Дневник инженера Силúцкого

Юрий Торин, 2017

Стилизация под эпистолярный жанр начала XX в. Литературный стиль автором определён как «дореволюционный имперский стимпанк». Данный текст ни в коем разе не претендует на историческую точность и достоверность. Любые совпадения с историческими личностями начала XX в случайны. Все расхождения с исторически достоверными воинскими званиями, устройством армейских подразделений и описанием машин, механизмов и устройств, названия учебных заведений и наличие или же отсутствие стратегических и фортификационных объектов и сооружений в указанном месте и т.п. – на совести автора. Рассказ ведётся от имени военного инженера по имени Станúслав Силúцкий, поляка по происхождению, католика, холостого, около 33 лет от роду, попавшего в странный археологический гарнизон на Таманском полуострове в Черноморской губернии неподалёку от Крыма, а точнее, по ту сторону Керченского пролива весной около 1902 года. Повесть является первой частью трилогии. Написана на основе реальных событий.

Весна

1

Прибыл с чемоданом в гарнизон в аккурат на Пасху. Встретили радушно. Проклятые дороги в этой Тамани! Растрясло. Поездом сюда не добраться, на перекладных доехал. В пылище весь. Захолустье, дикость, и цены на всё решительно бессовестные. Еда так себе, но и то слава Богу.

В гарнизоне успел только отрапортовать, пока было кому. Пасхальный день: все уже нетверёзые были!

Всё здесь непривычное, особенное: и люди, и природа, и климат, и местные животины. Да и я сам здесь какой-то другой делаюсь.

В здешней глуши нет ничего, что хотя бы отдалённо напоминало светское общество. От скуки начал вести дневник.

Здесь всё настолько первобытно, что я, право, боюсь потерять человеческий облик.

2

Пьянство в гарнизоне процветает чудовищное! Одни чачу всю ночь хлещут, другие чуть свет на зурне наяривают. Офицеры состязаются в сквернословии, шутки злы и опасны.

Спрятавшись от начальника гарнизона, сам генерал-аншеф, будучи в белой горячке грозит офицерам трибуналом и призывает забрать у турок Истамбул-Константинополь! Вода из крана солёная. Пьют горькую. Мне, непьющему, здесь несладко, но зато нескучно.

3

Третьего дня в гарнизон прибыли два одинаковых ýнтера, чистых борова, грязные канальи. Напоили всех, учинили драку на глазах у приезжих мамзелей, генерал-аншефа накачали до положения риз, отчего он, кряжистый, но низкорослый, впал в первобытное неистовство: на словах отправил всех в Сибирь, и наконец, сам себя отправил в отставку. Превзойдя самого себя!

Боровы-унтерà объявили себя внутренней полицией, пренебрегают караульной службою и очередью дневального.

Между тем меня за трезвость прозвали отцом Станúславом. Матка бóзка, куда я попал?!

4

Нынче май, водящиеся здесь во множестве сколопендры становятся смертельно ядовиты, потому надобно вытряхивать сапоги, прежде чем надевать. Высокий берег обваливается в море целыми кусками. Сосед по койке напоказ шпарит по-немецки в присутствии офицеров, у меня оскомина от его скверного произношения. Потому ем сладкие ворованные яблоки и в полемику не вступаю. Землекопы на полигоне разговаривают в ямах исключительно матом, но между собой.

Скворцы жирны и почти вовсе не летают по причине изобилия подножного корма — с подвод просыпается зерно. Зевс пёс. Кроты свиньи. От ежедневных яиц скоро закукарекаем.

Ложки воруют. А кто — неизвестно. Свою ношу с собою. Окуляры зелёного стекла снимаю только на ночь.

Тишкóм поговаривают о моём будущем повышении. Чем чёрт морской не шутит!

5

Нынче страху натерпелся: сижу в яме по шею, документально фиксирую на планшете всё, что отрыли землекопы, увлёкся, сосредоточившись. А рядом паровой экскаватор трудится. Задумался и слышу: господа офицеры оживились. Оглядываюсь — а эта махина уж возле моей ямы ковшúщем скребет. Езус Мария! Кричу, стой, чёрт, так тебя и разэтак! А архаровцы — а ну ржать, во главе с главным козлотуром!

В воскресенье в музеум ездил, отдал сто рублей. Вот труда и таланта было древним грекам не занимать. Мамзели. Всюду мерещатся мамзели. Тут с этим строго, а они ни в какую. Ходят приезжие, к морю отдыхать приехали. Неглиже. Срам-то какой! И мы — в глине по уши, тут как тут.

А штабс-капитан, оказался знатным меломаном, давеча ночью под граммофон и горячительное человек десять плясать изволили. Чистая вакханалия, прости Господи! Амфору из ямы украли. Грешим на землекопов.

6

Давеча проверка была, высокое начальство. Все ждали бульдога с брыльями и аксельбантами — ан нет! Дама в чине, с хлыстиком, в перчатках. Росточку невысокого, щупловатая, стрижена коротко, голос такой, что генерал-аншеф, коротышка, перед ней навытяжку, и на цыблах, на цыблах, глазки пучит, как лягва. И через дикарские свои бакенбàрдищи дышать боится — перегар-с.

Забрала ящики и в штабном дилижансе укатила. Фурия.

И тут — дожди на трое суток. Вышел к поварам по надобности — а он — ничком лежит, мордой в лужу.

Я его палкой перевернул — точно, издох вовсе. Ёж. Крупный. Жаль его, совсем ведь как человек: лежит врастопырку, ладошки, пяточки, а ведь, семья, детишки даже может быть. Должнó, мотором сбило насмерть. Завернул во что-то, отнёс на окраину, зарыл руками в землю.

Хотел за упокой помолиться, но не стал. В Новом Завете ничего об ежах не сказано, вдруг грех.

Дороги развезло. Телеги вязнут. Работа стоит. Служба идёт.

7

Все сослуживцы, кто меня младше по возрасту, шутят, дескать, где я прячу портрет, который стареет и пьёт водку вместо меня?

8

В гарнизоне служит… баба! Фамилия-то неопределённая. И ведь как вскрылось: один из унтерóв-бóровов заподозрил неладное: трое закрылись в кладовóй и сидят тихо. Чего сидят?! Почему тихо?! Стучал, кричал, выбил дверь наконец — а они полюбуйтесь — сидр пьют! Как говорят англичане — топлесс. То есть выше пояса совершенно безо всего. И кружки с сидром в руках.

Сутки гауптвахты. Скандал подавили в корне, все служат далее во благо Отечества.

Однако!..

Лето

9

Это только так говорится, что в поле работаем. Тут в поле — стена, а за стеной — вагоны, цистерны, паровозы перекликаются, пыхтят. Чёрное золото возят.

Календарная весна закончилась, уже неделю стоит жара неимоверная, вода в кране по расписанию. Окуляры зелёного стекла весь день ношу не снимая. Снял недавно на полчаса — так ходил-щурился. Как тут вообще без них можно?!

Вечером спускался к морю: благодать, да и только. Говорят, опять видали дельфинов. А мне пока только змеи попадаются. Прапорщика сколопендра укусила за непечатное, так он её в бутыль со спиртом сунул, не растерялся. Мексиканскую настойку, говорит, пить стану! Пусть настоится. Аллàхари, бусурмане! Сосед пропал, сбежал с какой-то гречанкой, в Турцию, говорят. А присяга как же?.. Не одобряю… Офицер Данилевич статский вечерний костюм покупать поехал, так до сих пор нет. Ни его, ни костюма. Дельфинов тоже не видать.

Пекло.

10

По ночам тишь стоит, цикады стрекочут, благодать, слышно, как вдалеке у порта, сваи забивают. Да генерал-аншеф во сне бормочет хриплым басом за стенкой:"Вэйбл, вьобл… Ххэй-я!..Жуччья!."И тому подобное.

А то и приникнет к койке, колыбельную споёт на сон грядущий, собственного сочинения. Из цезурного — только союзы. Колыбельная сала и цыбули в два, в три часа ночи. Ох, матка бозка, несносный старикан! Тангó танцует в исподнем под граммофон. Америке кулачищем грозит. Монокль вечно теряет. Одно слово — «ххэй-я»!

11

Давеча в гарнизон артисты московские приехали, цыгане. С танцовщицами! И дурачок наш полковóй вокруг цыганского стола кружит, и уж тянет ко рту лакомые кусочки, и уж со всех недопитых рюмок в одну сливает: «Дозвольте, господа цыгане, и мне угоститься чем Бог послал?!» Позор, да и только.

Генерала мы в ковёр закатали и рот кляпом заткнули. Чтоб репутацию не подмочить. И пошли у нас песни, гитары, танцы с бубнами — до рассвета! Вина — море разливанное. Офицеры сразу сделались этакие фазаны, оперение распустили, и давай артисток обхаживать. Одна — брунетка, а другая, вообразите, блондинка, харàктерные обе. Глазами так и стреляют. Огонь, а не мамзели. Фам фаталь!

А аншеф в ковре беснуется. Потеха!

12

Приятель мой новый, обер-офицер Белорус остроумен, артистичен, злопамятен — вот все качества хорошего руководителя. Тощ, в поле носит шляпу-боливар. Солнце-то лютое. С его лёгкой руки шутки про мой преувеличенно преклонный возраст сделались неслыханно популярны. Мне предлагают несуществующие льготы, осведомляются о моём здоровье и ссылаются на события двадцатилетней давности, уверяя, что я уже тогда был достаточно стар. Меж тем я строен, нормально сложён и на конституцию свою жаловаться оснований не имею.

Жалование здесь мне положили пристойное, а вот и вправду — зачитан приказ о повышении в должности! Меня и ряда сослуживцев. Ушам не поверил и даже прослезился, ибо сентиментален и от злых людей в своё время претерпел премного. Как говорит наш Ибрагим, на всё воля Всевышнего. Или, как говàривал наш старенький ксёндз, всё в руце Божьей, бонч воля твоя.

13

Все как есть, утром в синематограф укатили на двух экипажах, за тридцать вёрст в Анапу. Да и пивная там знатная: «Демократия», город всё-таки, а не наше захолустье.

Только я ещё раньше к таманскому дилижансу направился, и вышло, что явился на час раньше. Прежде не случалось со мной такого, да и хронометр был при мне. Чтоб скоротать время, дошёл до моря, обозревàл брошенные бульдозеры и лодки.

И тут — о чудо! Спинки мокрые, брызги, да парочкой, парочкой в лазурных волнах резвятся! Фонтанчики пускают! Езус Мария! Дельфины! Засмотрелся с кручи, чуть на дилижанс не опоздал. Вот же чудо из чудес!

А доехал — блуждал окольными путями, потому как карты нет, карты не положены.

Вышел опять-таки к морю, а там — девица верхом, коней купает. И блестит всё, сверкает, как в легенде какой древнегреческой!

Скинул я мундир, окуляры, хронометр рядышком, сапоги, планшетку свою на камушек честь по чести — и в воду! Алилуйя! Вынырнул — а их и след простыл. На месте вещи, а коней нет. Амазонки тоже. Вот досада, неужто померещилось от жары? Лучше бы даже мундир украли! Надо было идти в кавалерию…

14

Из Варшавы открытку прислали! И из Праги — другую, в красках, с видом на башни ратуши. Ещё — из Петербурга. А дальше — греческий остров Парос, Мюнхен, Вена… Пересматриваю — перечитываю, даже не верится, что где-то существует ещё моя Варшава… Друзья пишут. Это хорошо, что в этой провинциальной тмутаракани, в этой глуши хотя бы имеется почта! Конечно, корреспонденция идёт чертовски долго, но ведь идёт!

Почтмейстер — молодая женщина. Раздражительна крайне. Брови ниткою. Губы пурпурные. Отчего-то скандал устроила. Очереди нет, спешу, пришёл за почтою, а она ожидать велела четверть часа. Но ведь на службе же она! Грубить не стал, хотя конверт тридцать рублей стал стоить, противу апрельского четвертного!

В дилижансе подсела улыбчивая стройная дамочка-блондинка в соломенной шляпке, поддержал разговор из вежливости только: назвалàсь, рассказала, где живёт с подругами, и как подруг зовут — в том же вагоне ехали. Так к вечеру, вообразите — в гарнизоне у меня уже репутация дамского угодника, и будто бы я дамочку за коленку трогал! Говорят, та ещё особа, известного сорта дамочка…

Ах, господа обер-офицеры!.. Что ж, надо ж как-то и развлекаться, таковы здешние нравы: сплетни в гарнизоне — вид досуга. Но надобно и знать меру! Эх, в Варшаву бы сейчас…

15

Зевс — пёс. Помесь алабàя с мастифом. Если мимо сардельку несут, Зевс делает"вуфф", и подбирает добычу. Если Зевс недоволен, он делает"вуфф".

Огромен, как полосатый телёнок. Если в природе бывают полосатые телята. Кошку или болонку какую может шутя перекусить пополам. Он наш сторож. Очень любит, когда его чешут, любимец всего гарнизона. Кушает из тазика, в два приема. Вырос этакий здоровяк, а всё забывает, что уже не щенок. Если кто шумит или через забор в шутку лазает, Зевс делает"вуфф!".

16

Нравы в гарнизоне сделались истинно пиратские. Рядовые носят какие-то треуголки, пестрые тряпки, бород и усов не бреют, словно одичали. В ушах видал серьги. За недостатком воды пьют всё, что горит. Ножи на поясе. Полная каррамба. Обер-офицера Белоруса уважают безмерно. Опять же, цыгане. Горланят чистую похабщину. Голые при луне танцевать станут скоро. В дилижанс садятся — так это сплошной"на абордаж"! Вуфф и ещѐ раз вуфф!

17

Хоть и говаривал царь Соломон, мол, во многом знании — много печали, а всё же жажда к познанию во мне сильнее жажды и голода телесных. Недаром я стандарты учил, и системы координат тоже.

Неразлучный наш спутник — оптический прибор нивелир в нарочитом жёлтом чемоданчике, тренога с винтами — к нему, да рейка телескопическая с сантиметровыми делениями. Метр спиральный, называемый рулеткою, французское изобретение — на пять, на десять и на тридцать метров длины. Вот бы порадовался старина Эвклид, а уж Лобачевский с Риманом и Бойяи уж точно бы позлорадствовали!

Череп отрыли, 5 сантиметров всего. Зверь крот. Мементо мори!

Окуляры зелёного стекла ношу не снимая.

Сосед Сандро снова объявился, гречанка его бросила. Теперь какой-то"юнга"за ним таскается. Афины какие-то, прости Господи.

18

Неделю к дневнику не притрагивался. Что ж, на таком ветру не попишешь, аж в ушах свистит. В увольнение ездил, развеяться. Губерния-то обширная. А назад — оказия вышла — на гоночном автомобиле, с водителем, граммофоном и двумя мамзелями. Ни бельмеса по-русски не понимают, француженки. Курят на ходу папиросы все трое. Хохочут. Кур давят.

Верблюда дромадера белой масти чуть не сбили на дороге. Лимонады пьют. Снова хохочут. Зубы белые. На гоночном дальше прокатили. Тут уже пёхом.

Успел к обеду. Подавали мясное. Это славно, славно! Доехал кое-как, окрестности обозрел, зад отбил.

19

Касаемо кулинарных пристрастий, тут у всех могут быть свои причуды.

Меня вот обер-офицеры уличили в поедании казённых пряников, кои были

на всех выделены. Признал, покаялся, мол, да: съел единолично и с превеликим удовольствием. Однако неправоту свою признаю, и впредь обязуюсь боевых товарищей не объедать, хотя пряники эти нежно обожаю, и люблю чрезвычайно.

Не успел приехать — землекопы громадный глиняный горшок отрыли, зовóмый по-древнегречески пúфос. Пустой и совершенно целый!

С предосторожностями в гарнизон доставлен, аки младенец, и уж генерал-аншеф вокруг него пляшет, обнимает горшок и смеётся, как химера.

Фотографический аппарат мы, само собой, применили по назначению. А господа обер-офицеры изволили намекнуть, что я незамедлительно негативы в германский генштаб доставлю, и сейчас за то получу тридцать серебряных пфенингов. Ах, как они все ошибаются…Иуда из меня некудышный.

20

Вообразите: сегодня с обер-офицерами и прапорщиком — в пинг-понг, на столе, который — партейку сладили, один на один. Заведение есть неподалеку преуютнейшее.

Затем ещё, и ещё партейку. Азартная игра, я вам доложу! Обстановка претенциозная: на стенах картины маслом, часы механические с маятником. Стеклянные стены кругом, как в оранжерее. Часы, признаться, мы чуть не разбили, до такого куража дело дошло. Прапорщик Берёза, каналья, всех обыграл и в чемпионы вышел. Однако же, сей досуг мне по нраву!

Но зато надобно в этом заведении горячительного заказывать, и тогда хоть всю ночь играй, гость дорогой! Господа обер-офицеры дразнят мудрёно амбидекстером, потому как обеими руками одинаково владею ракеткою.

21

Вероятно, Вы полагаете, что я катаюсь тут, аки сыр в масле, и мне мёдом намазано? Отнюдь, вот, извольте ознакомится: по дороге в поле и обратно паровой дилижанс наш, случается, подолгу стоит на железнодорожном переезде, пропуская лязгающий состав цистерн. А наш седовласый шофёр с вислыми седыми усами, переходящими в благообразные бакенбарды — курит трубку, утробно кашляет громогласно и невнятно ругает матерно железнодорожников в ожидании сигнала семафора.

Крысы и мыши грызут изоляцию электропроводов, посему повсюду расквартированы штатные коты и кошки. И кормёжка, и служба им.

Оставшиеся татуированные землекопы сделались от загара и пыли черны как арапы. Сквозь зубы цедят чёрной бранью. Потому как при длительной работе с лопатой плечевые суставы ноют нестерпимо. Нужда и алчность всему виной! Фельдшера у нас нет. До ближайшего ехать 10 верст.

Окуляры зелёного стекла ношу не снимая. Солнце лютое. Ветер со всех сторон. Погода по четыре раза в день меняется.

Изладил себе самодельную лесенку из аршинных реек, выбираюсь по ней из раскопов и траншей, потом следом за собой за шнур вытягиваю. Иначе и не вылезти. Ямы есть и в полтора, и в два человеческих роста.

Днём иногда цеппелины пролетают над головой, а потом командованию дагерротипы на стол: вот-с, полюбуйтесь, чем обер-офицеры и прочие, мол, заняты.

Фурия-госпожа на раскоп приезжала.

Разыскивала дезертиров и не убёг ли кто в Крым самовольно. С водой стало получше, но надобно делать запасы. Мало ли что будет завтра.

Сколопендра дорогу перебежала по пути на ужин: крупна, бестия, и по-своему красива.

К ложке своей присовокупил вилку, вышла разъёмная конструкция. К столовым приборам я неравнодушен.

22

Когда враг рода человеческого уже совсем было отчаялся, видя плоды просвещения и машинного прогресса, он измыслил аглицкий футбол. Видали бы вы, до какого неистовства доходит русский человек, когда идёт прямая трансляция со стадиона! Прильнув к рупору радиопередатчика и перестав даже дышать, штабс-капитан сжимает драгоценную пивную бутылку, словно горло басурманина.

Господа офицеры самозабвенно обращаются в слух, и в этот миг горе шумящему! А уж во время крика"гол!"ор стоит такой, хоть святых выноси! И скачут, и братаются-лобызаются, и пиво пьют, и нà головы льют, а ежели нам забьют, то тотчас кричат, что на поле одни продажные содомиты, умом недалёкие и к футболу аглицкому от рождения не способные.

23

Ах, Езус Мария, как же в этом захолустье отчаянно не хватает театра! Не достаёт светской жизни, городских утех. О, где вы теперь, столичные красавицы? Где надменная гордячка, длинноногая Эльвира Зубровская? Где юная стервочка и модница, волоокая Лилия Лебедзинская? Где сёстры-близняшки С., чьи очи, как июльское небо в полдень?..

Всё кануло в Лету, и даже степной суслик не просвистит. Не водятся они тут, паршивцы. Где, наконец, наша сербская принцесса, от черных волос которой сходит с ума пол-Петербурга? Где ты, добрейший пан Войцеховский, что палил в нас картечью, когда мы по ночам лазали через окно к его старшей дочери? Не слышно степного суслика. Лишь надрывно стонут в поднебесье черноморские чайки, да рычат паровые бульдозеры.

24

Посреди ночи снится кошмар, будто навис надо мной кто-то, и этак взрёвывает дико и невнятно:"ýмболск… чàйнаболд… энэйблд…"И через раз матерно.

"Чего тебе?.." — пробую я продраться сквозь сон. А этот снова за своё:"сучья… барсучья… Бугэлла!!" — как рявкнет! А дальше снова — отборно да матерно.

Проснулся я, вскочил разом — и вправду — стоит сам генерал-аншеф, в одних подштанниках его превосходительство, монокля нет, а вместо лица — свиное рыло! Пузо круглое, волосатое. И тем рылом он водкою и рыбой на меня дышит невыносимо, и предлагает вдвоем повариху снасильничать!

Меня пот холодный прошиб, а он меня облапил и ну кружить, ну плясать! Топочет, очи красные, дикие. «Бугэлла, — кричит, — гумбал… э ххэйя!!!».

Тут я пожалел, что нет у нас экзорциста, или хотя бы полкового священника. Ибо если демон Бугэлло овладел его превосходительством — пиши пропало! И вот почему: станешь и песни петь с ним, и плясать, и водку пить, и неровен час, повариху… того. Бугэлло — он неистовый!

Господам офицерам грозит содомским соитием, требует любимый граммофон завести, все у него скоты и курвы паскудные, и нету от Бугэлло никакого спасения, кроме утреннего солнца. А нам — изволь на службу, в поле. Воняет, как козёл. Что делать с ним, ума не приложу. Начальник всё ж таки, какой ни на есть, а начальник…

25

Недаром я опасался, что нет у нас фельдшера и до госпиталя верст под тридцать. Вечер, сидим чинно, обер-офицеры хорошее вино смакуют, в картишки перекидываются. Сверху генералов граммофон жужжит.

Тут влетает рядовой Афоня, руки трусятся, орёт благим матом. Карты и вино побросали, выбегаем все — лежит на койке боец (тот самый, который баба с сидром), а из пуза торчит карандаш какой-то. Лежит боец и лыка не вяжет. Оказался генералов ланцет! Кричим, кто пырнул?! Отвечает, я сама. И достать порывается. А фельдшера нет! И вечер на дворе.

Господа обер-офицеры мигом трезвеют, один руки ей держит, другой побежал к телефону в штаб. Третий ищет трезвого, чтоб за руль сел. Выхожу я один трезвый. Ланцет в пузе торчит. В аптечке полковой три капли йода, ножницы и старые бинты. Спирт медицинский выпит давно! Извольте оказывать первую помощь. Тут прибегает"телефонист"и докладывает, что вызвал дохтура в паровом тарантасе.

Ланцет торчит из пуза, доложили аншефу, тот мигом трезвеет, заводит граммофон погромче и божится, что его новые ланцеты кем-то третьего дня украдены: «Граммофон люблю, ну и что? Ну и что?! А я спал, я спал!!»

Она орёт по-матушке, руки держат, остальные у ворот курят, дохтура в тарантасе ждут. Обсуждают шепотом, потому дело подсудное и керосином пахнет, а дохтур обязан будет в жандармерию доложить.

В жирý ланцет торчит. Приехал-таки тарантас, на носилках её вынесли, и с документами и сопровождающим отправили с богом в госпиталь. Генерал по комнате мечется с телефонной трубкою, верещит, что теперь ему точно уж тюрьмы не миновать. «А я спал, я спал!!»Но обошлось всё.

Через день посланцы прибыли обратно,"самурай"наш жив-здоров, аншеф ей тот ланцет на память подарил. Но жандармы побывàли, и командованию мы доложили. Самурая демобилизуют и отправляют домой. А я полковую аптечку взялся укомплектовать. Мало ли что!

Вот такой у нас коленкóр вышел однажды.

26

Вообразите, здешнее пиво стоит, как питьевая вода! То есть вода почти тех же денег стоит. А коли разницы в деньгах нету, зачем воду пить? Пиво знатное, бархатное. Обер-офицер Плотник как всегда красноречив в застолье. Именины обер-офицера Белоруса мы справили, и я себе пару кружечек бархатного позволил, потому как ежели мы за день в поле не издохли, так имеем право. Солнце палит, как в Туркестане. На горизонте Керчь виднеется. Под ногами пыль по щиколотку, это глина после снятого слоя чернозёма и суглинка под колесами и траками в пыль превращается. Сами в зеркало глядимся — как есть арапы!

Да ещё Сандрó, дурачок наш полковой, юродствует, потому как ходит с непокрытою головой, и темечко ему напекает изрядно. Давеча перед обер-офицерами сел по-турецки прямо в пыль посреди поля среди раскопов, аки нищий на паперти, и ну ладонями пыль загребать перед собой, да вокруг себя, да приговаривать этак озлобленно и обиженно: «А-а-а, прогоняете дурачка?!.. Ничего, дурачок вам ещё всем покажет кузькину мать… Все думают, что дурачок, а я рраз — хóба — и уже и не дурачок вовсе!». Изрядно зрителей тем потешил.

Давеча нёс я покупнýю воду, так за воротами гарнизона пристал какой-то извозчик, хотел отнять. Попросил бы по-человечески — я бы дал! А так — я его полными флягами по сусалам. Мундир меня обязывает. Не иначе лазутчик, турок какой-то.

Ночью камень с поля привезли, огромный, видом навроде черепашьего панциря. К чему бы такой камень?.. Тайна сия велика еси!

27

Мода странная появилась: по вечерам рассказывают друг другу истории, одна нелепее другой, да ещё ссылаются на разных авторитетных персон, да фотокарточками размахивают. А тут тебе и мамзели-певуньи бородатые, и мавры с двумя причиндалами, и погребения с русалками, и с сатирами козлоногими, и с якобы подлинными кентавровыми скелетами!! И рейка рядом геодезическая, и стрелка"север", и чёрт дымчатый знает что ещё!!!

Ну ведь фабрикация, чистой воды фальшивка, но как мастерски сделано! Молодцы ведь шельмы!

Давеча слух прошёл, будто ночью у пирса видали германскую субмарину.

Принимала якобы груз темрюкского коньяку.

Писем на почте нет, зато почтмейстерша гнев на милость сменила. На шее червоные бусы, глаза синие, как Черное море…

А господа гарнизонные опять за своё, и такую нелепицу городят — спать невозможно. Не сон, а сплошной синематограф. Кафе-шантан!

28

Полная, я вам доложу, фантасмагория, когда вечером паровой дилижанс отвозит нас с поля в столовую. Чёрт знает что придумали — гарнизонная столовая на другом конце посёлка. А летний-то сезон в разгаре, и среди пузатых добропорядочных мещан в попугайских бриджах и рубахах, упитанных до переоткормленности матрон под белыми зонтиками, орущих детишек — появляются и они…

Конечно, это вам не Таганрог, и даже не Ростов-на-Дону, славные своими красавицами. Вот и они — приезжие мамзели, во всей первозданной красе. Афродиты из пены и щёлочи. И уж какая тут, к бесу, служба!

У нас в полку дежурство организовано — вечерами на пляж ходим по трое, в порядке очереди по графику. Плаваем, наблюдаем, согласно инструкции стараемся приблизится на минимально возможную дистанцию к этим бестиям. Я афалин подразумеваю, дельфинов черноморских. Директива была, что германское морское командование на них секретное оборудование навешивает, для разведки и диверсии. Но пока в цейссовские бинокли только резвящиеся мамзели попадают, да афалины, что за рыбой охотятся. Да ещё глубоководные ныряльщики ещё, видимо, из Третьего отделения, и за нами самими ещё и приглядывают. Фантасмагория чистой воды.

У почтмейстерши каждый день наряды разные, бижутерия новая. Говорит, есть у неё сестра-близняшка, и всякую женскую чушь щебечет. Глазища — небесные. А в это время германские афалины, может быть, торпеды под наш нефтяной порт с воды подводят!..

29

В поле третьего дня шум, суета… А я снова в яме с планшетом сижу, думаю, что такое?.. Потом визги девичьи, да всё кричат:"Алексанниколàич! Алексанниколàич!"Да таким серебряным голоском, будто какая Алёнушка среди белых берёзок Иванушку зовёт.

Вылез я со всем оборудованием по лесенке своей аршинной, окуляры зелёные поправил, отряхнулся, а там — наш полковой дурачок (даром что сынок профессуры из Петербурга) целый табун гимназисток впереди себя погоняет. Экскурсия с ведома и дозволения высокого начальства. А мы как всегда: в пылище по уши, в глине по колено.

А дальше и вовсе небывальщина: роздали им лопаты да сосочки, и… Пардон, господа, опечатка! Совочки роздали, прости Господи.

Да ещё ко мне потом на яму отправили, чтобы лекцию читал. Таки читал лекцию из курса инженерного черчения прямо из ямы, и руками махал, как хохлатый жаворонок крылами, и по яме скакал.

Про плоскости сечения, опорные точки и измерение нивелиром и рейкою рассказывал. Даже наш обер-офицер Белорус, который в боливаре-сомбреро, и тот заслушался.

А тут нам и на дилижанс пора. Машут руками, шляпками нам, улыбаются:"До свиданья, до свиданья!"Алёнушки. И дурачок с ними в вицмундире.

Эх, в Ростов бы сейчас!.. А то и в Алексàндровск-Грушéвский к старинному другу моему, отставному гусару Д. Он такие рассказы очень уважает!..

30

Ума не приложу, что нам с генералом делать и со пьянством его! Ведь в кабинете его и в гостиной общей уже ступить некуда от пустых бутылей и склянок, штофов и полуштофов! Смрад стоит невыносимый.

А всему виной недавний звонок по телефону из Петербурга, оказывается, лишился наш аншеф хлебной должности-синекуры при Академии Генштаба, где состоял в последние годы чисто формально, а вот жалование получал самое настоящее, и немалое.

С горя генерал ушёл топиться в Чёрном море и пропал, а сам двое суток кутил с капитаном из Саратова в весёлом домишке у контрабандистов!

Хорошо, я в увольнении был, отсутствовал, не видывал этого позора. Впору архангелов в белых халатах вызывать к демону Бугэлло. Пусть его полежал бы в желтом доме: ледяной душ, влажное обёртывание. Ему бы на пользу пошло!

Ибрагим грозится его зарезать, но боюсь, я опережу доброго нашего Ибрагима и собственноручно генералу какую-нибудь фатальную инъекцию сделаю, о матка бозка! А это ведь трибунал! Касторки ему дать, что ли?! Или позвать уже Ибрагимушку?.. Псякрéв, курвамáть!

31

О чертежах моих тоже рассказать будет теперь уместно. Вообразите: общий план разделён на квадраты, которые и не квадраты вовсе, а прямоугольники, сориентированные длинной стороной к северу. Размером они десять на пять метров, и их свыше трёхсот, и у каждого порядковый нумер имеется. Когда выкопают до глины, остаются земляные перегородки. Глубина в среднем метра под два, не считая ям. Я бы и рад в привычных саженях, аршинах и пядях мерять, но вот требования к стандартам здесь французские отчего-то.

Конец ознакомительного фрагмента.