемнадцать, перенёс в судьбе немало жизненных катаклизмов. Его ссылали на каторгу, за антиправительственную агитацию, бежал, был снова пойман и опять вышел невредимым. За свою деятельность в рядах ВКПБ коммунист Обухов не показал ни малейшей слабости, личными делами доказывал преданность ленинским идеям. Для него богом был Ленин. Малограмотность, необразованность Трофима Егоровича партии не мешала. Пользовался авторитетом среди большевиков, его ставили в пример, как преданного сына делу революции. Место комиссара занял временно, когда убили прежнего, старого и опытного большевика Григория Афанасьевича Седельникова. Показал себя политически подкованным. Из-за нехватки этой должности в полках дивизии его оставили на этом посту приказом командующего. Он как никто умел выступать, агитируя однополчан перед сражением на подвиги, да так страстно поднимал революционный дух бойцов, что после пламенной речи, те бесстрашно шли в бой и умирали во имя пролетарских идей.

К вновь прибывшему Павлу комиссар отнёсся с недоверием, лишь

прочитав его собственноручно заполненную анкету. Толи не поверил социальному происхождению, взирая на почерк, толи были другие мотивы.

О том, что по роду дворянин, Павел не говорил, назвался сыном

сапожника. Документы нарочно оставил дома. Обухов поглядывал за парнем, часто расспрашивал о нём бойцов, с которыми Синицын общался. Брата Дмитрия приставил шпионить за ним.

— Глаз с него не спускай, — говорил Митяю. — Пролетарское чутьё

подсказывает — не сапожника он сын.

А назвался Синицын сыном сапожника потому, как знакомо было это

дело. В кадетском корпусе не раз приходилось набивать подковки, перебивать каблуки, и делал это лучше остальных. И если, думал, захотят проверить, то с лёгкостью выдержит экзамен.

Обухов старший любил брата Дмитрия, баловал и всё прощал. К

другим же красноармейцам относился строго. Пользуясь родственной поддержкой, тот порой открыто наглел, покрикивал и даже командовал над остальными. Его даже побаивались сослуживцы. В присутствии его старались не говорить о серьёзном, особенно о политике, зная, что разговоры гадёныш обязательно передаст брату. Ни одного исполнения приговора, вынесенного трибуналом, по расстрелу пленных или своих, оступившихся солдат не обходилось без участия Митяя. Уж как любил участвовать в казни! Митяй убивал не сразу, в несколько этапов, и получал удовольствие, наблюдая, как враги умирали от его рук. За склонность к садизму, его свои же прозвали извергом.

Павел постепенно привыкал к боевой походной обстановке, а вскоре

и вовсе освоился в чуждом для него коллективе, в котором были полуграмотные крестьяне, рабочие, кто недавно горбатил спину на элиту общества — дворян. Были, конечно, и грамотные, мудрые люди, наученные жизненным опытом. С ними любил общаться, многое, о чём говорили, брал на ум. Нравилось сидеть возле костра в минуты отдыха, спорить о жизни, о любви, о смерти, да и вообще о всякой мелочи. Молодой Синицын наконец-то уразумел нужды простого народа, понял, к чему стремятся, чего хотят. Иногда ловил себя на мысли, что согласен с коммунистическими идеями, что не зря народ совершил революцию, но потом вновь отталкивал весь этот бред и мысленно переносился в райские времена детства. И тут же делалось неспокойно, лишь вспоминал про Лизу.

«Как там без меня, любимая», — думал и считал дни, когда жена

родит. Неоднократно мечтал перебежать к белым, но не исключал, что Лиза с матерью могли остаться на территории красных и вездесущий Обухов сможет разузнать. Это и сдерживало. Решил не рисковать, пока не узнает где семья.

— Что призадумался Синицын? — с подковыркой подсел на привале

Митяй. — К своим удрать надумываешь?

— Почему так решил? — равнодушно спросил Павел. — Я такой же, как

и ты, красноармеец. Что в душу-то лезешь, зануда. А ну тикай отсель! — За время пребывания у красных Синицын освоил их жаргон и разговаривать старался так же, чтобы не выделяться. Он оттолкнул локтём Митяя, тот пересел на другое место. Сворачивая «козью ножку», продолжал доставать: — А то не вижу, как воюешь? Ни одного беляка не подстрелил! Почему не прикончил того золотопогонника, когда Болотное брали? Отчего не стрелял?

Участвуя в боях, Павел старался не убивать, если не грозила

опасность. И подпоручика действительно отпустил, когда обезоружил в схватке. Мог взять в плен или пристрелить. Но, увидев испуганные глаза молодого парня, вспомнил юношеские годы, учёбу в кадетском корпусе. Почувствовал себя вдруг предателем. Видел перед собой сверстника, возможно, обучался с ним в одном училище. Личность офицера напоминала кого-то. Он тогда навёл на подпоручика карабин и прошептал, чтобы тот уходил.

«Вот гнида, — думал Павел. — Следит за мной. Братец, не иначе,

приказал».

— Что молчишь? — играл на публику Митяй. — Зараза! Нечем

оправдаться?

— Карабин заклинило, — ответил Павел. — Осечка вышла! Такого

разве не бывает?

— Осечка? Правильно братан говорил! Не наш ты!

— Отваливай! Пошёл! А то зубы повыбиваю! — встав с места, шугнул

Митяя Синицын. — За собой лучше поглядывай, а то прячешься за спины других!

Павел был один из немногих в отряде, кто не боялся младшего

Обухова и к словам не задумываясь, мог приложить и действие. Митяй это почувствовал и отвалил подальше.

Однажды в сражении за хутор Малый, Павел проявил себя геройски.

Спас от неминуемой смерти командира Сидора Зубавина, которого в сабельном бою оттеснили казаки и втроем напали. Тот с трудом отбивался. Увидев, что у командира кончаются силы, вихрем помчался на помощь. Атаковал неприятеля, срубив одного, заколол другого и принялся биться с третьим, дав командиру передышку. Павел отлично владел холодным оружием. В училище урок фехтования был любимым предметом, он держал первенство на курсе, пока не составил ему конкуренцию Сергей Рунич, с которым впоследствии крепко сдружился.

Синицын смело рубился с казаком. Тот оказался сильным и очень

ловким. Но поединок продлился не долго. Казак упал с коня подстреленный из нагана Зубавиным.

— Эх, молодчина, герой! — услышал похвалу от Сидора Борисовича.

Лихой боец! Красавец!

После этого случая к бойцу Красной Армии Синицыну пришла слава.

И совсем по-другому посматривал Обухов, да и Митяй стал оббегать стороной, опасаясь за зубы. Командир лично благодарил смельчака перед строем после сражения и приказом назначил обучать неопытных солдат фехтованию, передавать, так сказать, боевой опыт.

— Где так рубиться научился? — спросил Зубаваин. — Умеешь драться

по всем правилам.

— Отец научил, — подумав, соврал Павел. — Отца в своё время дед

тренировал, он у нас денщиком у одного царского генерала был. Тот и привил деду нашему это искусство, упражняясь с ним чуть ли не каждый день. Дед отца учил на батогах, а отец меня заинтересовал этим баловством.

— Хорошее баловство! — усмехнулся комполка. — Кабы не это

баловство не сидел бы сейчас рядом.

Прошёл год, как Лиза с мужем расстались. Всё это время Павел

думал о ней. Затянувшаяся война не давала возможности разузнать, где Лиза обитает, удалось ли уехать.

Бои шли жестокие, передышек почти не было. Бойцы порой не

успевали вылезать из сёдел, как звучала новая команда, зовущая в поход. В конце июня дивизия расквартировалась в восьмидесяти вёрстах от Новочеркасска, в одном из хуторов. Павлу не давала покоя мысль побывать в городе, где расстался с женой. Щемило сердце. Многое отдал бы тому, кто позволил бы хоть на минуту забежать в тот дом, где остались тёплые воспоминания о любимой.

— Синицын! — услышал Павел голос посыльного. — К командиру,

быстро!

Петька Ярок выкрикнул ещё несколько фамилий и, потоптавшись на

месте, вновь обратился к Синицыну: — Где комиссар? Не видел, Павлуша?

— В караулке, посты проверяет, — ответил Синицын и направился к

Зубавину по избитой подковами улице, вдоль которой белели мазанки, с соломенными крышами. Шёл быстро, боясь не успеть. Будто кто-то подталкивал в спину. Войдя в низенькую хату, отведенную для штаба полка, отрапортовал: — Разрешите, товарищ командир? Боец Синицын прибыл по вашему приказу.

Сидор Борисович встретил весело: — А, Павло? Сидай сюды. Сейчас

другие подтянутся. Посыльного за всеми отправил.

Собралось ещё с дюжину красноармейцев, и пришёл комиссар.

— Вот что, хлопцы, — сказал комполка, закуривая цигарку. Дело

обстоит такое. Меня вызвал сам комбриг в штаб дивизии по важному вопросу. Вы, друзья-однополчане, поедете в сопровождении. Комиссар Обухов останется вместо меня.

Трофим Егорович, послушно кивнул.

— Распорядитесь, товарищ комиссар, чтобы бойцам выдали пайки и

боеприпасы. А теперь собирайтесь, путь предстоит не близкий.

— Далеко ли едем, товарищ командир? — поинтересовался Павел.

— Я же уже сказал! В штаб дивизии, в Югоморск.

У Павла заклокотало внутри, вселилась радость, воссияла надежда.

Бог видимо услышал его молитву.

По дороге отряд обстреляли какие-то вооружённые люди, но хлопот

особых не принесли. Всадники, охраняющие командира, разогнали наглецов, те скрылись на лошадях в лесу.

— Кто это мог быть? — вопрошал командир. — Беляков здесь по

данным разведки не предвидится.

— Местные бандиты, товарищ комполка, — определил командир

взвода Михайлов, — по всему видно — шкурники, поживиться хотели, не за тех приняли.

Приехали в назначенный пункт, как и задумали без опоздания. На

разъезде встретил караул и, признав Зубавина, назвавшего пароль, впустил в город. Здесь шли передвижения воинских подразделений. Строем проходили роты, кони тащили пушки. Вдоль улиц, рядами стояли тачанки. Город был переполнен военными. Солдаты вели хозяйственные работы. Во дворах, на походных кухнях варилась каша, и аппетитный запах дымом расстилался далеко по округе. Дружина Зубавина подъехала к штабу, напротив, в большом здании располагался лазарет. Медсёстры с красными крестами копошились на улице. Стирали бинты и марли, развешивали на верёвках. Сидевшие поблизости бойцы, заигрывали с ними, время от времени громко хохотали.

— Ждите у штаба, — сказал Зубавин. — Никуда не расходиться, до баб

не бегать, магарыч не пить.

— Товарищ командир, — обратился Синицын, — на полчасика

отлучиться бы.

— Что понос поджал? Али по мужским надобностям соскучился? —

усмехнулся Сидор Борисович, поглядывая на хохотавших однополчан.

— Мать проведать надобно, давно не виделся, — соврал Павел. —

Может, её и нет здесь вовсе, хотелось бы узнать.

Командир строго взглянул на Павла: — Не слышал, что у тебя здесь

родня проживает! А, герой? Мне доложил бы об этом комиссар.

Не моргая, Павел смотрел в пронзительный взгляд Зубавина.

— Ну да ладно, ступай! Верю! Только одна нога там, другая здеся.

Комполка поднял руку и успокоил разговорившихся сослуживцев.

Обратился к ординарцу: — Хохлов! Остаёшься за старшего. Остальным никуда! Только Синицыну разрешил мать проведать. Понятен приказ?

Павел запрыгнул на гнедого и помчался на Зелёную пять. Хохлов

подозвал молодого Витю Мокрушина и шепнул на ухо: — Проследи. Узнай куда отпросился. Это приказ Обухова — следить за ним.

Дверь открыла Надежда Васильевна и вздрогнула, увидев мужчину в

военной форме. Вспомнила роковую ночь, когда красноармейцы забирали Павла и сильно напугали.

— Вам кого? — прошептала, не узнав.

Он снял будёновку и поздоровался. Лишь тогда она обрадовалась.

Слёзы невольно покатились из глаз. Павел улыбался, кивая. Не терпелось узнать главное. Женщина суетилась, пригласила войти. Павел прошёл за хозяйкой, понимая, что Лизы здесь нет. Внутри тормошилась дрожь, сознание уповало услышать важные слова, что Лиза с матерью уехала и находится в безопасности. Торопил Надежду Васильевну: — Скажите быстрее, где они? Уехали? Успели на пароход?

— Нет, Павлушенька, — ответила та.

— Где же?! — выкрикнул Павел.

Надежда Васильевна, неосознанно тянула время, заторможенность

хозяйки раздражала, и только потом Павел понял причину невнимательного состояния, таившуюся в систематическом недоедании.

— Лизочка родила мальчика, — медленно, с расстановкой говорила

женщина. — Теперь ты папа, — она погладила Павла. — Малыша Костей назвали.

Павел расцвел улыбкой. — Сынок родился, — прошептал с гордостью.

Он уже не спешил, успокоился и, взяв в горячие ладони холодные руки Надежды Васильевны, слушал, стараясь отогреть. Было уже наплевать на обстоятельства, торопившие его.

— Долго у меня прожили, — говорила хозяйка. — Лиза категорически

отказалась ехать без вас, как не уговаривали с Екатериной Петровной. Скоро годик сынишке будет. Два месяца назад съехали. В хуторе домик сняли, вёрст двадцать отсюда. Там хозяюшка хорошая, коровка у неё. Молочко-то мальчонке теперь нужно. А в городе стало голодно. Продуктов нет, всё дорого. Екатерина Петровна золотые украшения свои снесла в скупку, меняла на хлеб, чтобы Лизонька могла парня кормить… Заходила недавно.

— В каком хуторе проживают?

— В Лесном, — ответила и, подумав, подтвердила, — да точно в

Лесном. Домик на окраине. Спросишь — любой подскажет.

Синицын поцеловал руки доброй женщины, вытащил дорожный паёк

и уложил на столе.

— Ой, что вы, Павел Андреевич, не надо, — скромничала Надежда

Васильевна, но Синицын был уже за порогом. — Ну, спасибо, голубчик, — сказала со слезами, перекрестив, уходившего Павла.

Бойцы дождались ночи, но Зубавин не появлялся. Видимо,

совещание было серьёзным. Солдаты догадывались, — готовилось грандиозное наступление, и отцы-командиры разрабатывают стратегический план. Павел не находил места. До хутора где Лиза с сынишкой и матерью — рукой подать. Мысли были в Лесном. Нервно ходил по улице. — «Знать бы, что так затянется», — сожалел, что отпросился на короткий срок, ведь давно мог побывать там и вернуться.

Зубавин вышел из штаба ближе к полуночи.

— Поедем, товарищ командир? — спросил Хохлов.

Достав кисет с лукавством в глазах, предвкушая что-то приятное,

Зубавин шмыгнул носом. — Комбриг приказал заночевать здесь. Ничего, думаю, с полком не станет. Поедем поутру, приказы нужно исполнять. Вам выделили хату для ночлега. Едем, герои мои, устрою. Я же, поеду до жинки. Утром вас подниму.

Командир полка расквартировал бойцов, и уехал, оставив за

старшего того же Хохлова.

— У него жена ведь в станице Богородской, — удивился Иван Серов, —

хорошо помню. Месяц назад там стояли, ночевал у неё.

— Да у командира в каждом пункте супруга имеется, — смеясь,

ответил Хохлов. — Наш Сидор Борисович ещё тот лазелас.

— Ловелас, — поправил Павел.

— Шо? — переспросил Хохлов.

— Говорю, что правильно говорить — ловелас.

— Да, какая хрен разница! — усмехнулся тот. — Главное сейчас под

титёкою у милки и в ус не дует, а мы здесь на шинельках суконных мнёмся.

Раздался хохот, и казалось, был слышен и в соседних домах. Каждый

старался высказаться, забавной, смешной речью. Вскоре все угомонились. Павел толкнул в бок лежавшего рядом на полу Хохлова: — Отпусти в Лесной сбегать. К утру вернусь. Жену бы повидать да сына. Сын родился, понимаешь? Девять месяцев уже, а я только узнал. Когда ещё подвернётся такое? Тут совсем рядом. А то убьют, и не увижу сынишку, а?

— И этот туда же, бля, — прошипел Хохлов. — Невмоготу? Выйди вон в

сенцы пошаркайся о косяк.

— Да серьёзно говорю. Не выдумываю. Не по бабам… жену увидеть.

— А говорил — мать тут! Думаешь, не знаю куды ездил? — опершись

на локти в голос заговорил Хохлов: — Ты чо Синицын с ума сошёл? Не выпустят из города и назад не пустят. На всех дорогах посты и без разрешения, без особой бумаги, слушать никто не станет, шлёпнут без разговора, как дезертира, или лазутчика. Что у командира разрешения не спросил? Может и подсобил бы? А я человек маленький. Никакой такой бумаги дать не могу, потому как печать у меня не та! Моя печать на две половинки разделена, могу с сургучом поставить, только проку с того нет

Возле стены заворочался Степан Дронов:

— Хватит уже орать! Спите! Печати потом раздавать будете!

Павел не мог заснуть, думал о Лизе, о сыне, представлял, какой тот

карапуз.

— Ходит уже, наверное, — прошептал под утро и заснул.

Показалось — только закрыл глаза, как будил громогласный голос

Ивана Хохлова. — Вставай, Синицын! Командир уже тут!

4

Чуть свет появился на востоке, бригада Зубавина выехала в

расположение части. Вернулись к обеду. Бойцы в полку бодрствовали и нетерпеливо готовились к приёму пищи, подгоняя кашевара. Тот пыхтел над котлом, мешал большим половником варево и громко ругался, видимо, матом торопил процесс готовки, потому как не успевал к сроку.

Комиссар лично выбежал встречать.

— Ну что, всё в порядке? — спросил Зубавин. — Не перепились тут без

меня? А то дай только волю!

— Лазутчиков поймали, — отрапортовал Обухов. — Ночью задержали.

Один гад ушёл. Разведку производили.

— Сколько их?

— Двое. Один капитан. Важная птица.

— Добре, хлопцы, молодцом, что не спит караул, — похвалил

Зубавин комиссара. — Наши все целы?

— Двоих ранили, паскуды. Отстреливались до последнего патрона.

— Разведчики, говоришь? Не думаю. У них что, кроме капитанов

некому в разведку идти? К своим, видимо, пробирались, да наткнулись… Ладно, разберёмся. Выношу благодарность, Трофим Егорович. А пока, приказываю удвоить караулы. Нужно быть начеку. Раз здесь шныряют, значит, подтягивают силы. Установите на дорогах ещё по пулемёту. Беляков после обеда ко мне. Будем допрашивать.

Павла клонило ко сну. Глаза слипались на ходу, к тому же

перенервничал и был расстроен.

— Чего такой хмурый, часом не заболел? — заметил комполка,

проходя мимо.

— Нездоровится, товарищ командир, голова болит.

— Так! — многозначительно, подняв палец вверх, произнёс Сидор

Борисович. — Давай, топай в санчасть и скажи медсестре Гале, что я приказал налить спирту сто граммов. Но не более! И ложись после обеда. Разрешаю поспать.

— Слушаюсь! — ответил Павел и, проводив взглядом командира,

минуя санчасть, ушёл в хату, где был на постое.

В штаб полка ввели арестованных. Оба держались гордо, достойно.

Руки связаны веревками.

— Кто такие? — вежливо спросил Сидор Борисович и, не дождавшись

ответа, посмотрел на комиссара.

— Документов при них не нашли, видать всё-таки в разведку ходили.

Мрази! Что молчите, твари! С вами разговаривают! — закричал Обухов.

Офицеры молчали, будто и не слышали, о чём спрашивают.

— Прикажите товарищ комполка позвать Васю Зотова, — занервничал

Трофим Егорович, потирая кулаки, — враз из них слова вышибет.

Комиссар прошёлся мимо пленных, угрожающе всматриваясь в

лица врагов: — Не хотите говорить?

Те молчали, будто разговор их не касался.

— Ну что ж, — произнёс командир, — зови Васю, комиссар, пусть

побеседуют. А я пока покурю.

Зубавин вышел на крыльцо, закурил махорку. Со стороны кухни

слышался металлический звон, кашевар созывал бойцов откушать перловки, в которую положил мясных консервов.

Синицына разбудил дед, хозяин дома. Павел просил его об этом,

ложась. Продрав глаза, вышел на улицу, умылся и побрел к полевой кухне. По дороге, ещё зевая, увидел выходивших из штаба пленных офицеров. Их сопровождал конвой. Синицын обтёр рукавом вспотевший лоб и внимательнее всмотрелся в пленников. Лиц увидеть не успел, но фигура, походка капитана показались знакомыми. Беляков завели в сарай и закрыли на амбарный замок. Сон у Павла моментально прошёл, и, всколыхнувшаяся душевная тревога, неприятной дрожью отразилась до самых ног. «Может, показалось?» — успокаивал себя. Прошёл мимо штаба, услышал голос Зубавина, ругавший Васю Зотова, за чрезмерное усердие в допросе, за то, что запачкал кровью кабинет.

— Прибирайся теперь! Чтобы духу ихнего поганого здесь не было!

Иди за тряпками да водой.… Не три на сухую!

Стоя на крыльце, Зубавин увидел Павла и окликнул: — Ну как, помогло

лекарство?

Тот, кивнув, поблагодарил.

— То-то же! — удовлетворённый ответом, возгордился Сидор

Борисович. — От всех болезней таким рецептом пользуюсь.

Павел сидел на пеньке возле рубленых дров для кухни и доедал

обед. Сердце тревожилось. Капитан не выходил из головы. Увидел Прокопа. Тому было уже не весть, сколько лет, а по-прежнему был крепок и ловок. Не каждому молодому под силу было тягаться с ним.

— Накось, брось сюды, твоего творения Стёпа! — говорил он

кашевару, подставляя котелок. — Командир приказал беляков накормить, пусть им неладно будет!

— Белякам не дам! — отрезал повар и закрыл котёл увесистой

крышкой. — Пущай их Врангель кормить!

— Ну, не дури, Степан! — упрашивал дед. — Командир приказал. Не

моя ж выдумка!

— Эти беляки на допросе слова не проронили, — выкрикнул кто-то из

бойцов, — вот наш командир и решил подкормить, думает, сил у них нету разговаривать. Мало каши едят! Обессилили! Не кормит Врангель! Говорит, не заслужили.

Кто был вокруг кухни, рассмеялись, лишь Павел потупил взор.

— А я бы не давал! — крикнул Витя Пастушонок. — Зачем зря добро

переводить, всё равно завтра шлёпнут! Митяю нашему потеха будя!

Павел повесил пустой котелок на забор и пошёл за Прокопом, кое-как

упросившим Степана выполнить приказ командира. Тот шёл к сараю, где находились пленные.

— Дед! — окликнул старика Павел.

Прокоп остановился и обернулся.

— Дай отнесу белякам кашу, — попросил, подойдя. — Поглядеть

хочется на офицерьё.

— А шо на них глазеть? Дерьмо и есть дерьмо, хоть гляди, хоть

понюхай. Что не видывал их сроду? Ты ж недавно троих срубил саблею!

— Так-то казаки были, форма другая, а у этих царская.

— Ну, на ташы коли интерес есть. — Дед отдал котелок, из которого

торчали две ложки. Синицын подошёл к сараю, где сидел охранник Архип.

— Отворяй дядька, — сказал Павел. — Командир приказал накормить.

Выполняя приказ, Архип посмеивался на каждом слове: — Чем есть-то

будуть? Васька зубы-то повышибал! Через задницу кормить тепереча надобно.

Павел открыл дверь и, обернувшись, сказал: — Подожду там, пока

котелок освободится. Прокопу вернуть надобно.

Войдя внутрь бревенчатого сруба, взглянул на пленных. Те сидели на

соломе, прислонившись к стене. Лица были разбиты в кровь, кителя от ворота донизу багрили пятнами. Сердце словно остановилось. Да, не ошибся. Это был брат.

Глеб не сразу узнал Павла, из-за света, слепившего глаза,

пробивающегося в окошко, забитое решёткой.

— Глеб, это ты? — спросил Павел дрожащим голосом.

Тот встал и шагнул навстречу, но, увидев Павла в форме красного

бойца, остановился.

— Брат! — произнёс Павел, подойдя вплотную. Прижался. Обхватил

за плечи.

Глеб молчал, опустив руки.

— Братишка, я искал вас, — чуть не плача сказал Павел. — Долго

искал: тебя, отца, маму.

Услышав родные слова, Глеб обнял и погладил Павла. — Как вырос,

возмужал. Мама о тебе сильно переживает.

— Где они? Ты их видел?

— Виделся полгода тому…

— Как отец?

— Отец в порядке. Сейчас в столице, мама при нём.

— В столице? — переспросил Павел.

— В Омске.

— Ах да, — вспомнил Павел, что Колчак объявил Омск новой

столицей.

— Не ожидал такой встречи, брат, — вздыхая, сказал Глеб. — Почему

с ними?

Павел отпрянул и, поставив котелок на лавку, присел. Глеб сел

рядом, взяв в руки ладони брата. Павлу казалось, через них Глеб слышит пульс, выпрыгивающего из груди сердца.

— Искал вас Глеб, — повторил Павел. — Искал, но не мог найти. —

Голос дрожал, задыхался от довлеющего в горле кома.

Глеб не стал волновать брата вопросами, видя, как тот переживает,

только гладил его родные влажные ладони. — Меня завтра расстреляют, — сказал спокойно. — Если увидишься с мамой, передай ей… а, впрочем, ничего не надо. Ступай брат. — Он беспокоился, что могут увидеть и тогда Павлу — несдобровать. Сильно любил младшего брата и не менял отношения, осознавая, кому тот служит.

Павел, не оглядываясь, вышел на улицу, не чувствуя ног. Бледное

лицо отражало неописуемую скорбь.

— Котелок-то чо не забрал? — крикнул Архип, вешая замок.

Синицын махнул рукой.

— Чо это с ним? — подумал вслух сторож. — Как ужаленный поскакал.

Наступила ночь. Павел не спал, да и не собирался. В таком

состоянии разве можно было спать. Лежал с открытыми глазами и думал, думал.… Передумал обо всём. Вспомнил детство. Как с Глебом отмечали праздники в кругу семьи. Радовались, что все вместе и что так будет всегда… Вспомнил Лизу. Сына, которого ни разу ещё не видел, но в мыслях воображал и представлял его славным весёлым ребёнком….

Решительно встал с кровати, подошёл к окну. По луне определил

время ночи. Взяв в руки сапоги и одежду, чтобы никого не разбудить, потихоньку вышел во двор. Оделся и тылами пробрался к сараю. У двери сидел постовой. Это был уже не Архип, а кто-то другой, в темноте было не разобрать. Горе-часовой спал, удерживая оружие между колен. Павел взялся за ствол. Тот вздрогнул, открыл глаза, хотел встать, но от удара в голову рукоятью нагана, повалился на землю. Карабин так и остался в руке у Павла. Отыскав в кармане охранника ключ, открыл замок. Войдя в темноту, тихо позвал: — Глеб, это я, Павел.

В углу послышалось шуршание соломы. Через миг Глеб стоял рядом.

— Павел? — удивился он.

— Идёмте, я вас выведу, — командовал младший брат.

Пленники пошли за ним. Огородами вышли на край хутора.

— Бегите вдоль балки, — указал Павел, — перейдёте речушку, и в лес.

— Как же ты, братишка? — беспокоился Глеб, — не простят же!

— Бегите! Выкручусь как-нибудь.

— Бежим вместе, Павлуша, — Глеб назвал его, как в детстве, и Павел

понял — брат простил, что служит врагу. — Сделаю всё для тебя! Никто не посмеет осудить. Зачеркнёшь прошлое. Ты же наш…

— Не могу с вами сейчас, — перебил Павел, — рад бы, да нельзя.

Семья у меня неподалёку — жена, сын. Не могу оставить в заложниках. Комиссар не простит.

— Ты женат? — удивился Глеб.

В деревне послышались шум и стрельба. Охранник, что сторожил

сарай, очнувшись, поднял тревогу.

— Уходи, — прохрипел Павел и, обняв брата, передал карабин и

наган. — Бог даст, свидимся.

Беглецы скрылись в высокой траве, оставив за собой след примятой

зелени.

— А ну стой, гад! — услышал Павел за спиной голос Митяя. Хотел

кинуться в кусты, но на него вылетел ещё боец и сбил с ног.

— Вот они! — кричал Митяй. — Видел, к балке побежали! — Он

беспорядочно стрелял в сторону убегающих.

— Этот предатель отпустил! — Митяй пнул, лежавшего Павла в грудь,

в живот. — Ловко скрывался, гнида! — верещал брат Обухова. — Правильно брательник говорил — не наш!

Полк был всполошен и поднят по тревоге. Павла привели к штабу,

бойцы окружили. Вскоре появился Сидор Борисович Зубавин.

— Убежали сволочи! — доложил командиру Обухов. — Как в воде

утонули!

Зубавин приблизился к избитому Синицыну, опутанному верёвкой,

приподнял опущенную голову нагайкой:

— Что же ты натворил, братец? Ведь так доверял тебе. К награде

хотел представить. А ты? Скрывал нутро под пролетарской одеждой? Понимаешь, чего заслуживаешь?

Павел молчал, ему было всё равно, что о нём думают и говорят. Был

даже спокоен и рад. Ведь помог брату избежать расстрела и, наконец, занял то место, где должен был быть с самого начала.

— Зачем это сделал, Павло? — спросил командир. — Хочу понять твою

паскудную суть.

Павел обвёл глазами, светлеющее от восхода небо и гордо, глядя на

окруживших его бойцов, громко произнёс: — Это был мой брат! Я не сын сапожника! Я дворянин!

Толпа загудела. Послышались выкрики в трёхэтажный мат.

— Тихо! Тише! — перекричал подчинённых Зубавин. — Шо, как на

базаре!

Толпа затихла, только голос Митяя слышался в стороне, взахлёб

рассказывающего кучке любопытных, как отважно и вовремя поймал, белогвардейского прихвостня.

— Вот, значит, откуда умеешь саблею махать. В кадетах, небось,

обучался? — сделал вывод Сидор Борисович.

Комиссар, подойдя, шепнул Зубавину. Тот прервал допрос и пошёл в

штаб.

— С этим-то, что делать? — спросил вдогонку Обухов.

— Заприте пока! Пусть посидит, после разберёмся!

В штабе Зубавина ожидал посыльный, приехавший из главка

дивизии. Сидор Борисович принял увесистый пакет, небрежно разорвал и прочёл. Потом скомкал бумагу, положил в пепельницу, поджёг.

В приказе ставилась задача передислокации полка. — Два дня на

сборы. Переезжаем в хутор Лесной, — сказал он командирам взводов.

5

Павел сидел взаперти, где вчера томился брат, ожидавший, как и он

теперь, расстрела. Любопытный Архип, охраняющий сарай в дневные часы, подсел к окну с металлической решёткой, у которого не было стекла, и повёл разговор: — Это правда, был твой кровный братец, али так сказал, совравши?

Павлу было не до разговоров. Не хотелось никому ничего объяснять.

Но помолчав, ответил: — Да, Архип, правда. Мой брат.

— Иш кака карусель? Вот, что жизнь понаделала! Многие щас так

воюють: родственник, против родственника. А чо делать? Не понимают люди, что большевики добро несуть, хотят рабоче-крестьянскую власть наладить. Дай ей господь шансу. Ленин вот из ваших будет, из дворян значит, а правильно мыслит, за народ вступился. Добивается, чтобы по справедливости всё было, по честному. А, что ваши предлагають? Опять с мужика три шкуры драть? Вот что получат! — Архип показал сложенную пальцами руки фигу. — Хотя тебя понять можно. Молодой горячий. Конечно, жалко родного-то. Тоже не знаю, как поступил бы, будь на твоём месте. — Старик затянулся обжигающим пальцы окурком, свёрнутым из газеты и, поплевав на него, потушил о ладошку. — А, ты, вот, что, парень, — сказал скрипучим голоском, — покайся командиру, да перед хлопцами. Сидор Борисыч — мужик справедливый, поймёть. Какова невидаль — беляка упустил? Всё равно ничего не сказал бы. Ну и шут с ним. Сбежал и сбежал. Ты искупись. Скажи, мол, в бою докажешь преданность идее нашей.

— Нет, Архип, — ответил Павел. — Ничуть не каюсь в поступке. Только

сейчас остаюсь доволен в выборе.

— Вот дурень! Его стрельнуть завтра, а он доволен?

— Тебе этого не вразумить, — сказал Павел и отошёл от окна, дав

понять, что не желает больше вести беседу. Сел на солому.

Вторую ночь подряд пролежал, не смыкая глаз. Наступило утро.

Услышал за стенами сарая возню: скрип телег, ржание лошадей, какие-то команды. «Опять в бой, — подумал. — Сейчас, наверное, придут и…»

Встал, размялся, чтобы выглядеть свежее, не желая, смотреться

перед убийцами жалким, напуганным.

Полк Зубавина приготовился к маршу, ждал команду. В штабе

совещались. Сидор Борисович инструктировал взводных. Когда разошлись, Обухов спросил что делать с Синицыным, предложив расстрелять. Зачем, мол, лишняя забота, — держать караул для негодяя, когда люди на счету. Командир не задумываясь, отмахнулся: — Делай, как знаешь, не до него сейчас.

За Павлом пришли два бойца — Степан и Даниил во главе с братом

Обухова. Вывели на улицу, дали лопату.

— Пойдём! — командовал Митяй, — стрелять буду контру.

Красноармейцы нехотя плелись сзади. Митяй маршировал впереди.

Вышли за хутор. Остановились возле леска.

— Всё! — крикнул Митяй. — Тормозитесь. Куда ещё дальше? Только

ноги сбивать? Наши гляди, скоро поедут. Здесь рой!

Конвоиры сели на траву. Павел огляделся вокруг. «Скучновато

будет тут лежать, — подумал, — не могли веселее места найти, там, на холме где-нибудь». — Отмерил лопатой размер, обозначил границы и принялся копать для себя могилу. Бойцы курили, посмеивались.

— Сам его шлёпну, не мешайтесь, — говорил Митяй однополчанам. —

Для этой вражины давно патроны отложил.

— Да ради бога, — ответил Степан. — Лично мне противно этим делом

заниматься — в безоружного-то палить.

— Ты что такое говоришь?! — психуя, заорал младший Обухов. —

Противно стрелять во врагов революции?! Классовый враг должен быть уничтожен! Смотри Стёпа, чтобы не слышал больше гадких речей!

В порыве гнева Митяй ходил по кругу и размахивал руками,

покрикивая на сослуживцев, точно копируя манеру поведения комиссара.

— Ладно, заткнись! — не выдержал Даниил. — Чего командуешь! —

Хочется и стреляй, а к словам не цепляйся. А то не посмотрю, что брат — начальник! Схлопочешь! Степан поддержал товарища. Обухов наигранно улыбнулся, испугавшись обидевшихся сослуживцев и начал заискивать.

Павел углубился по колено. Митяю не терпелось, похаживал рядом,

крутя барабан нагана. — Копай быстрее, собака! Чего еле шевелишься?

— А ты бы кончину торопил? — вступился Степан. — Сядь, ни

мельтеши, пусть человек подышит перед смертью!

Павел откинул лопату и встал на краю ямы. — Всё! Больше рыть не

стану. Стреляй. Устал я.

Митяй крутанул барабан револьвера и прошёл мимо, напевая что-то под нос. — На! Контра! Именем революции, получи, гад! Прицелившись, на вытянутую руку, стрельнул в плечо. Сделал это в излюбленной манере, чтобы заставить мучиться врага революции, доказывая ненависть к классу эксплуататоров.

Павел пал на колени возле ямы. Схватился за раненное место,

превозмогая боль, пытался подняться, но клонило к земле.

— Стреляй, сволочь, зачем мучаешь! — крикнул он, встав в рост.

Даниил и Степан отвернулись. Вдруг в расположении полка

послышался грохот разорвавшегося снаряда, раздались выстрелы, шум и крики. Митяй бросил взгляд в сторону хутора: — Смотайся, Даня, погляди, что там?

Из-за деревьев не было видно, и тот, как ни странно подчинился,

помчался разведать обстановку. Митяй продолжил казнь, поднял пистолет, нацелился Павлу в голову, желая быстрее закончить, потому, что выстрелы доносились чаще и интерес к любимому делу пропал. Но не успел нажать на курок. Из-за деревьев прозвучал выстрел, и Митяй рухнул на землю. Пуля попала в затылок. Степан успел только передёрнуть затвор карабина и повернуться в сторону стрелка. Упал, сражённый в грудь.

На коне подскочил поручик, которого Павел выручил из плена вместе

с Глебом. Ловко спешился и, бросив поводья, подбежал.

— Живой? — спросил, улыбнувшись.

Павлу стало легче, увидев улыбку храбреца.

В это время белые части большими силами атаковали, а

красноармейцы, свернувшие позиции, находясь в походном состоянии, были настигнуты врасплох.

Даниил подбегал к хутору. Его догнал, верхом на коне, Трофим

Обухов. Крикнул: — Где Митька! Брат где?!

— Там в лесу, Синицына расстреливает, — махнул рукой солдат. —

Что произошло, Трофим Егорыч?!

— Белые прорвались! Иди быстрей, занимай позицию! —

Скомандовал комиссар и поскакал в сторону леса, куда указал боец. Выскочил на поляну, где рыл могилу Синицын и, увидев убитого брата, выхватил из кобуры маузер. Поручик, перевязывая раненого Павла, услышал топот копыт, схватил, лежавший рядом револьвер, и обстрелял приближающегося Обухова. Лошадь комиссара, испугавшись, дёрнулась в сторону и потащила в лес. Офицер стрелял вдогонку, но тот невредимым скрылся за деревьями.

Отряду красных пришлось спешно убегать, чтобы сохранить людей и

орудия. Не было времени на перевод полка из походного в боевое положение. Белым удалось внезапным нападением занять хутор.

Спаситель отвёз Павла в передвижной лазарет, переодев в

запасную одежду. Отважный поручик служил под командованием Глеба, был капитану преданным, надёжным другом. Звали его — Егор Томин. Всю войну шли с Глебом бок обок. Егор не случайно оказался на месте, где расстреливали Павла. Перед наступлением по просьбе Глеба взял языка и был в курсе многого. Томин благодарил бога, что так удачно получилось. Выполнить приказ капитана Синицына, было для него делом чести.

Это Глеб упросил командование раньше планированного начать

атаку. Чувствовал, что брату грозит опасность. Не оставалось сомнения, что его уличили в организации побега. Ротмистру пришлось рискнуть, дать штабу такую информацию, которая заставила генерала Гаранина принять решение наступать не мешкая. Как лично ходивший в разведку, Глеб убедил штаб в целесообразности операции и его послушали. Ему повезло, что в этом бою удалось одержать победу. Случись обратное — трибунала было бы не избежать. Командование отметило заслуги капитана. Он был представлен к награде. Но любое поощрение для него было ниже душевного вознаграждения, которое испытывал, встретив брата.

Глеб навестил Павла в санчасти. Радовался, увидев в бодром

состоянии. Тот быстро шёл на поправку, видимо положительные эмоции помогали. Приподнялся на койке, приветствуя родного человека.

— Лежи, лежи, не напрягайся, — Глеб заботливо подложил подушку

ему под спину. — Хорошо выглядишь, молодец.

Павел молился в душе, видя брата живым здоровым. Улыбался. Глеб

торжествовал не меньше: — Теперь будет всё хорошо. Принёс документы. Подлечишься, отправлю к отцу. С матерью увидишься. Хоть успокоится. Вчера дал папе телеграмму по воинским каналам, что мы с тобой вместе.

Как бы ни радовался Павел встрече, дума о семье не давала покоя. —

Скажи мне, Глеб, — умиление сменилось грустью, — хутор Лесной теперь чей, под каким флагом?

— Там красные, брат. Твой полк… — Глеб вдруг замолчал, осмыслив

сказанное. Покряхтел, будто першило в горле. Сказал это машинально, без всякого упрёка. Павел не придал словам значения. Но Глеб извинился, мысленно приказав себе больше не заикаться о прошлом брата, понимая какую душевную травму может нанести необдуманной речью. Он нежно потрепал брата и, краснея, сказал вполголоса: — Полк Зубавина там квартирует. Но скоро отобьём. Готовится операция. Только это военная тайна, понимаешь?

— Можешь не сомневаться — ничего не слышал, — Павел глубоко

вздохнул. Глеб, будто врач, определил его тревожное состояние: — Говори, что волнует?

Павел напрягся, крепко сжав его локоть: — Я должен участвовать в

этой операции. Необходимо… Семья там.

— Куда тебе! Лечись! Пока не окрепнешь — никаких операций. Отыщу

твою семью. Обещаю. Как хоть жену звать и сына?

— Елизавета Леонидовна. Сына Костиком назвали.

— Прекрасно. А у меня тоже недавно сынишка родился. Только с

Натали не так часто видимся. Скучаю страшно.

— Хорошо бы встретиться, познакомиться… — помечтал Павел, обняв

здоровой рукой шею брата.

— Свидимся ещё, — ответил тот. — Отвоюем Родину, заживём

рядышком. Будем служить, — жёны с детьми ждать.

— Скорей бы. Надоела неопределённость. А знаешь, Глеб? Надо

жён с детьми к бабушке отправить!

— Думал так. Не получается пока. — Глеб ушёл, передав привет от

Томина.

6

Павел быстро встал на ноги. Глеб, как обещал, отправил его к отцу.

Андрей Михайлович в это время находился в Царицыне по службе, и Софья Аркадьевна была с ним. Как верная жена всегда и везде следовала за мужем.

Нелегко было Павлу добираться до родителей, пришлось преодолеть

немало трудностей. Глеб позаботился, справил брату мундир, шинель, и тот с иголочки, в чине поручика явился по известному адресу.

Отца, как всегда, дома не оказалось. Мать встретила радостно, со

слезами. Усадила за стол, приготовила чай.

— Ты ранен, Павлуша? Это серьёзно? — спросила сдержанно.

Павел развеял опасения, убедил поверить, что здоровью ничто не

угрожает.

— Это был кошмар, когда расстались, — тревожно, но с

достоинством, как подобает жене генерала, сказала Софья Аркадьевна.

— Весь год волнуюсь за вас с Глебом и за отца. Какое опасное

нынче время. Андрей Михайлович показывается редко, всё в разъездах, на фронтах. Боюсь, не выдержу, сынок.

— Главное не расстраивайся без причин. Мы живы. Всё будет

хорошо.

Она подливала сыну чай, угощала вареньем, старалась побаловать.

Индийский чай в это время — большая редкостью, был выдан семьям комсостава накануне в виде пайка интендантом города.

Говорили долго. Наговориться не могли. Софья Аркадьевна хотя и

обижалась на Глеба, ругала за то, что мало пишет, имея возможность информировать о себе через отца, но всё же больше жалела, впрочем, так же как и Павла. Ей были важны любые подробности

— Говоришь — вместе служите?

— Да. В одном полку.

— Он провожал тебя?

— Стояли с ним на перроне, пока не отправился поезд.

— Слышала — женился. Мне не писал об этом. Не соизволил просить

родительского благословения, сорванец. Отец узнал от матери. Глеб с женой ведь во Франции отмечали медовый месяц. У него ребёнок?

— Да говорил об этом. Невестку и племянника не видел, — с тоской в

голосе сказал Павел, думая о Лизе и Косте. — Брат зовёт её — Натали. Сына назвали в честь отца — Андреем.

— Прекрасно, — улыбнулась Софья Аркадьевна, — теперь осталось

женить тебя.

Павел поперхнулся, отставил чашку.

— Простите мама… Я тоже женат, — смущаясь, сказал и, встав из-за

стола, поцеловал. — У нас с Лизой сын Костя.

— Вот как? — спокойно отреагировала на новость Софья Аркадьевна.

— Привыкла ничему не удивляться. Хотя сердце чувствовало что-то. — Встала и подошла к камину. На полке, в позолоченной рамке стоял портрет Андрея Михайловича. Софья Аркадьевна взяла его в руки, провела рукавом по стеклу и поцеловала. — Отец будет рад, — подступила к сыну и обняла. — Значит у меня два внука, а я ещё не видела. Как же быстро повзрослел, Павлуша. Но почему не взял жену с сыном? Окружила бы заботой. У нас им было бы легче. Андрей Михайлович обеспечен хорошим довольствием. В суровое, тяжёлое время это много значит. В конце концов, было бы не так скучно бабушке.

Павел не решился говорить матери, что сам не видел ещё сынишку, и

о ситуации, в которой оказался. Знал её характер, не хотел расстраивать сложностью предначертания, от которого тяжело мучился сам.

— Непременно, в следующий раз, приедем вместе, — заверил он мать. — Дорога нелегка. Одному проще было добраться.

— Ловлю на слове. Буду ждать.

Отца так и не дождались. Позвонил в полночь по телефону,

предупредил, что отбывает в поездку, куда не сказал, хотя было и так ясно, что не на курорт. Павел перебросился с ним лишь несколькими словами. Андрей Михайлович сожалел, что не может приехать.

Прожив у матери неделю, Павел собрался уезжать. С отцом так и не

увиделся.

Возвращаться пришлось труднее. Ближе к фронту ситуация часто

менялась. Территории переходили то к красным, то к белым. Угадать направление пути, не владея информацией, было сложно. Дорога грозила опасностью. Легко можно было оказаться на территории врага.

Поезд застопорился на одной из станций. Начальник станции был

извещён по телеграфу о прорвавшемся впереди маршрута неизвестном отряде партизан, и приказал не выпускать состав до особого распоряжения. Пришлось ждать…

Глеб в это время воевал южнее. Про операцию, о которой говорил

брату в лазарете, не выдумал. Его полк действительно атаковал красных в районе хутора Лесного. В бою получил лёгкое ранение в руку, но седла не покинул, помнил обещание, данное Павлу. Бой закончился, населённый пункт был отбит. Глеб с Егором искали дом, в котором по рассказу брата должны проживать его родственники. Разослал подчинённых, озадачив целью, и сам по очереди заезжал в казачьи дворы. После недолгого объезда Томин позвал командира и показал хату, которую искали. По лицу Егора Глеб понял, что произошло неладное. Резво спрыгнул с коня, не смотря на раненую руку, и вбежал во двор покосившейся мазанки. На траве у входа в дом лежали три порубленных тела. Среди них был ребёнок. Закрыв от ужаса лицо рукой, Глеб присел на лавку. — Это точно они? — спросил он уТомина, не в силах без слёз смотреть на жуткое зрелище.

— Да командир, — ответил Егор, — тётка, живущая напротив,

рассказала. У неё хозяйка дома лежит. Увидев, как постояльцев убивают, с ума спятила. Лихорадит её.

Глеб поднялся. На ватных ногах побрёл к бочке с водой. Окунул

голову, словно после тяжёлого похмелья. Томин подхватил его под руку, видя, как командира колотит и покачивает.

Соседка приняла Глеба за мужа Лизы. Плача, сочувствовала.

Капитан сел к столу: — Кто это сделал? — спросил хуторянку.

Пелагея утёрла слёзы и рассказала, что видела. Рассказывала,

озираясь, осматривая присутствующих, боясь не дай бог встретить лица душегуба. Крестилась и плакала: — Перед тем, как стрельба началась, пришли четверо со звёздами на фуражках. Старшего было видно сразу по одёжке. Товарищи комиссаром кликали. Выведали фамилию у Лизочки, про мужа спросили, про вас значит. Потом и началось… Трудно передать это. Не могу вспоминать.

— Говори, всё как есть говори! — твёрдо сказал Глеб, положив на

стол золотой червонец.

Женщина продолжила: — Марфа испугалась, прибежала ко мне. Мы с

ней за забором схоронились, да всё и видели. Комиссар ударил Лизу в лицо, она сынишку выронила. Во дворе это было. Екатерина Петровна кинулась на него. Защищала дочь. Солдат хватил её саблею по голове, она и упала тут же. Старший Лизу бил, кричал, что за брата Дмитрия такая участь. Потом на глазах у матери полосонул клинком ребёночка… Ирод проклятый! И Лизу тоже зарубил. Но, сперва, надругались над нею. Тяжело вспоминать добрые люди, но всё как на духу высказала, — крестилась Пелагея.

Глеб встал. В соседней комнате на кровати охала Марфа.

— Дай ей спирту, Егор, — сказал он — может, отпустит лихорадка.-

Вышел во двор, где ожидали бойцы, попросил у хорунжего закурить.

— Вы же не курите, Глеб Андреевич, — сказал тот, подав портсигар,

но увидев настроение командира, замолчал, чиркнул спичку.

Докурив папиросу, Глеб провёл взглядом по лицам солдат и тяжело

вздохнул. — Поможете, други?

Глеб похоронил родственников на местном кладбище, воздав

почести. Пригласил батюшку для отпевания. Кресты заказал местному столяру с надписями имен и дат.

«Что же брату скажу, — думал Глеб, — это глубоко ранит его душу. Эх

Павлик, Павлуша.»

7

Павел полдня отдыхал на железнодорожной станции. Вышел из

вагона и прогуливаясь, ждал, когда дежурный по станции подаст звоном колокола сигнал об отправке эшелона. Кругом толпился народ, изнывая от неопределённости. Увидел офицера шагающего по перрону с головы паровоза, махавшего ему рукой: — Синицын! Павлуцио! Дружище, ты ли это? — кричал Сергей Рунич. — Сколько не виделись!

— Серж? — удивился Павел. Вот фокус! Едем в одном поезде и не

знаем.

Друзья обнялись, пожали руки, отойдя в сторону, пропустили, идущий

строем караульный наряд.

— А я слышал, у красных служишь, — засмеявшись, сказал Сергей.-

Боронят языки!.. Типун им на них! Какими судьбами? Вижу, ранен? Горжусь, брат, горжусь тобой! Быть раненым в бою — честь для солдата!

— В Царицын ездил к своим, пока рука заживает. Возвращаюсь в

часть. С братом Глебом вместе служим.

— Небось, на полную катушку отдыхал, с барышнями встречался!

Завидую!

— Да куда там с рукой. У матери просидел. Отца увидеть и то не

пришлось.

— Да, брат, время нынче пакостное! Иной раз волком хочется выть.

А помнишь, кадетами дружили? Ну да, что стоим! Встречу отметить надо. Угощаю! Надолго застопорились. Узнавал. Впереди, говорят, банда орудует. Пока не разберутся с ними, со станции не выпустят.

Они зашли в частный подвальчик питейного заведения. Несмотря на

военные события, там звучала музыка, посетители закусывали, вели разговоры. Полно было офицеров. В дальнем углу скрипач теребил смычком инструмент. Звучал еврейский танец. Клубы табачного дыма зависали над потолком. Рунич позвал бойкого паренька, одетого в белую рубаху на выпуск и в тёмную жилетку, заказал принести коньяку и закуску. Шампанское, сказал Павлу пить негоже, вот когда настанет праздник победы, тогда без него не обойтись. Стол был накрыт, друзья выпили. Сергей не останавливался, говорил, шутил, расспрашивал: — Как неожиданно свела нас вновь судьба. Представляешь, Павлуша, три дня назад проехал этой дорогой спокойно, а теперь нате… — красные. Откуда взялись? Ну да ладно, оно и к лучшему, если б не они, может, и не увиделись. Помнишь Пьера Росткова?

Конец ознакомительного фрагмента.