Холодное пламя Арктики

Юрий Михайлов

«Детство, юность, зрелость – жизнь мужчины начала XXI века. Он умудрился не стать миллиардером. Выжил в безнадёжной ситуации. Продолжал любить, зная, что о нём могли забыть. Его навсегда покорил Север… Обо всём этом рассказывает новый роман Юрия Михайлова «Холодное пламя Арктики».

Часть II

Глава 1

Баба Таня уходила из жизни тяжело, в страданиях, это все понимали, и, в первую очередь, она сама: онкология не отпускала её, хотя доктор в больнице недоумевал по поводу того, что в таком возрасте старики, как правило, прогоняют болезнь, порой на десять-пятнадцать лет даже забывают о ней. А я был благодарен отцу, он оставил дела и перебрался к нам, жил в кабинете деда Коли, куда я заходил с разрешения бабушки. У меня было тяжёлое время: чтобы поскорее выпустить специалистов для создаваемого следственного комитета, нам разрешили сдавать госэкзамены по ускоренной программе. Не секрет: курс у нас серьёзный, многие ребята отслужили в армии, прошли горячие точки, так что никто не сомневался в их готовности пополнить, как у нас шутили, ФБР местного разлива. Мы знали и несколько кандидатов, отобранных для службы в ФСБ, но они шли на дальнейшую учёбу без болтовни и лишнего шума. И было, кстати, немало, особенно провинциалов, настолько цепких по жизни, которым не больно-то хотелось надевать полицейскую форму, искали места в фирмах, адвокатских конторах, чтобы сразу получать хорошие деньги, снимать жильё и кадрить женщин с пропиской.

Утром я забежал в комнату бабы Тани, сел на стул у кровати, взял её жёлтую, невесомую руку, сказал:

— Ну что, филолог, благодаря тебе я лучше и грамотнее всех заполнил запросы в органы власти… Бабуль, ты, наверное, здорово помогала деду в его чиновничьих делах?

— Боже упаси, Саша… — оживлялась она на секунду при упоминании имени деда. — Он меня вообще не посвящал в свои дела. Я о его последней награде — ордене Дружбы — узнала только через год, когда мы поехали на приём в Японское посольство… Смотрю, на парадном пиджаке рядом с синеньким орденом Почёта висит новый, какого-то зеленоватого цвета орден. Он сказал, что его наградили за укрепление мира и дружбы…

— Ты не скучай без меня, ладно? У меня две консультации, и сразу примчусь домой. Будем обедать… Куриного бульона ещё полкастрюли осталось, объедаловку устроим: я твои любимые ежи принесу, у нас теперь свою кулинарию открыли, прямо на выходе из столовой…

В комнату заглянул отец, ухватил концовку разговора про ежи, не мог смолчать:

— А помнишь, мама, как ты их готовила, особенно на даче? Я впервые тогда ел ежи из рыбы… Всё-таки отец у нас отличный рыбак был!

— Боже мой, мальчики мои, как я рада, что вы у меня есть. Какое счастье видеть вас в свой предсмертный… — Баба Таня замолчала, склонила на подушках голову к окну, по щеке потекли слёзы, застревая в морщинках жёлто-серого цвета.

— Ма-ма, мама… — Сын тоже готов был расплакаться. — Пожалуйста, не говори так, по-жа-луй-ста. Давай дадим Саше спокойно сдать госы, получить диплом… Мы вывезем тебя на дачу, ты поднимешься, мы ещё на реку будем ходить.

— Ми-лы-е мои, я счастлива… Несмотря ни на что. Я подожду уходить. Подержу в руках диплом Саши, прочитаю твою новую книжку, сынок. Дождусь поступления Даши в институт и тогда уже можно будет оставлять вас с лёгким сердцем… Пока вы оба здесь, а я в здравом уме говорю: дедушкину квартиру, Юра, я завещаю твоим детям, Саше и Даше. Дом на реке с участком — твой. Вы с женой привыкли жить на природе, в коттедже. А уж как распорядитесь жильём дальше, это ваше семейное решение будет. Ты не обиделся, сынок?

— Ну что ты, мама, у нас большой дом, река, небольшая, правда, но пескари водятся, машина, худо-бедно пошли мои книжки, на ТВ приняли сценарий, не уверен, что доведут дело до ума, но вдруг и мне наконец-то повезёт? — Сына душили слёзы.

Я встал со стула, усадил его вместо себя, сказал:

— Чтой-то все рассопливились, а, бабуля? Убегаю, ждите меня к обеду. Пап, телефоны скорой для укола — на столике, в прихожей, если что, звони, построже с ними, а то они к больным пенсионерам не очень торопятся… Всё, целую, пока-пока…

* * *

— Александр Юрьевич? Вы — к Бобо Константиновичу? Минутку… — Высокий, элегантный молодой человек с пучком смоляных волос, собранных на затылке, приподнялся из-за перегородки, приветливо посмотрел на меня, жестом приглашая присесть на диванчик без спинки, вдруг по-английски заговорил в микрофон, нацепленный на ухо: — Минутку, да, вас ждут, включаю конференцию, по договорённости, записывается… Простите, — обратился снова ко мне, — партнёры вышли на связь совсем неожиданно, я только успел собрать членов правления… Агриппина, займись нашим акционером.

Подошла китаянка со странным для неё именем Агриппина, притронулась к локтю, мило улыбаясь, повела в бар, что располагался справа от приёмной начальника с табличкой: «Председатель совета директоров Б. К. Доброволин». Я попросил чашку кофе, достал телефон, стал звонить отцу. Почувствовав по голосу, что он в панике, сказал:

— Ну что ты раскис, пап! Да у меня бабуля сто раз улетала, делали укол, а то и два, и она возвращалась… Это период обострения, всё пройдёт… Как увозят?! В онкоцентр? Отец, это окончательное решение? Езжай туда! Я щас же приеду… — Он что-то пытался говорить об экзаменах, но я сказал, что всё остальное — ничто сейчас, надо вытаскивать бабулю.

К моему столику подошёл Бобо. Он постарел… Нет, так нельзя говорить о восточном человеке: он возмужал, заматерел настолько, что стал похож на типичного абрека с картин классиков живописи. Обнял меня, прислонился небритой щекой к лицу, сказал:

— Спасибо, что ты приехал… Мы вылетаем к ночи. В Мурманске умер председатель совета директоров нашей крупной компании. Саша, совету я предложил твою кандидатуру, на замещение, ибо уверен в тебе как в самом себе.

— А баба Таня? Я звонил отцу, скорая отправляет её в онкоцентр…

— Минутку, потерпи… Агриппина, найди Чеснокова, — сказал он девушке, продолжавшей стоять на некотором расстоянии от нас. — Сколько Татьяне Васильевне? Семьдесят четыре? Мы всё сделаем для неё, — говорил он, протягивая руку к телефону. — Володя, ты можешь в свою клинику принять бабушку нашего акционера? Да, ей семьдесят четыре… Было обострение, пока непонятное для медиков. Она на скорой сейчас, собираются в онкоцентр её везти… Твои службы перехватят и всё сделают? Хорошо, спасибо, брат, твой должник. Обнимаю… — Он вернул телефон, посмотрел на меня. — Ты хороший внук, Саша. Вот только с дедом Колей мы промахнулись, не смогли уберечь его сердечко… Об экзаменах — не волнуйся, сколько тебе осталось? Два? Вот и сдашь позже, с основным потоком. Или ты в следственном комитете собрался работать? Шучу, не обижайся.

— Бобо, я что-то не врубаюсь… — довольно резко перебил я собеседника. — Какой Север, какой совет директоров? Ты же знаешь, что с бабой Таней я живу все эти годы… Она не переживёт мой отъезд.

— Ты — внук, любящий и любимый, — Бобо тоже заговорил довольно жёстко, — это хорошо. Но у неё есть сын, твой отец, он должен быть с матерью, или она должна быть с ним. Все эти годы он жил за счёт нашей компании, Александр, и это нормально, дед Николай подумал и о нём. Но сейчас наступил такой час, что тебе надо строить свою жизнь, закреплять себя в роли хозяина, думать о будущем нашей компании. Там, в Арктике, непростая ситуация: мы вышли на разработку шельфа, в гонке должны победить мы, а не соседи. Мы уже имеем первые результаты, гигантские. И это только в прибрежной части океана…

— Ты же говорил о крупной медиакомпании? — спросил я напрямик Бобо. — А тут речь о разработках шельфа, о нефти, газе…

Он улыбался, морщинки сбежались к его глазам, молчал, раздумывая, что мне ответить. Сказал:

— Оборот металлургического гиганта в Липецке — десятки миллиардов долларов, так? «Стинол» — холодильники, которые они выпускают, называются у них продукцией ширпотреба. Вот и наша медиакомпания — продукция ширпотреба… ха-ха-ха-хёх, — каким-то лающим голосом засмеялся Бобо, — надо чем-то себя подстраховывать, а? Я лечу с тобой, Саша, чартером, два часа с лишним в пути, успеем обо всём поговорить… Допивай кофе и заходи в мой кабинет, там руководители холдинга, коротко обсудим процедуру твоего назначения…

Наверное, я многого не понял из разговоров в кабинете Бобо, узнал лишь точно: совет директоров арктической компании надо удержать за холдингом. Меня сначала представят как исполняющего обязанности руководителя совета, чтобы со временем утвердить на общем собрании акционеров председателем. В принципе, от меня не так много и требуется на этом посту: есть правление компании по разведке шельфа северных морей, его председатель, несколько заместителей. Главное, что дошло до меня, заключалось в следующем: всем партнёрам и заинтересованным лицам мы должны на собрании просто и ясно объяснить, что пришло время назвать истинного хозяина компании, у которого сейчас сосредоточено в руках более пятидесяти процентов акций. Всё. И вот этот молодой человек, господа хорошие, живой хозяин — Александр Юрьевич…

* * *

Я даже не знал, что в лесопосадке на окраине столицы есть такой медицинский центр, который обслуживается академией. Приехал я туда примерно через пару часов, как бабу Таню и отца привезли на скорой. Её осмотрели специалисты, затем помыли, переодели, сделали уколы, и она уснула. Отец разместился в гостевом блоке рядом с палатой своей мамы. Когда я открыл дверь, он лежал на кровати поверх одеяла и плакал. Неприятная картина, мне было страшно жалко его, но я не стал успокаивать, прижимать рано поседевшую голову отца к груди, а довольно твёрдо сказал:

— Пап, успокойся. Я не звонил тебе, не тревожил и не вызывал по ночам, когда у бабы Тани были обострения и жуткие боли. Искал выход, иногда мне помогал Бобо Константинович, присылал медика из частной клиники, бабушке вводили обезболивающие, и мы продолжали тихо-мирно жить… Ты же знаешь: чему быть, того не миновать. Но лечащий врач мне сказал, что болезнь может уснуть, только не надо провоцировать её, люди в старости десяток и больше лет живут в таком состоянии. Я знаю, что Бобо определил её в лучшую клинику, деньги на лечение есть, это я тебе гарантирую. А мне сегодня ночью надо лететь в Арк-тику, принимать компанию по разведке полезных ископаемых, там скончался председатель совета директоров… Сотни людей, буровые суда, вспомогательный флот, базы по всему побережью океана… И вот контрольный пакет акций — теперь у меня. Понимаешь, пап? Это наше будущее, моя жизнь, которую завещал дедушка Коля.

— Боже мой, боже… — забормотал отец. — Что я буду без тебя делать, сын?

— Жить, пап, вдвоём с твоей мамой, в знакомой квартире, помогать ей, ухаживать… Да полно, если встанет на ноги, а бабуля всё сделает, чтобы это случилось, то ещё будет за тобой ухаживать. Дашку притащи сюда, пусть в мою школу переведётся, лучшая языковая, не хило закончить такую, а? И будет всем вам счастье. — Я улыбался, чего нельзя было сказать об отце.

Мне был неприятен разговор в подобном тоне, но я специально допустил такую фамильярность. «Так раскисать, струсить перед болезнью, — думал я, обвиняя отца в безволии, правда, злости на него не было, я знал, как он любит свою маму, — и в то же время за последний год они вдвоём с моей матерью только раз зашли к бабе Тане, через два дня после её дня рождения». Я перестал с ними разговаривать, повод для молчания был хорошим: готовлюсь к экзаменам, не до бирюлек. Думаю, отец понял причину такого охлаждения к нему, мучился, но боялся заговорить первым, объясниться. Да и что он мог сказать? Что у него кончаются деньги, которые мы когда-то, после разговора с Бобо Константиновичем, поделили поровну? Что ему скоро не на что будет жить, кормить-учить Дашку, обслуживать нашу маму с её закидонами? Что надо, наконец, принимать мужские решения? Я говорил ему о немецком банке, в который компания определила мою половину денег, только с процентов по вкладу мне с бабушкой хватало на приличную жизнь. Он никого не хотел слушать… Но это — его проблемы, взрослого человека, отца семейства.

Вышел из гостевого блока, попал в царство полутеней и полутонов: на большущей сине-белой кровати лежала маленькая старушка, прикреплённая к капельнице, над её головой стрекотал аппарат, белая лента кабеля уходила за двери, в дежурный медблок. Баба Таня спала, я улыбнулся: хороший знак. Сколько раз за годы нашей совместной жизни мне приходилось вот так наклоняться к её постели, слушать дыхание и ощущать такую сильную любовь к ней, что щемило сердце. А утром она говорила:

— Плоховато сегодня спала, слышала, как ты ходил по квартире… Не пей много воды на ночь, пожалей мочевой пузырь, Саша.

— Поправлял одеяло на твоей кровати… — я улыбался ей.

— Ой, выдумщик, ой, не выдумывай! — смеялась тихонечко бабушка. — Да я бы тебя за километр почувствовала…

Я подошёл к подушкам, посмотрел на жёлтое с восковым отливом лицо бабы Тани, не удержался, погладил её высокий лоб, поцеловал в висок и резко направился к выходу. В дверях стоял отец, он, конечно, видел моё прощание с бабушкой. Молчал, как-то жалко смотрел на меня. Я сказал:

— Позвоню, как долетим. Держи мобильник при себе… — Неловко, вскользь прижал отца к плечу и буквально выбежал из палаты.

* * *

В самолёте было с десяток мест: два удобных глубоких кресла перед журнальным столиком, на противоположном борту — шесть мест для пассажиров. Бобо сел в кресло по ходу полёта, напротив себя посадил первого замминистра, предварительно познакомив меня с ним. С председателем правления холдинга, хозяином расчётного банка, владельцем зарубежных компаний и телохранителем он познакомил меня в своём кабинете. Ужасно красивая стюардесса принесла вина, красного французского, уже разлитого по фужерам, много конфет, зефира и других сладостей, почти полную коробку маленьких орешков, видимо, они нравились Бобо. Он поднял фужер, приглашая нас выпить за взлёт и посадку, пригубил вино и стал есть орехи. Я отдал фужер стюардессе, достал планшет, начал читать Гавальду. Вспомнил Марселя, его первую попойку с нами, русскими, на первом курсе университета. Он всё-таки познакомил меня со своим родственником в представительстве парфюмерной компании, но дело дальше знакомства не пошло: тому нужен был не только менеджер, но и любовник. Я сказал Марселю, что за такие подставы у нас бьют морду. Он не сразу понял, на что я обиделся: «Ну послал бы его! Или дал по уху… Делов-то. Но уволить я его пока не могу… Кстати, он сын моей тётушки, ха-ха-хи-и-и, — он смеялся искренне и от души, — какие у вас тут строгие правила!» Я подумал в сердцах: «Что с них возьмёшь — французы…»

— Саша, присядь ко мне, — услышал голос Бобо Константиновича. Рядом с ним никого не было, самолёт больше часа был в полёте, многие — дремали в креслах. Сел в ещё тёплое кресло, смотрю на шефа, его коричневые с чёрными крапинками глаза смеются, услышал сквозь гул мотора: — С крещением тебя, со вступлением в нашу семью… То, что вина не стал пить, молодец, но демонстрации устраивать не стоит, надо уметь делать вид, что ты — спец во всём…

— Водки бы я выпил, вина — не хочу…

— Хорошо, твоя воля. — Бобо поднял палец, стюардесса вынесла длинную тонкую рюмку водки. — Сосредоточься, сейчас я скажу главное. Мы с тобой вдвоём летаем первый и последний раз, нам нельзя погибать одновременно. Ты стал моим официальным партнёром и преемником, у нас с тобой на двоих пятьдесят процентов акций плюс одна акция. Я ждал так долго, больше десяти лет, чтобы сказать тебе об этом. Весь мой бизнес с твоим приходом стал абсолютно легальным. И никому теперь дела нет, как он создавался. Ты понимаешь меня, Саша? — Я молчал, практически ничего не понимая в хитросплетениях русского сермяжного бизнеса. — Ладно, в этом мы не спеша с тобой разберёмся. Сейчас второе хочу тебе сказать. Неприятное. Страшное. Мы захоронили пустой гроб якобы с телом здешнего председателя совета директоров. Мы не смогли найти его на платформе, куда он вылетал с инспекцией. Видимо, его смыло волной. А море — плюс три-четыре градуса, и там найти человека нереально… Для всех — он умер в вертолёте, сердечная недостаточность. Но ты — должен знать всё. У него было два недостатка: он был чудовищно жаден до денег и много пил, грязно и запойно. Но он — ас в работе на шельфе, специалист — от бога. Мы с тобой полетим на буровую разными вертолётами, может, узнаем, как всё было. Но, скорее всего, ничего не узнаем. — Он глотнул вина, пододвинул мне коробку с орехами. Я взял пару зёрен, да, это были кедровые орешки.

— С моей родины. — Он кивнул на коробку. — Мы мальчишками высоко залезали на кедрачи, помогая взрослым заготавливать орехи. Но об этом я расскажу тебе в другой раз: про мою маму, детский дом, про приёмного отца — Константина Натаныча… А на сегодня — хватит.

Стюардесса, очаровательно улыбаясь, проводила меня до кресла, пристегнула ремень безопасности, сказала:

— Через двадцать минут посадка…

Глава 2

Садились на полосу, будто падали между сопками со срезанными пиками, грязно-серыми, покрытыми хвойными деревьями, напоминающими ёлки или карликовые сосны, решившими найти в расщелинах небольшие островки земли, за которые можно зацепиться и жить. «Бетонка» показалась невероятно короткой, а может, лётчики были такими асами, что уместились на этой дистанции. Стюардесса легко открыла входную дверь, почти к самому борту самолёта подъехали два чёрных «лексуса», другие машины я не успел рассмотреть.

— Ваш автомобиль — второй, — услышал слова, сказанные мне в ухо телохранителем, увидел, как Бобо быстро садится в первый лимузин. Со мной в салон уселись банкир и предправления, думаю, им тоже заранее сказали, с кем они едут. Остальных разобрали другие машины. Вся процедура заняла считанные минуты. Сделав небольшой круг на полосе, кавалькада помчалась по узкому асфальту среди скал. Первый раз присутствуя на подобном мероприятии, я неотрывно смотрел в боковое окно, улыбался. Банкир, заметив мою улыбку, на полном серьёзе сказал:

— Вдруг начнётся обстрел, тут же наклоняйся к ногам, старайся вжаться в пол… — Помолчал, заметил философски: — Главное — не дать понять, куда расселись первые лица, а весь эскорт за раз не расстреляешь…

— Я тебя умоляю, — сказал, скорчив гримасу, предправления, — если хорошо заплачено, гранатомётами разнесут всё в клочья. — Он выругался, посмотрел на меня, добавил: — Извиняюсь, я — моряк, говорю что думаю и напрямик. Не против, если я закурю? Командир наш — не пьёт, не курит, измучил меня в самолёте. — Я кивнул, хотел спросить о сумке и портпледе с костюмом, которые остались на борту, но он, будто прочитав мои мысли, добавил: — Не волнуйся, вещи привезут на нашу базу…

В окно бьёт свет, как будто мы прилетели днём, впечатление такое, что из-за горизонта вот-вот выглянет солнце. Недалеко от шоссе виднеется река, широкая, полноводная, спокойная, будто на ней совсем отсутствует течение, берега тоже зеленеют хвоей, но уже кое-где пробиваются лиственные посадки, низкорослые, вдвое меньшего размера, чем в средней полосе.

— Тулома, красавица, — сказал мой собеседник, раскуривая сигарету, — боже ж мой, какая здесь сёмга водится… Просто поросята резвятся в воде.

Мы почему-то не поехали в город, свернули с дороги влево, миновали мост и выскочили на другой берег реки. Через какое-то время промчались сквозь посёлок, состоящий из деревянных красивых домиков финской постройки, очутились почти в среднеполосном лесу с соснами, елями, осинами и берёзами, остановились у деревянной лестницы, спускающейся к водной глади. Нас окружили шесть-семь молодых людей в пятнистой форме, телохранитель Бобо кивком головы указывал, к кому из гостей они прикреплены. Мне достался русоволосый крепыш среднего роста с умными серыми глазами, представился:

— Сергей, 29 лет, женат, есть сын. Служил на Кавказе, в спецназе, окончил военное училище, в своё время был комиссован…

Я тоже назвал себя, он молча выслушал, добавил:

— Я знаю главное: вы — новый хозяин фирмы, для меня этого достаточно, чтобы охранять вас двадцать четыре часа в сутки. Идёмте, ваши апартаменты — на втором этаже. Скоро подвезут вещи, отдохните, будут ужин (или ранний завтрак, не поймёшь), баня, бассейн — с подогревом, можно искупаться до и после парилки. Вы любите пар?

— Да, наверное, — сказал я, — но я так редко бываю в парилке, что даже не знаю, что ответить…

— А ничего не говорите… Испытаете всё сами, парильщики здесь классные, с можжевеловыми вениками, думаю, вам понравится.

— А что, солнце так и будет гулять по горизонту? — спросил я, видимо, показав свою дремучесть. Сергей засмеялся, как-то по-домашнему всплеснув руками:

— Так Север же! Солнце заходит на час-полтора всего, поэтому такие толстые портьеры держим, гости балдеют от такой ночи, первые дни — почти все ломаются на бессоннице. Потом ничего, привыкают…

* * *

В гостевом доме я первым делом проверил зарядку на мобильнике, набрал номер отца. Он долго молчал, пришлось поставить его на дозвон. Наконец он заговорил так, будто мы не прощались и находимся в соседних комнатах:

— Значит, так, сынок: бабушке — хуже, наверное, начнут готовить её к операции. Я, конечно, подпишу все бумаги, врачи здесь замечательные, у нас двое учеников академика Воробьёва… Но в таком возрасте, как у нас, все боятся даже говорить о пересадке костного… Будут пока и лазер, и химиотерапия. В общем, хорошего мало…

— Подожди, пап, а как же возраст? Ведь врач говорил, так обнадёжил нас… Почему у бабули рецидив, что толкнуло на резкое ухудшение?

— Что сейчас об этом говорить, сынок? Надо надеяться на чудо, но готовиться и к худшему…

— Погоди, отец! — почти заорал я в телефон. — Что ты вечно паникуешь?! Мы в своё время и деда Колю могли спасти, от сердца редко так умирают, как с ним случилось…

— Что ты хочешь сказать, сын? Меня не было с ним в то время. Они с мамой были, вдвоём. Напарился, выпил водки, хорошо заснул, а утром не проснулся. Так дело было…

— Ладно, проехали. Извини, не хотел тебя обидеть. А с врачом можно будет поговорить? Позвони, когда он придёт к бабуле, я сам переговорю.

Он, конечно, ничего не знал, так ходил, видимо, из угла в угол, ждал, когда проснётся его мама, ожидал очередного укола и очередного сна. «Что же делать? — лихорадочно думал я. — Может, послать всё это дело и Бобо к чёртовой матери, рвануть домой на рейсовом самолёте, благо аэропорт недалеко? Тоже мне, хозяина нашли, нового нувориша из книги рекордов Гиннеса или как там у них, Форбса, что ли?! Ладно, не кипятись, надо подождать ещё день, самому поговорить с врачом…»

В дверь постучали, но, пока я не сказал: «Войдите», — никто не заходил. Сергей принёс мои вещи, вместительную сумку и портплед, сложил всё на диванчик, сказал:

— Я в соседнем номере, дверь полуприкрыта, услышу, если позовёте…

— Двери запирать, если спать ложишься? — я говорил с юмором, он отвечает на полном серьёзе:

— Естественно. Я вижу всех, кто идёт в ваш блок… И выходит от вас — тоже.

— Послушай, Сергей, зачем вся эта комедия? Вы главу соседнего государства, прибывшего с визитом, охраняете?

— Вопросы не ко мне. Начальник у нас — телохранитель Бобо Константиновича, старший на базе — Тужуркин, между прочим, генерал КГБ в отставке…

Запел мелодией блюза телефон, отец как-то торопливо и скомканно пытался сказать мне, что врач нашёл минутку, но он спешит… Я выждал паузу, понял, что могу говорить:

— Здравствуйте, доктор! Вы так спешите, что не можете поговорить? Татьяна Васильевна — ваш пациент, я её внук, нахожусь за тысячу километров…

— Да-да, я слушаю, извините, меня не поняли… Могу, конечно, могу говорить.

— Наш лечащий врач обнадёживал, что возраст бабушки позволит ей долго сохранять стабильное состояние…

— Это лейкоз… Что тут сказать? Нового ничего нет, как и случаев, о которых вы говорите, у нас не наблюдалось. Вы можете приехать? Надо спешить…

Я не стал продолжать разговор, поблагодарил доктора за информацию, за то, что он по телефону сказал такую голую правду. Отец, похоже, не врубился в его слова:

— Видимо, она не узнаёт меня… Или не может проснуться. Как ты, сын, что там делаешь?

— Да так, пап, хреновиной какой-то занимаемся. В бизнесменов играем… Я ещё выйду на связь. Мне надо кое-что обдумать и принять решение. Не бросай телефон, будь рядом с бабулей, вдруг она проснётся, захочет что-то сообщить нам.

* * *

— У него люди, — сказал телохранитель Бобо, — извините, Александр, он никого не велел пускать. — Высокий, симпатичный, лет сорока, не больше, человек стоял у двойной двери и отводил глаза.

— Понимаю, — сказал я, — освободится, скажите ему обо мне. Я пока осмотрю территорию…

— Держи рацию. — Телохранитель передал чёрный аппарат Сергею. — К реке пока не ходите, там наши работают…

— Что значит: наши работают? — спросил я охранника, когда вышли на улицу. — Что-то случилось?

— Точно не могу сказать, вернее, не имею права, — ответил Сергей, — у причала лодка, в ней — двое мёртвых…

— Господи, что это за Сицилия, — пробормотал я в сердцах, посмотрел на охранника, увидел, что он понял меня, сильно засмущался от ранее сказанной мне фразы. — Не переживай: ты — не говорил, я — не слышал.

Пошёл к свежим молодым посадкам, среди которых разместился теннисный корт с прекрасной сеткой и машиной для автоматической подачи мячей. Чуть левее, у одноэтажного строения, похожего на ангар, выстроилось с десяток машин, самым дешёвым оказался кроссовер «Вольво-90». У открытых дверей чёрного внедорожника «Мерседес-Бенц» стояли трое мужчин, тихо говорили:

— Похож — это ещё ни о чём не говорит… Хотя ты прав: рост, волосы, одежда — всё напоминает Геннадия. Он зря, конечно, отказывался от охраны, всё-таки главный инженер…

— Серёга, ты с кем тут бродишь, родственник, что ли? — спросил мужчина низенького роста, уже в годах, видимо, назначенный за старшего в гараже.

— Да, Степаныч, не волнуйся, это Саша, свой человек в Гаване…

— Какой Гаване? Что ты вечно горбатого лепишь… Идите скорее отсюда, не бродите, в такую ситуацию попадёте, не дай вам бог!

Сергей, видимо, вопреки инструкции, шёл впереди, постоянно оглядывался, уводил меня от вспомогательных и хозяйственных построек, остановился на аллее у красивых скамеек с гнутыми ножками и латунными подлокотниками, сказал:

— Вот, видели лоха? Влетит мне по первое число…

— Что-то серьёзное произошло, да? — Я не напирал голосом, не проявлял неумеренного любопытства, знал, что, сказав «А», человек должен сказать и «Б». И когда сел на скамейку, достал планшет и открыл его, услышал:

— Геннадия Фомича, главного инженера фирмы, вместе с сопровождающим его местным рыбаком нашли в сетях. Вроде бы за сёмгой пошли, и вот — затонули, запутавшись в сетке… Хотя они не первый год их ставили, профессионалы. Чудно всё выглядит, тем более случилось это накануне вашего приезда…

Я увидел, как вздрогнул Сергей, когда у него в руке защёлкала рация, услышал:

— Ответь первому… Где вы? Первый хочет видеть гостя.

— На аллее мы. Идём к корпусу, — сказал Сергей, приглашая меня подняться и следовать за ним.

— Оставайтесь там… Мы вас видим, ждите. — Рация умолкла, а по дорожке, выложенной красным битым кирпичом и вливающейся в аллею, шли три человека. Среди них я узнал Бобо Константиновича. Он был одет в серое японское трико с полосками, в бледно-жёлтую штормовку, на ногах — яркие, тёмно-бордового цвета, кроссовки.

— Привет, Саша! — бодрым голосом сказал Бобо. — А я думал, ты спишь… Мне сказали, что ты хотел меня видеть? Извини, был страшно занят… — Хозяин внимательно посмотрел на меня, умолк на полуслове. Мне показалось, он понял моё состояние, вернее, он понял, что я знаю о смерти на реке. — Медленно идите за нами, — сказал он охране, — так, чтобы не мешали разговаривать…

Минуту-вторую мы шли молча, он ждал, что первым заговорю я. Но я молчал. Видимо, на правах старшего, ответственного за братьев меньших, он сказал:

— Я понял, что ты знаешь о происшествии на реке… Не хотел тебя расстраивать. И так уже многого наговорил тебе, трудно всё это переварить с непривычки… Я понимаю, что попахивает пошлой мафией, но такова жизнь. Где деньги, там — смерть, они ходят рядом… Мы во всё этом разберёмся, поверь, это никак тебя не коснётся. Я за тебя обещал дедушке Коле, и я умею держать слово. Но я искал тебя по другому поводу: звонил Чесноков, помнишь, главврач из медцентра, он сказал, что Татьяну Васильевну, твою бабушку, ввели в искусственную кому и тебе надо поторопиться, чтобы застать её живой… — Он смотрел на меня с полуоткрытым ртом, не закончив фразы. Видимо, моё лицо выражало такую боль и такой страх, что он не смог больше вымолвить ни слова. Я достал телефон, набрал номер отца, но соединения не было. «Бабуля, милая моя, что ты делаешь с нами? Чёрт его дери, этого отца… — думал бессвязно, какими-то урывками и отрывками мыслей. — Ну что ты молчишь, пап? Что, как с бабушкой?» — Я готов был закричать, обозвать Бобо гнусными словами за то, что он втянул меня в эту грязищу. Наконец я понял, что ещё минута, и я опять, как когда-то при смерти Кати, начну истерить, биться в падучей, потеряю сознание.

Трое мужиков силой уложили меня на скамейку, телохранитель Бобо достал мини-фляжку, разжал мои губы и влил в рот несколько глотков спирта. Я кашлял, хватал ртом воздух, наконец пришёл в себя, стал соображать, что происходит со мной.

— Саша, успокойся, всё прошло, всё позади, приступа больше нет. — Тихий ровный голос Бобо полностью успокоил меня. — Ты сейчас отдохнёшь несколько часов, а потом как свободный от всех обязательств человек поедешь в аэропорт, тебя ребята посадят в самолёт, и ты полетишь домой. Увидишь бабушку Таню, отца, очень обрадуешь своих родных людей. Забудь об этой поездке, пусть она не снится тебе даже в самом страшном сне. Так, други мои, помогите ему встать, идите в номер и напоите его крепким чаем с мёдом. Утро вечера мудренее.

* * *

На высокой железной коляске, прямо напротив моего корпуса, лежал человек, закрытый белой простынёй, готовый к погрузке в карету скорой помощи. Его руки были заведены поверх простыни на грудь. Они не падали, видимо, их связали верёвкой. У санитаров заели полозья, они никак не могли втащить труп в машину, чертыхались, тихо переругиваясь между собой. Майор в тёмно-синей форме буквально заорал:

— Ну что за чёрт! Вы погрузите тело или ума не хватает?

Санитары плюнули на полозья, втащили коляску внутрь машины, дверцы захлопнулись, скорая с места рванула к хозпостройкам, где был запасной выезд с территории базы.

Глава 3

Как же легко я вздохнул, когда уселся в кресло салона самолёта, хотя и в последнем ряду, рядом с туалетом. «Неужели я снова один? И больше не увижу физиономии предов-зампредов, банкиров-шманкиров, таинственных охранников и их не менее таинственных хозяев…» — но думы мои были невесёлые. С одной стороны, из головы не выходила баба Таня, её состояние, тревога и ожидание большого неотступного горя. Она, конечно, все эти годы была мне и мамой, и отцом, и врачом, и святым духом. Это она вытащила меня из больницы, выходила, вернула к нормальной жизни, не разрешила ехать на учёбу за границу, хотя Бобо Константинович настаивал, а я послушал бабушку и спокойно поступил на бюджетное отделение юрфака.

Мы жили с ней нормальной жизнью студента со стипендией и пенсионерки с пенсией. Скажу честно: мы даже далеко не всегда тратили деньги, которые ежемесячно набегали мне по процентам с банковского счёта, если не надо было покупать, например, что-то из мебели, зимней одежды или обуви. Отец с подачи моей мамы раз или два «подъезжал» с просьбой одолжить денег (считай, без возврата, как открытым текстом сказала баба Таня), но натыкался на глухую оборону уже своей мамы, уходил ни с чем. «Надо уметь жить по средствам, — говорила бабушка, — если не умеешь зарабатывать деньги…» Конечно, я постоянно выручал отца, незаметно для посторонних вкладывал в его карманы пять-десять тысяч рублей, говоря, что это — из НЗ некурящих и непьющих родственников. Он намёка не понимал, с лёгкостью брал деньги, и это его нисколько не смущало.

С другой стороны, я всё сильнее чувствовал недоверие к тому, чем занимался Бобо Константинович, стал с осторожностью относиться к информации о его жизни, делах и бизнесе. Имя Доброволина ни разу не упоминалось в списках богатых людей, хотя я уже точно знал, что он владеет частными нефтегазовыми компаниями с капиталом не менее пяти миллиардов долларов. Отдельный бизнес — интернет, телевидение, радио, издательства. Но он делал вид, что к нему это не имеет никакого отношения, а руководитель медиаблока даже не входил в совет директоров и правление холдинга. Но как-то я был в его кабинете, он включил телевизор, стал слушать самого модного и дорогого по гонорарам ведущего. И вдруг тихо, как бы себе под нос, пробурчал:

— Сейчас он скажет, что Погоржельский — большое дерьмо…

И действительно, ведущий аккуратно высказался, какое дерьмо миллиардер П… Бобо Константинович посмотрел на меня, чуть смутился, добавил:

— Иногда угадываю мысли ведущего в оценках наших соперников. А тут у человека — явно сорвало крышу, хотя он чуть не подвязался к нам со строительством жилья в Заполярье.

Я знал, что дедушка Коля нигде, никогда не участвовал в сделках, не владел акциями, не входил ни в какие доли, но его связи, наверное, способствовали росту капитала Бобо. Бабушка как-то рассказала, что на первых порах ему помог дед: при его содействии большую партию древесины заготовили на Севере, а потом перебросили в одну из среднеазиатских республик. В знак благодарности азиаты допустили Бобо к трубе, а это уже — миллионы долларов только на прокачке нефти и газа.

Многие тогда начинали в кооперативах с «варёнок», изготавливали джинсы, как на Западе. Один нынешний миллиардер прибрал к рукам все городские общественные туалеты, другой — сеть фотоателье, парикмахерских и бань, превратив последние в бордели. Сейчас это уважаемые семейства с замками и особняками в Европе, с собственными футбольными и баскетбольными клубами мирового уровня, самыми большими яхтами и островами в океанах. Но русская специфика видна во всём и чувствуется везде, тут уж ничего не поделаешь, благо их речи искусно исправляют спичрайтеры и переводчики-синхронисты, а то бы так и «ложили», как когда-то по привычке общались на бывших колхозных рынках.

Я почти не знал биографию Бобо Константиновича, иногда что-то вспоминала баба Таня, но став студентом, я стал чаще заходить в его офис, в наших разговорах проскакивали эпизоды из жизни мальчишки, особенно тех лет, когда он был в детском доме. Точно знаю, его мама выросла в большом сибирском селе, где половина населения — татары, жившие патриархально, по своим законам и своей религии. Случилось так, что она забеременела, скорее всего, от чужака, не жителя села. Община хотела упрятать падшую женщину в глухую татарскую деревушку, которых немало было в округе, но директором школы, где она работала уборщицей, оказался Константин Натанович Доброволин, смелый по тем временам человек: он сумел защитить её, поселил при школе, во флигеле, вместе со своей семьёй. Роды были тяжёлые, она умерла от заражения крови через неделю, успев дать сыну странное имя — Бабай. Мальчика сдали в дом малютки, потом — детский дом, где он и пошёл в школу и где все звали его Бобо.

Прошло почти десять лет, директор школы стал собираться с переездом в Подмосковье, где близкая родня выкупила большой участок земли. Все эти годы его семья навещала мальчика, а после окончания им начальной школы Константин Натанович как авторитетный директор школы быстрее быстрого оформил усыновление, записав в новом документе: Бобо Константинович Доброволин.

Надо отдать должное Константину Натановичу, вложившему в приёмного сына не только душу, но и значительные средства: на репетиторов по двум языкам, преподавателей из самой академии — «Плешки», на владение скрипкой, правда, её пришлось отложить из-за сломанной на борцовском ковре руки. Академию Бобо окончил с красным дипломом, и когда другие выпускники пробирались с челночным бизнесом через опасную турецкую границу, он представлял закупочную росгосконтору в солнечных республиках на берегу Каспия. Получал за должность мелкого чиновника копейки, но он первый из Доброволиных обрёл статус госслужащего. И верил, что за ним — большое будущее. Поэтому когда на семейном совете встал вопрос о переезде на землю обетованную, и все родственники высказались за, один Бобо сразу и наотрез отказался ехать в Израиль.

Вернулся заготовитель сухофруктов и бакалейной продукции в столицу через четыре года, умудрённый опытом и обросший связями с нужными людьми. Остался в чиновничьем аппарате, но пошёл по стезе помощников-советников больших начальников, что, естественно, тоже имело свои преимущества. Профиль службы легко поменял, когда в командировке случайно познакомился с куратором масс-медиа в правительстве: тот предложил поработать над проблемами приватизации, самоокупаемости и прибыльности коммуникационных систем. Этим куратором оказался мой дед — Николай Иванович Караванов. Последние десять лет Бобо Константинович занимался только бизнесом, уйдя в отставку со службы.

* * *

Мы с Сергеем, охранником, пили чай. Налили, наверное, по третьей чашке, как в номер без приглашения пришёл Бобо Константинович. На полу стояли мои нераспечатанные вещи, на столе — чашки с крепким чаем, вазочки с мёдом и вареньем из морошки. Сергей встал и, сказав, что машина — на ходу, вышел. Бобо, улыбаясь глазами, краешками губ, присел на диван, забросив ногу на ногу, заговорил, подыскивая слова:

— Давай, Саша, начнём всё с чистого листа. Что я имею в виду… Постарайся сейчас забыть обо всех неприятных событиях и об информации, которую ты узнал. Тебе совсем необязательно входить в совет директоров, в правления компаний, тем более принимать какие-то решения. Тебе достаточно оставаться моим номинальным партнёром, чтобы мы официально представляли наш совместный капитал. Так будет правильно… Я, наконец, понял: с тобой, воспитанником дедушки Коли и особенно — советской учительницы бабы Тани, уже ничего невозможно поделать… Ни-че-го.

Он взял чистую чашку, налил заварки из чайничка, кипятка из самовара, стилизованного под тульский, взял кусочек сахара, аккуратно положил на язык и запил жидкостью, напоминающей по цвету коньяк. Сказал вдруг:

— Давай выпьем коньячку? На посошок, перед дорогой, а?

— Мне уже хватило спирта. Голова гудит, и такое ощущение, что я попал не в тот вагон, извините за банальность…

— Так, стоп, мой друг. Я ведь ничего не прошу сверхъестест-венного. Лишь прошу оставаться моим надёжным партнёром. Ты знаешь, чем ты обладаешь? — Он смотрел на меня без злости в глазах, похоже, ему было даже весело. — Говорю почти официально, правда, без протокола: ты партнёр и хозяин семи процентов всего капитала… — Помолчал, выждал паузу, продолжил: — Как, брат, не хило?

Молчание затягивалось, он, конечно, понял, что я высчитал сумму от пяти миллиардов, но одновременно увидел, что ни радости, ни тем более восторгов не выражаю, и это его крепко озадачило. По правде сказать, мне почему-то было всё равно: я не осознавал реальности этих денег, того, что они каким-то образом вошли в мою жизнь. И главное, наверное, я совершенно не понимал, почему они стали принадлежать мне и что можно с ними делать. Вспомнил фильм — «Банковский билет в миллион фунтов стерлингов», который не так давно смотрел в подлиннике на языковой практике в университете, невольно заулыбался. Бобо вскинул брови, не понимая причины улыбки, заговорил, чуточку нервничая:

— Чтобы тебе стало понятно, Александр, коротко объясню. Мы создаём фонд поддержки социально значимых проектов, под него совет директоров холдинга выделил сумму на десять лет успешной работы. Все документы, включая устав, формы финансовой и другой всевозможной деятельности, зарегистрированы в инстанциях, ждут человека, который сумел бы раскрутить этот маховик. И именно ты не просто должен стать таким человеком, ты, подчеркну особо, реальный хозяин этого фонда. В его совет войдут самые именитые люди, их авторитет безупречен, гранты от их имени не будут вызывать и тени сомнения. А взамен — наша компания получит налоговые льготы и другие послабления, авторитет и лояльность… — Бобо Константинович замолчал, вдруг снова заулыбался, закончил, — общества и власти. Поверь, Саша, это стоит таких денег!

Ну вот, теперь мне стало намного понятнее, что задумал Бобо. Всё гениальное просто: вкладываешь доллар в лояльность к власти, получаешь её защиту, поддержку и преференции. Да, у нас, россиян, всё так: в доме надо стоять передом к тёплой печке и помнить, что ласковый телёнок двух маток сосёт… «Осталось только как-то привязать к проекту моего деда Николая, — неожиданная мысль пришла мне в голову, — и я, его наследник и продолжатель, по праву займу место хозяина фонда. Ай да Бобо! Ай да сукин сын…»

— Проработаем идею до конца, тогда расскажу в деталях, но есть мысль назвать фонд именем твоего деда, Николая Ивановича Караванова, создателя и организатора первого общественного телевидения и т. д., и прочее…

— А я — внук, бережно храню и преумножаю его традиции…

— Не ёрничай, Александр. Не вижу повода для такого поведения. Но мы, если позволишь, об этом ещё поговорим. А сейчас охранник отвезёт тебя в аэропорт, билет уже заказан, извини, что всё так не по-людски получилось. И помни, тебя ждёт интересная работа: по итогам года ты точно войдёшь в сотню самых богатых женихов нашей страны.

* * *

Сергей повёз меня на своём стареньком «Хёндае-Акцент», ровно гудел кондиционер, он попросил разрешения закурить. Я тоже закурил, так, не по правде, не привык за двадцать три года, значит, уже точно не закурю. Регистрация заканчивалась, самолёт — небольшой, рейс дополнительный, да и народу пока с Севера улетало на юг не так много. Мы пожали друг другу руки, Сергей сказал:

— Прилетай в посёлок, один или с женой, квартира у меня небольшая, но разместимся, пойдём на катере за сёмгой, обещаю: залечу все твои раны… Не вру, Сашок: на свете ничего нет лучше Севера, особенно весной. — Обнялись, он шепнул: — Без охраны ты намного лучше смотришься…

Два с лишним часа полёта я проспал, стюардесса даже будила меня перед посадкой, улыбалась:

— Здоровый человек — крепко и здорово спит, просто завидую!

А я и правда как будто выздоровел: мышцы обрели силу, мозги — ясные, но в голове одна мысль, как скорее добраться до бабы Тани. Не повезло с таксистом, он не знал улицы, навигатора не было, добрались до медцентра в густых сумерках. На посту охраны долго проверяли, кто я да что мне надо. Я уже не выдержал:

— Прилетел я после звонка Чеснокова, за тысячу километров, а вы — баррикады мне устраиваете. Щас позвоню вашему начальнику, кому-то будет полный кирдык!

На дежурном посту врач и медсестра сказали, что отец уехал домой, утром приедет с женой и дочерью. Я задохнулся от плохого предчувствия, почти закричал:

— Что с бабушкой? Она пришла в сознание? Узнает меня… — Тут же осёкся, увидев, как врач закашлялся, а медсестра опустила голову, надеясь, что не ей придётся сказать что-то страшное. — Что, умерла? Не дождалась, а я даже не простился с ней… — Плакал, не стесняясь и не вытирая слёз.

— Она не приходила в сознание, — сказал наконец доктор, — всё равно не узнала бы вас… С ней был её сын, Юрий Николаевич. Завтра увидитесь с ней вместе с родственниками, морг приготовит её часам к одиннадцати утра.

— Я могу посмотреть на неё сейчас? — немного успокоившись и вытерев слёзы, спросил я. Вопрос был, видимо, настолько неожиданным, что доктор снова закашлялся. Ответил не сразу:

— Я позвоню в морг, там, конечно, должен находиться дежурный санитар, но, простите, ничего не гарантирую… Может, отдохнёте с дороги, примете душ в гостевом блоке, сейчас закажем вам ужин. А утро вечера мудренее, да и вам будет спокойнее. — Он посмотрел на меня, набрал номер телефона. Трубка долго молчала, потом он что-то пытался объяснить собеседнику на другом конце провода, сказал наконец главное:

— Это внук, прилетел за тысячу километров… Да, понимаю, да, сигнализация. Вы не обязаны, конечно… До утра, — положил трубку, пожал плечами, — без письменного разрешения замглавврача-куратора он никого не имеет права впускать на территорию морга. Простите, это так, я знал, но думал, уломаю его, но это не врач, это — санитар, по-вашему — сторож, извините ещё раз…

Я видел одноэтажное здание недалеко от корпуса, где находилась палата бабушки. Не помню кто, наверное, отец сказал, что это — морг. У меня созрел план: дать всем успокоиться, подождать час-полтора и сходить туда, несмотря на глубокую ночь. Я знал, что сегодня уже не усну, пусть не попаду в здание, но хотя бы побуду рядом с бабой Таней.

* * *

— Её не вернёшь, — сказал кто-то сзади меня, — страшная болезнь крови… Вам не надо так близко принимать к сердцу: у неё — возраст, ослабленность организма, отсутствие желания жить и прочее, хотя я понимаю вас… — По голосу я узнал дежурного доктора. — Подышали, проветрились, пойдёмте отдыхать. Я дам таблеточку, а лучше сделаю укол, чтобы вы встретили родственников бодрым и здоровым. Пойдёмте со мной, так будет правильно, так поступила бы и ваша бабушка.

После укола я провалился во мрак, но последнее, что увидел, был человек в чёрной одежде, стоящий рядом с иконой святого Николая Угодника во весь рост. Он впервые повернулся ко мне лицом, очень походил на дедушку Колю…

Глава 4

Долго и очень больно держала, не хотела отпускать меня баба Таня — просыпался утром в своей комнате и ждал, когда с кухни раздастся её голос:

— Саша, мальчик мой, ты любишь блины, но время работает против тебя. Не успеешь поесть горячие…

Что-то кричал ей, бежал на кухню, не умывшись, в трусах садился за стол.

— Прощаю в последний раз, — в сто первый раз говорила бабушка, — зубы почистишь сразу после еды.

В ванной — каждое утро — новое полотенце, чистота такая, что неудобно мокрыми ногами ходить по кафельным плиткам. Когда она успевала всё это делать? Готовила обед, но сама специально не ела до моего возвращения, чтобы мы вместе поели «горяченького». Любила варить борщи, грибной суп, молочные каши, от запаха которых кружилась голова. Где эта музыка домашнего тихого уюта? Всё сгинуло, исчезло, ушло в никуда. Лежу в постели, чего жду, сам не знаю. Тишина добивает, накрывает меня такой жуткой тоской, что хочется выть.

А тут ещё Дашка поселилась на время консультаций в университете, с ней в квартире — полный кавардак, вплоть до того, что в ванной на сушилке, на перекладине для занавесок и даже на держателе туалетной бумаги разбросаны трусы, бюстгальтеры, какие-то причиндалы. Я сказал отцу, что найму ей такси, которое будет возить её в дни консультаций, лишь бы она не оставалась на ночь у бабы Тани. Он, отвернувшись от меня, пробурчал обиженно:

— Бабушка завещала квартиру и Даше… И потом, ты же её старший брат.

Внутренне я понимал: окончив школу и став довольно привлекательной девицей, она оставалась примой коттеджного посёлка, никак не могла освободиться от их правил общения. Естественно, абитуриенты в университете, особенно приезжие, смотрели на неё как на девицу особого поведения. Один из кавказцев припёрся вместе с ней на квартиру, правда, тем самым сильно напугав её, а мне пришлось показать ему на дверь. Законы гор он знал и уважал, пожав мне как старшему брату руку, всё же сказал:

— Привэды эё в порадок, да-а, а то бэда будыт…

Она собирается поступать в полиграфический, почему не знаю, но явно бабушкиных и отцовских наклонностей здесь нет, литературой и редактурой в её увлечениях даже не пахло. Наверное, туда — проще поступить, чем в МГУ или другой вуз. «Не до жиру, — сказал отец, — тем более там мой товарищ — проректор. А издателей сейчас как собак нерезаных, так что без работы не останется».

Я же на полном серьёзе стал подумывать о покупке новой квартиры для Дарьи. Мне совсем не хотелось уходить из намоленного жилья, в котором дед Николай и баба Таня прожили всю жизнь: до сих пор с почтением отношусь к комнате дедушки, которую все называли кабинетом, рассматриваю его книги, бумаги, фотографии. На дверном косяке, у шкафа, храню графитные чёрточки, видимо, пометки о росте сына Юрия в разные годы его жизни. Здесь же стоят новые телевизор и стереосистема с записями, на большом письменном столе, покрытом зелёным сукном, лежат мой ноутбук, шахматная доска с фигурками, к которым прикасались пальцы деда. Комнату бабушки я стараюсь вообще не открывать, слишком недавно она оставила меня, так рано лишила самого дорогого — настоящей любви. Вот парадокс: чем дальше она отдалялась от моего отца, тем сильнее и крепче любила меня, своего внука, рождённого её сыном.

Похоронили бабу Таню в одной ограде с дедом, с большим трудом прорвались на закрытое уже кладбище: опять помогли деньги и связи Бобо Константиновича. Я слышал, как он сказал помощнику в сердцах: «Да сунь ему в глотку пачку, пусть подавится!» Местный начальник не подавился, меня как внука погладил по плечу, приговаривая: «Поплачь-поплачь, парень. Ты самый скорбный из них…»

Виделись мы с Бобо после Севера редко, я даже подумал: к чему было затевать весь этот цирк с советом директоров, переживать трагедию с утопленниками на реке, выдвигать идеи с фондом, да ещё под именем моего деда. Слава богу, у меня есть пока деньги, дедушкины, хватит и на жизнь, и на Дашку, и на отца с мамой. Я не звонил, не ходил к нему в офис, правда, мне сообщили, что он находится в большой командировке в Арктике, прокладывает условные трассы будущих нефте — и газопроводов. Наконец узнал, что он спустился на юг, до Каспийского моря, а из Туркмении — вдруг звонок, сказал буквально два предложения:

— С управделами сходите в ЦМТ (центр международный торговли), присмотрите офис для фонда. Себе подбери апартаменты для встреч и переговоров, может, и жить туда стоит перебраться. Квартиру деда и бабушки законсервируй, так тебе будет легче, без ежедневных воспоминаний. До скорой встречи…

* * *

Знаменитый когда-то ЦМТ на набережной Москва-реки, в который я попал с отцом на новогодний праздник, потускнел и постарел. Но петух с часами в центре вестибюля — остался, эта память детства не раз приходила ко мне во сне. Управделами холдинга, бывший хозяйственник из Совмина по фамилии Демидов, действительно походил на петровского любимца в расцвете сил: какая осанка, царственный поворот головы, какие белые пухлые ладони. Он сказал, что у него «всё посмотрено, всё готово и проверено». В пяти офисах-комнатах со всеми удобствами могли разместиться не только десять будущих сотрудников фонда, там можно без проблем держать целый взвод. Апартаменты для президента брали своей деловитостью: на удивление, ничего лишнего, несколько комнат, в одной — большой стол для переговоров, неширокая стандартная барная стойка для фуршетов и кофе, кабинет с необходимой для работы техникой и телефонами, на удалении — спальня с отдельным входом в санузел, где вся атрибутика вплоть до халатов и мягких тапочек.

Конец ознакомительного фрагмента.