Потом пришли буржуины

Юрий Слобода

В книге Юрия Слободы повествуется о недалёком прошлом некогда великой страны, СССР. Рассматривается как целая эпоха, так и частности. Отсчёт времени начинается с будущего – 2045 года. Это спустя столетие после величия советской державы. Начало и середина 90-х XX века. Герой романа движется по необъятным просторам своей преданной Родины, наблюдая за происходящим. Огромный советский материк ушёл в небытие, стираясь с политической карты и истории Земли… подобно мифической Атлантиде…

Кавалеры ордена Лукоморья

«У лукоморья дуб зелёный,

Златая цепь на дубе том…»

А. Пушкин

В этот день Андрей не пошёл шляться по достопримечательностям. Впечатлений было достаточно. А духота отупляла сонное тело ленью. Только беспокойная Лейла сновала туда и сюда по комнате.

Квартира Лейлы представляла собой гардеробную, в которой она всё время занималась подборкой всевозможного женского белья, для выхода в свет. Постоянно она притаскивала в дом какую-то вещь и вещичку, и примеряла обновку. Потом забывала о ней и тянула в гнёздышко новую блестящую цацку-пецку и штучку-дрючку.

А женщина, особа эмансипированная, поэтому носить может всё. И даже мужские семейные трусы. Мужик же бабское бельё напялит, в сексуальное меньшинство запишут. И где половое равенство?

Парадигма женского равенства — проталкивание им шмоток. Результат: вы заходите в магазин и видите горы никому не нужного барахла, никому непотребного.., кроме впечатлительных и возбуждённых очей ваших милых созданий. И это не барахло вовсе, а ценные шмотки, принадлежности аксессуаров бесчисленного дамского туалета, изыск галантерейного вкуса и писк души. Но дамские трусишки в две полоски стоят, как шуба, а о шубе вообще забыть…

А империалисты предприимчивые и тут сообразили — «Добро пожаловать в секонд хэнд».

Традиция эта появилась в старой доброй Англии, вельможа прислуге, с барского плеча, жаловал кафтан. Вот и к нам такая роскошь заехала. С барской дамской задницы — трусишки-неделька. Солидно и дёшево. Фифа заграничная, должно быть, их всего-то неделю и тягала.

Другое дело восток, где женскому персоналу выдаётся одноразовая паранджа.

И… будьте любезны, носите, хоть недельку, хоть пожизненно. И не потому, что жмотистые эмиры или шейхи. Восток — дело тонкое. Порядок любит.

Андрей зачитывал Лейле «кодекс женщин востока»

— Зато мужики ихние водку «дринкают» изредко и по ночам, чтоб аллах не видел, а не «глушат» круглосуточно и еженедельно, как наши.

Вот и вся женская логика.

Сегодня снова Лейла занималась подборкой вечернего туалета.

— Ты помнишь, куда мы вечером идём?

— Конечно, к Фире Самуэйловне, на спиритический банкет.

— Тёте Фире приснилось вчера нечто неприличное. Словом, кал. Я посмотрела по соннику, это к деньгам.

— И снится чудный сон Татьяне…

— В гостях не паясничай.

Андрей повернулся к телевизору. По ящику выступал колоритный юморист, пародируя то ли лингвиста, то ли юриста. Он виртуозно цитировал поговорки на разных языках, блистая учёностью. Заступался за бедных и журил богатых, и наоборот. Говорил о законе и беззаконии. По ходу, на повышенных тонах, обзывал «подонками» и «негодяями», воображаемых и несогласных оппонентов. То ли бранился по-отечески, то ли чувственно переживал от сердца, было не понятно. Оратор увлекал толпу крепкими выражениями, театральной мимикой и жестикуляцией, входя честно в образ по системе Станиславского.

Это Жириковский, «новый русский» политик — пояснила Лейла.

Всё было необычно и зрелищно, забавно и интересно, потому, что такого ещё не было. А глава государства, напротив, излучал глубокое добродушие и, находясь хорошо под мухой, пародировал сам себя, к удовольствию публики.

Позже поймёт Андрей, что на цирковой арене страны, каждый по-своему изощряясь, привлекал внимание к собственной персоне. Изобретательно демонстрируя новую мораль: «Всё, что плохо — это очень хорошо, а если гадко — вовсе замечательно! А мерзко — брависсимо!!!»

Аплодисменты.

В гостях Лейлу встречали, как японского дипломата. Она любезно жеманилась. Цвела и пахла веткой сакуры. Подставляла целовать ручку Марку Израйлевичу. Важно нашёптывала тёте Фире грандиозную чепуху и по-приятельски хихикала, выпрыгивая плечиками из блузы.

Фира Самуэйловна жаловалась на суровую жизнь, накрывая на стол. Увесистые фарфоровые блюда музейными экспонатами возникали на белой скатерти. Глубокую китайскую салатницу с ажурными кружевными боками окружили разнообразные формы живописных тарелок, раскрываясь фарфоровыми бутонами. Демонстрируя столовую роскошь.

— Хорошие сны снятся тёте Фире, — шепнул Андрей Лейлочке.

С китайской улыбкой она теребила отполированным коготком золотую цепочку с кулоном. Хозяйка выплывала из кухни с хрустальной вазой.

Андрей вышел на балкон. Выпустила огонёк зажигалка. Язычок облизал сигарету пламенем и спрятался, как маленький злобный демон.

Появился двоюродный племянник Марка Израйлевича, Боба Маркович с супругой Жужей и увесистой золотой цепью на шее.

Андрей заметил, что у всей приходящих и уже пришедших, золотая цепура являлась, обязательным атрибутом, как у дуба, который произрастал у известного лукоморья.

Лейла представила его Андрею — Боба, мой бывший муж.

Боба, в свою очередь, представил бывшей жене нынешнюю супругу. Потом Жужа и Боба обнялись и, как дружная семья, закурили на брудершафт. Супруга Бобы жадно поедала дым, стреляя утомленным глазом. Черная ресница крылом бабочки разгоняла волшебное облако.

— Не могу избавиться от назойливой привычки, — по-приятельски призналась она Андрею, кокетливо выпуская колечко, вертя в пальчиках изящную сигаретку.

— Да, месть индейцев европейской цивилизации. Ничто не проходит бесследно.

Огоньками сигарет замигало небо. Сизый дым млечного пути потянулся от балкона в чёрную таинственную бесконечность геометрических созвездий над головой. А город, отражаясь внизу, раскуривал свои земные жизни. Посыпая голову пеплом.

Тётя Фира еще хлопотала у стола. Он, как ювелирная витрина, наполнялся громадой дефицитного изобилия, накреняясь.

Боба Маркович втихаря потягивал рюмочку. Андрей снова закурил. Нога Жужи, как киска, потерлась о его штанину. Андрей деликатно погладил ее через шёлковую вуаль платьица, и подался с балкона, во избежание недоразумений с хозяином этого домашнего животного.

Марк Израйлевич зажёг свечи. Огонь алыми лепестками распускался в чёрных канделябрах. Бархатный локон Жужи, соскочивший с плеча, волновался страстью. Обнаженная шея бросила вызов столовому серебру, в котором как призрак бродит мятежный дух французской гильотины. Демонстрируя солидность, гости усаживались за стол. Развернулась на скатерти земля обетованная. Дети Моисея пришли объедаться манной небесной. На звенящем фарфоре балыки и осетровые возлежали, как императоры на носилках, отнерестившись красной и чёрной икрой. Бриллиантовые зёрна жирно мерцали маслянистым сиянием подводного царства. Удачливый невод Марка Израйлевича в глубине пучин полноводной Волги натолкнулся на сокровища золотой рыбины, распоров её пузо, как диадему.

Губы Андрея коснулись кошачьего ушка Жужи:

— Что хоть за праздник?

— Год памяти Бориса Львовича, — с надрывом произнесла она. Ресница её задрожала, выкатив блестящую жемчужину слезинки.

Обронила целомудрие хрустальная рюмка. Полилась зеркальная струя, выползая за тонкий поясок стопочки. И звенящей льдинкой хрустнула. Потекла золотая жидкость в желудок. Наполняя нектарной эссенцией, как пчелиную соту. А коньячный дух вошел через ноздрю и ударил по башке.

Цветёт-таки вересковый мед.

И зацветает не раз в году, как волшебный папоротник, а обильно медоносит. И течёт он по липким усам и в рот попадает как положено. И свадьба там — горькая. Поминки — сладкие. А за всем этим — медовое попоище грешных праведников.

Фира Самуэйловна подавала холодные закуски. По белой скатерти, как расписные челны, поплыли телячьи мозги с зелёным горошком и помидорами. Сочные маслины поблёскивали воловьим оком. Зелёная горошина изумрудинкой каталась по мозговой извилине, массируя её. Улучшая интеллектуальное пищеварение.

Паштет из печени и рыбный паштет возвышались из фарфора могильными холмиками, завершая интеллектуальный триумф для желудка. Анчоусы с петрушкой разевали поджаристые рты и золотились хрустящей корочкой. Вяленая скумбрия с луком тонкими ломтиками излучала бронзовое сияние из-под сахарных лимонных долек. Марк Израйлевич лакомился куриным филе с майонезом. Подавали грибы с ветчиной. И грибы по-испански — фирменное блюдо для гостей. Кровяные колбаски с пикантным соусом. Сосиски с сыром. Изобиловали салаты. Блюдца с салатиками Лейла метала, как карты: салат с чесноком, со сметаной и огурцами, с помидорами, с варёными яйцами, с петрушкой, салат из маслин, свеклы, зелёной фасоли, морковки, порея. Салат оливье в хрустальной салатнице. Подавали оливье как русский салат.

На стол ставили графины с соком: малиновым, клубничным, морковным, ананасовым.

Витаминный сок должен был взбодрить уснувшую поджелудочную железу. Помидорная долька соскочила с вилки, спрыгнув на ковер. Пальцы выхватили белую салфетку, как перчатку для дуэли. Андрей нагнулся под стол. Шёлковое платье Жужи волновалось и ёрзало. Она семафорила алыми трусиками, как Ассоль капитану Грею. Шаловливый пальчик, опоясанный колечком, невинно блеснул кошачьим глазом хризопраза.

Боба поглощал жюльен из грибов, облизываясь как кот. Лейла, тяпнув стопочку коньячка, закусывала горячим бутербродом с ветчиной.

Гости ублажали желудки.

Эмма Рафаиловна, сладкая деловая женщина и вдова, сидела напротив. Одетая в чёрный бархат, как в монашеские одежды. Аккуратные пальчики музицируя перебирали поджаристое крылышко цыплёнка табака. Увесистые рыжие безделушки свисали гроздьями, вспыхивая бусинками брильянтов. Декольтированный бюст, одетый в золотое колье, излучал волшебное сияние царственной персоны…

Что удивило Андрея, так это сидящий с ней рядом пассажир, со скучающим лицом. Не вписывающийся внешним видом в диараму поминально-праздничной роскоши.

— Это бедный еврей Вася, её ну очень дальний родственник — прошептала Лейла.

— Он недавно отирается у вдовы, но у него такие связи в Афинах! И фамилия у него подозрительно непонятная, то ли комиссарская, то ли гусарская — Комиссаржевский. Может он греческий шпион?

Бедный еврей Вася, заметив на себе посторонний взгляд, галантно улыбнулся, одарив Андрея золотой фиксой с блёском брильянтика.

Марк Израйлевич наполнял медовый наперсточек Эмме Рафаиловне. Вдова пригубила, промокнув коралловые губы воздушной салфеточкой. Янтарное сияние выплёскивалось из рюмочки. Боба налегал на фужер. Вылавливал из риса улитку. Трапеза чинно продолжалась.

Лейла выставляла на стол тушёных цыплят и рябчиков с жареными яблоками. Подавала на левое крыло куриный бульон опоздавшему. Андрей выскользнул из-за стола, разминая сигарету.

Вышел на балкон. Хмельная свежесть шлёпала по телу шагами командора. В чёрном жемчужном небе плавала царицей луна. И вздрагивали звёзды.

Тень Жужи облокотилась на перила. Серебряная пепельница с головой Люцифера качнулась в белых коготках.

— Ожерелье запуталось в волосах — пояснила Жужжа.

Андрей бросил в горло Люциферу окурок, извлекая пленницу из объятий украшения. Гиацинтовые камешки побежали по пальцам. Рука Жужи, как мышка, юркнула ему за воротник, а глаза оказались у его переносицы.

Чёрная гардина лоджии проглотила силуэт, оставив только кошачьи зрачки Жужи. Сердце её носилось по всему телу и пальцы Андрея прослушивали его, как доктор.

Поскакала по кафелю хризопразовая серёжка, цокая шпилькой эльфы. Гуттаперчивый позвоночник Жужи извивался, как ящерица. Змеиное тельце готовилось отбрасывать хвост… Жужа учащённо дышала, шаря зрачками по сторонам и одёргивая платье.

— Ну всё, теперь надо найти украшение…

Андрей нагнулся. Вспыхнула зажигалка. И огонек побежал по зеркально блестящему полу. Сияющая сережка монеткой легла на ладонь.

А за столом подавали халву и фрукты. Лейла с кофейником обслуживала главу семьи. Извлекая из ажурной сахарницы белые кубики. Они булькали по вкусу.

В вазе из цветного стекла, порезанный тонкими скибками, как струной, лежал, готовый раскрыться веером сахарный арбуз. Ятаганами легли по бокам смуглые дынные дольки, обтянутые тонкой капроновой кожурой. На блюде, разбросав себя гроздьями, развалились виноградные гроздья, мерцая сочной влагой.

Жужа, как мартышка, выхватила банан, мило похабничая. Фира Самуэйловна подносила кофейные коктейли и грог. Чёрная вдова ела мороженое кипарисовой ложечкой. Бархатный кошачий язычок слизывал сливки.

Андрей дернул коньячную стопку. Сочно хрустнул сахарным лимоном. Показывая кислую физиономию Лейле.

На её золотых часиках время подкатилось к полуночи. Бобу Марковича проводили в душевую. На стол легла бирюзовая скатерть и побежала волной. Из кухни доносился голос неугомонной Лейлы. Позёвывала Жужа.

— Будут вызывать духов.

Духи уже толпились за спиной и наступали друг другу на тапочки. Боба, вернувшись из душевой, сделал «дринк» и погрузил упитанный зад в кресло.

Еврей Вася стрельнул сигарету и исчез на балконе.

Лейла медитировала, настраивая себя.

Вдова теребила безделушки на руках, сверкая перламутром. Чёрное платье отливало уверенной торжественностью.

Жужа грызла гранат, подтачивая мышиными зубками пурпурные сердечки зёрнышек.

— Нервничает перед свиданием. Не лишена сентиментальности.

Супруг вдовы, Борис Львович, ушедший безвременно, оставил после себя шикарную уютную обстановку, пару тройку машин и прочие житейские мелочи, о которых не успел распорядиться по сотовому телефону. Эмма Рафаиловна желала выяснения деталей. Она гипнотизировала глазами Лейлу и натянуто улыбалась, мелькнув деликатно язычком. Лица присутствовавших, наполненные глубиной откровения, как бокалы в первый тост, поблескивали испариной легкого алкоголя. Покатилась скользкая капля пота…

Лейла приступила к церемонии. Используя способ Агриппы и опираясь на собственное «я», не разделяя мнения Овидия. Погружая в гипнабельный сон, который превращал комнату в бирюзовую лужайку. Ресница Жужи хлопнула крылом, как бабочка, и застыла. Андрей коснулся её рукой. И сам ступил на зелёный бархат… он увидел… искупанные росой, влажные травинки высовывали взъерошенные головы из-под большого листа подорожника. Сияли чистотой неба упругие капли, зависающие пузатой букашкой на сочно-серебряном шатающемся стебле…. Испугавшись чего-то, быстро нырнули в траву, затаившись. Заблестела поляна в дрожащем сиянии, будто слеза прокатилась по ней, сорвавшаяся украдкой, упала и разбилась, разлетевшись на брызги. И застыла…

А жёлтые одуванчики тут же проросли в воспоминании. Изумрудный луг детства, усыпанный золотыми дождинками цветов. Облака подбросили лёгкости тумана. Засиял зеркальный пруд. И глупая утка шумно бросила в зыбкую воду своё тело. Разбудила сонные мысли неба, отражающиеся в воде осколками.

Вышли призраки, как первые тени. Словно, из глубины царства Аида — памяти. Они пришли напиться горячего молока детства из бирюзовой лужайки, где у каждого зацветает она янтарным сиянием. Вытягивая из подсознания живые нервы нейронов.

Как мираж появился силуэт покойного. Сквозь него мерцали свечи.

Лейла задула одну.

— Он рядом со мной, видите?

— Это наш Борюся, — подтвердила Жужа.

Пальцы вдовы перебирали зелёную бахрому скатерти, заплетая её в неправильную косичку.

Эмма Рафаиловна была внешне спокойна. Она обратилась к призраку. Андрей отошёл в глубь комнаты, наблюдая. Призрак не отвечал, продолжая перемещаться в полумраке. Она следила за ним. Глаза демонически блестели.

Эмму Рафаиловну интересовал таинственный расчётный счет банка сказочной страны Швейцарии, куда безвременно ушедший вложил несметные капиталы, захлопнув надежно, как на ключ, своей кончиной. Призрак молчал. Лейла помогала ему, как переводчик дипломата. Передала привет от родственников, справилась о здоровье, самочувствии, погоде. Всё шло как надо, кроме цифр счёта.

В глазах Лейлы забегали беспокойные огоньки.

— Покойный не хочет открывать своей тайны.

Эмма Рафаиловна побледнела.

— Но он откроет её по совершеннолетию ребёнка.

— Бог ты мой, это через пятнадцать лет, — произнесла вдова.

— А кто сейчас будет платить алименты?!

Спиритический сеанс закончился. Лейла выдворила духов. Полетел догонять своих Борис Львович, налюбовавшись сексуальной красавицей супругой. Включили электричество. Хрустальная люстра брызнула светом в глаза. На лоджии Андрей встретил Бобу. Тот проветривался, обмахивая себя Жужиными красными трусиками.

— Жужелица опять потеряла. Наверное, резинка слабая.

— Ага. — Андрей подкурил.

— Ничего, лето ведь. А зимой теряет?

— Зимой колготы теряет….

— Ты береги ее, простудится.

— Не простудится. Она в проруби купается со спортсменами.

— Горячая у тебя жена.

Возвращались в ночном такси. Глубокая ночь медленно выпивала город, как кофе, дымя рассветом. Лейла не лестно характеризовала бриллиантовую вдовушку.

— Еврейская морда.

— Знаешь, в чем проблема человечества по отношению к еврейской нации?

— В чем?

— В собственном свинстве. Не раз вытаскивала она из грязи свинство человеческое. И ещё вытащит. В том, что морда — Эмма, возможно. Но, если паровоз задавил Анну Каренину, это не значит проклинать железную дорогу, и вместе с ней Черепановых, создателей паровоза.

Нацисты истребляли коммунистов, как красную чуму, цыган, как мусор, а евреев, как разумную и богатую элиту. Чтобы не быть вторым — надо убрать первого. Принцип мартышки — принцип домино.

Лейла махнула ладошкой.

— У них везде свои. Даже на небе.

Малиновое солнце готовило горизонт для торжественного выхода. Ветер преданно облизывал волосы. В воздухе неба зависла первая одинокая ласточка. Город еще спал…

Мысль — стремительная и разрущающая, как торнадо, и спокойно льющаяся, как музыка.

Мозг животного в стремительной гонке, сортируя, отбрасывая, накапливал миллионы сложнейших утонченных вариаций психического поведения, создавая невообразимо сложнейший организм. И вот он на блюдечке эволюционного стола — кушайте с хреном. У кого тарелка глубже, у кого корыто больше, а у кого и столовые приборы краше — тот и царь природы.

Через несколько дней Андрей улетел в Казань к Сулеймановым. Из шахтёрского городка они перекочевали туда.

Лейла перед этим наказала посетить её историческую родину Чувашию. И передать по указанному адресу ценный чемоданчик со шмотками. От Казани до Чебоксар — рукой подать.

Сулеймановы встретили его с царскими почестями. Две недели ещё он шабашил в Казанском университете зодчим. Вставляя в витражный каркас стёкла с орнаментальным решением новой геральдики. Орудуя стеклорезом. И утверждая автономию политическим витражом. Местных корифеев науки расписывал, что святых. Рихтовал металлические подрамники «свежей» наглядной агитации, в духе нового капиталистического реализма. Словом, реконструировал художественную часть, почти как храм Василия блаженного безымянные зодчие.

В Чувашской, республике райцентра Кугеси, в двух шагах от столицы, заполнял квадратные акры росписи тематическими сюжетами о здоровой жизни чувашского населения.

В этот раз грация Мельпомена явилась к нему в белом халате безалаберной патронажной сестры. С молодыми крепкими ляжками. Андрей предложил написать портрет её дедушки Айболита. Маслом в интерьере или на пленэре. Ограничились её эротическим набросками в кабинете медперсонала.

В Чебоксары он прибыл утренней электричкой около десяти часов местного времени. В лепных барельефах железнодорожного вокзала остывало монументальное прошлое уходящего социалистического реализма. Но об этом ещё только догадывались.

Над городом разливалось белое небо и полоскала в нём воздушные облака чувашская богиня дома и очага Турри. С Волги раскуривал бычок трубы маленький пароходик, блестя металлическим портсигаром боков. Гоняла каникулы на водных велосипедах молодёжь. Булькали пивом киоски. А пиво здесь не ячменного разлива, а что ни на есть — хмельного.

Вьется зелёным горошком в поднебесье хмель. Раскудрявый, гибкий, как из сказки про волшебный бобовый стебель, переливается изумрудными стручками, прямо к солнцу уходит, туда, где миндалеокая Турри. А она из солнечных лучей и хмеля душистого нектар варит — царь-пиво называется! Чешским разливом здесь полощут горло. Разве что с легендарным мёдом вересковым сравним благородный напиток.

Вытер Андрей пену с губ, поблагодарил щедро. И приступил к осмотру прочих достопримечательностей города. А их немало. Постамент Василию Ивановичу Чапаеву и его коню, например. Застыл легендарный комдив в бронзовом величии, подобно императору. Бархатная пыль лоснится на голенище.

Гарцует он по разухабистым анекдотам Петрушкой. Гоняет его устная народная глупость, как за водкой. И Петьке пятак тычет. А кинематограф советский ещё и пулемётчицу Анку, как домработницу определил к ним. Без бабы мужикам нельзя. Выставлены герои на потеху. Быстро бежит время.

Глянул как-то Василий Иванович с монументальной плиты. Снова Анка у разбитого корыта полощет портянку. А по Волге круги по воде расходятся. Уходит на дно изобилие пролетарское, за которое кровь проливали. И народа тьма-тьмущая. — Веди в бой, Иваныч, дохохотались…

Есть еще национальный герой в городе. Памятник космонавту Николаеву, как завершение легендарного сухопутного марша — полётом в космос. Насуплено бронзовое чело. В космос не приглашает. С горючим топливом проблемы.

Закончились достопримечательности. Пошагал Андрей поручение Лейлы выполнять. А по дороге чувашек расспрашивать, правильно ли путь держит. Потому, как чуваки его не интересовали.