На краю Мещёры

Юрий Леонов

Почти полвека назад купили мы избу под Рязанью, на берегу Оки. За эти годы исподволь сроднился я с этой землей и соседями по древнему селу Костино. О том, чем они дороги мне – эта книга…

2. БЫЛОЕ

ДОМ БЕЗ ХОЗЯЕВ

Как вязко сидит в нас инерция взгляда. Уж сколько раз за последние годы проходил мимо пустующего здания барской усадьбы, и все казалось обыденным: заросшие одуванчиком ступени парадного входа, облупившаяся колоннада, заколоченные досками провалы окон… Седая безнадзорная старина, ей ли удивить кого-либо в российской глубинке. И все же, помнится, впервые увидев запущенный дом, отметил с горечью: неужто никому не нужны эти каменные хоромы, великолепие которых не в силах заглушить даже долгое небреженье людское?

Кто-то объяснил мне, что в здании, принадлежащем профессионально-техническому училищу, ныне — временный склад. И поскольку все вокруг не было постоянным, кроме Оки, омывающей этот крутояр, подумалось, что настанет пора, и особняку найдется иное, более достойное применение. Кто-то же отвечает за это.

Как ни странно, ожидания сбылись. В 1979 году реставраторы перекрыли крышу, подлатали фасад и кое-что внутри… Забыли только повесить доску, предупреждающую о том, что здание бывшей усадьбы Никитинских является памятником архитектуры республиканского значения и охраняется законом.

Построенный в начале века двухэтажный с мезонином и колоннами особняк рядом с современными коробками общежития и учебного корпуса выглядел заблудившимся франтом. В коробках жили, занимались, а старый дом и после реставрации остался пустовать в ожидании людей.

Благодушие мое развеял мастер училища, крепкоплечий припорошенный сединой Вячеслав Михайлович Кошуро. Оказывается, обветшавшую систему отопления особняка сковало после сильных морозов, и директор училища распорядился отключить ее. Вот уже третий год стужа и сырость подтачивают здание.

Найти дому нового хозяина пока не удается. Ни художники Рязани, ни театральные деятели области не взяли здание под свою опеку, хоть очень поглянулось оно и тем и другим. Отпугивает необходимость нового ремонта, более капитального, чем прежний: вновь прохудилась крыша, обветшали стены и перекрытия, в одном из залов учащиеся разложили костер на дубовом паркете и начавшийся пожар едва сумели погасить…

— Я уж заколачиваю, заколачиваю окна — нет, отрывают доски, лезут туда, как мухи на мед, — пожаловался на своих воспитанников Вячеслав Михайлович.

Вспомнилась судьба другого здания, стоявшего по соседству. Двухэтажное, сложенное из бревен еще при старых хозяевах усадьбы, князьях Мещерских, оно знало многих именитых людей. С балкона его писал этюды заокских далей Николай Клодт, в гостиной импровизировала перед друзьями Мария Николаевна Ермолова, читал стихи тогда уже знаменитый сосед Сергей Есенин…

Долгие годы после революции дом исправно служил костинцам, кто только не жил в нем до поры, пока не прохудилась крыша. Случилось это лет семь назад. Сначала переселили из здания жильцов в преддверии ремонта. Потом началась элементарная растащиловка: кому-то понадобились доски, кому-то — печная заслонка… А кончилось все тем, что разобрали здание на дрова. До сих пор, когда заходит речь об этом варварстве, мужики с восхищением вспоминают, с каким трудом приходилось растаскивать звонкие, смолистые бревна: умели же люди строить!

Судя по рассказу Кошуро, история с безнадзорным домом повторялась, как повторилась она с ротондой, которую во избежание хлопот с ремонтом просто снесли: остаточная стоимость ее была дешевле килограмма колбасы в местном сельмаге. Еще не поздно было спасти каменное здание, и разговор наш вился вокруг этого, пока Кошуро не сказал:

— А больше всех знает об этом доме Таня Шустова.

В тот же день я встретился с ней. У старшей из пятерых детей Александры Ивановны — в замужестве Татьяны Владимировны Шустовой — было открытое, смугловатое лицо, густые иссиня-темные волосы уложены, как встарь, тугим кольцом на затылке. Не только обличьем, но и беспокойным характером, как видно, пошла она в мать.

Всякое серьезное дело начинается с хлопот одного человека, которым чаще всего правит не долг службы, а долг совести. Казалось бы, ей ли, матери двоих детей, живущей в Рязани и приезжающей в родное село лишь на побывку, брать на себя заботу о судьбе старых построек на окраине Костино?.. Если больше никто о том не хлопочет — то ей!

Так решила Татьяна Владимировна, узнав о том, что бывшая барская усадьба осталась без отопления, что начальную школу в Костино, где она училась когда-то, решили за ненадобностью пустить на дрова. Почему следует рушить крепкое бревенчатое здание, в котором крестьянские дети постигали азы грамоты еще до революции? Опять эффект «крыши»? Не разумней ли отремонтировать строение и устроить там народный музей: история села богата и уходит корнями в древность?

Доводы Шустовой убедили работников поссовета. Приговор старой школе был отменен. Для Татьяны Владимировны это был первый праздник в череде уклончивых ответов должностных лиц.

Вот строки одного из писем, разосланных ею по разным инстанциям:

«У нашего села богатая история. О ней можно было бы писать очень долго, но сейчас мне хочется вернуться в настоящее время. Подходит лето — самое подходящее время для ремонта бывшей барской усадьбы. Мне очень жалко это здание, я воспринимаю его как живое существо, верящее в меня и терпеливо ждущее от меня помощи. Мне очень жалко государственных денег, которых будет требоваться на ремонт все больше с каждым месяцем его отсрочки. Мне очень жалко моих односельчан, у которых болт сердце за нашу прежнюю гордость, но которые не верят, что положение может измениться к лучшему.

А они жалеют меня, говорят: «Танюша, брось ты все это, побереги силы и нервы для своей семьи, для своих детей». Но, тревожась за судьбу памятника архитектуры, я тревожусь и за своих детей. Я не хочу, чтобы мои дети получили в наследство оскудненную природу, не хочу, чтобы навсегда были утрачены памятники истории и культуры…»

У Шустовой нашлось много единомышленников среди земляков. Желание спасти заброшенный особняк оформилось в идею создать на базе его музей народного творчества Рязанской области. Сколько прекрасных творений гончаров, кружевниц, резчиков по дереву и других мастеров народного искусства, которыми издревле славилась рязанская земля, пылится по сундукам да чердакам, по запасникам разных музеев лишь потому, что негде выставить для всеобщего обозрения эти прекрасные экспонаты. И в то же время ветшает здание, анфилада светлых, просторных комнат которого словно бы специально предназначена для такого музея.

— Так кто же против такой идеи? — нетерпеливо спросил я.

— Мы опоздали, — грустно проговорила Татьяна Владимировна, — Нашлась организация, пообещавшая отремонтировать этот дом. Разумеется, не без выгоды. Там будет профилакторий Госкомнефтепродукта РСФСР.

— Но ведь в таком случае здание придется перестраивать, и оно потеряет былой облик.

— В том то и дело!

— Очень жаль, если спасут здание такой ценой… Вы знаете, постараюсь все разузнать. — пообещал я. — Может быть, еще не поздно отстоять идею музея. Прекрасная идея…

1989 г.

НАСЛЕДСТВО КОРОЛЯ

Из всесоюзного научно-исследовательского института картофельного хозяйства в Коренево я возвращался в Москву под вечер. Рейсовый автобус не пришел, и мы вместе с попутчиком, энергичным мужчиной лет сорока, отправились пешком в сторону железной дороги. Из разговора выяснилось, что он занимается селекцией картофеля.

— Знакомо ли Вам имя «короля картошки» Николая Яковлевича Никитинского? — спросил я.

— Не слышал о таком.

— А о Грачеве старшем, создавшем более ста сортов картофеля?

Спутник задумчиво пожал плечами. Возможно и его коснулось на миг ощущенье утраты, когда чувствуешь — потерял, не ведомо что. Но — только на миг. Он полон был сиюминутных забот. А находить в прошлом ответы на них, как многие из нас, не привык.

х х х

Чтоб не вводить в заблуждение читателя, оговорюсь сразу: король этот — личность некоронованная. О негласном титуле бывшего владельца Костинской усадьбы Николая Яковлевича Никитинского, нареченного «королем картошки» в одном из некрологов, я слыхивал давно, но не воспринимал сказанного всерьез. Что за король, о котором даже в родном селе почти ничего не знают, хоть жил он здесь, под Рязанью, не в древние времена — в начале века.

Достоверно известно лишь, что бывший владелец усадьбы оставил по себе добрую память. Она в белокаменном особняке и школе для крестьянских детей, в хозяйственных постройках, переживших десятилетия, в остатках сада и парка, в заросших ряской прудах… Правда, о благолепии некогда процветавшей усадьбы старики порой вспоминают с чужих слов, восторженно прицокивая языками, называя «барина», как привычней слуху, Никитиным.

— Хороший был хозяин, чего только не выращивал! Жене своей в день именин, среди зимы корзину ландышей подносил. Из собственной теплицы…

— Да, при нем дело вертелось! Жеребцов породистых выводил…

— Картошку хранил по пять — шесть лет. А нынче попробуй-ка…

Вот такая информация, услышанная в разные годы. И только-то. Попытался разыскать в книгах какие-либо сведения о «короле картошки», но тщетно. Ни в исторической столичной библиотеке, ни в архиве древних государственных актов сведений о Н. Я. Никитинском не оказалось. Даже в книгохранилище Тимирязевской сельскохозяйственной академии, где собраны труды по истории отечественного картофелеводства, и упоминания о Николае Яковлевиче не нашел. И темное подозрение пало мне в душу: да был ли наяву этот всеми забытый король, или слухи о некогда сказочном изобилии картофельных сортов под Рязанью всего лишь красивая легенда?

В библиотеке им. Ленина удалось разыскать четыре формуляра с инициалами Николая Яковлевича. Однако уверенности в том, что именно он является автором этих книг, не было, ибо тематика их никак не стыковалась с земледелием: «Торф и разработка его на топливо», «Коллекция по писчебумажному, кожевенному делу и производству фарфора и фаянса», «Из воскресных объяснений при Московском политехническом музее в 1879 году».

Правда, у соседа по каталогу — Якова Яковлевича Никитинского формуляров числилось раза в десять больше с диапазоном интересов поистине безграничным: от устройства паровых котлов и микробиологии скоропортящихся продуктов до новостей сельскохозяйственной техники и очистки от загрязнения малых рек. Но я не собирался писать о русских энциклопедистах, и если все же полистал некоторые из трудов Никитинских, то лишь с одной целью: не встретится ли там хотя бы упоминание о Костино. Нет, не встретилось.

Татьяне Шустовой больше повезло в этих поисках. В Рязани она обнаружила справочник департамента земледелия за 1916 год, где было сказано, что в Костинском хозяйстве Н. Я. Никитинского разводится до 400 сортов картофеля, выписанных из-за границы, «получены многочисленные премии на сельскохозяйственных выставках за семенной материал, главным образом, за коллекции картофеля».

Значит, был все же король со своим королевством: 400 сортов! Это ж настоящая семеноводческая станция!

С правнучкой Николая Яковлевича, преподавательницей литературы одной из столичных школ Натальей Алексеевной Родионовой удалось встретиться на конференции рязанского землячества в Москве. Среди выступлений историков и краеведов о полузабытых страницах прошлого прозвучало и сообщение Шустовой о «короле картошки» и судьбе усадьбы его. Пока Татьяна Владимировна вела свой рассказ, с фотографии стенда смотрел на собравшихся обрамленный бородою мужчина лет сорока. Ум и благородство сквозили в мягких чертах лица, озаренных светом того же спокойного достоинства, которого нельзя было не заметить при первом взгляде на правнучку.

Судя по реакции зала, судьба безвестного ныне земляка заинтересовала многих рязанцев. Отвечала на их вопросы и Наталья Алексеевна. А когда конференция закончилась, и мы остались с нею в пустом зале, наконец-то настала и моя очередь порасспросить подробней о том, что не удалось прояснить в телефонных разговорах.

Все выстраивалось последовательно в только что прозвучавшей истории: древняя российская родословная, и учеба Николая Яковлевича за границей после окончания Петербургского технологического института, и женитьба на Ольге Ивановне Ляминой, дочери московского городского головы, и приобретение на средства от приданого усадьбы в селе Костино… Здесь вершил он главный труд своей жизни, был счастлив в семье. А умер, сраженный приступом грудной жабы, всего лишь пятидесяти четырех лет от роду. Девять лет спустя, в 1920 году часть коллекции клубней Н. Я. Никитинского вывез из Костино известный селекционер картофеля А. Г. Лорх. А сама усадьба, ныне принадлежащая разным хозяевам, находится в запустении…

Если бы Николай Яковлевич осваивал земледельческую науку со студенческой скамьи, решение его заняться выведением разных сортов картофеля было бы вполне логичным. Однако долгие годы Никитинский специализировался в технике и ремеслах — это его труд о разработке торфа и объяснения в Политехническом институте хранят библиотечные фонды. Что же заставило Николая Яковлевича столь круто изменить линию жизни?

На этот вопрос Наталья Алексеевна ответить не смогла, хоть родословную свою знала с редкой для наших дней осведомленностью. С особой теплотой говорила она о старшем брате прадеда — Якове Яковлевиче Никитинском, одном из основателей Плехановского института, бывшем профессоре Московского технического училища и столичного сельскохозяйственного института, чьи работы поразили меня в библиотеке своей разносторонностью. Так нет ли связи между аграрным поприщем старшего брата и решением младшего переменить род занятий?

Сколько раз в поисках документальных свидетельств прошлого приходилось с горечью убеждаться, что даже от предвоенных лет зачастую сохранились лишь тени событий. Вихри нашего века безвременно унесли не только миллионы жизней соотечественников, но выветрили и саму память о них; из уничтоженных книг, из отощавших архивов, из опустошенных семейных хроник… Ведь были годы, когда люди небеспричинно боялись хранить у себя даже фотографии родных и близких, не говоря о попавших в опалу друзьях. Сколько оскопленных, изуродованных ножницами групповых снимков осталось с той поры в семейных альбомах!

В доме Натальи Алексеевны хранительницей семейных реликвий была бабушка Наталья Николаевна, чье детство прошло в Костино. Среди немногих писем, фотографий и документов, уцелевших с тех давних времен, лежат две ученические тетради в клетку с воспоминаниями Натальи Николаевны о годах девичества. Откровенные, полные озорства и былой непокорности записи, свидетельствующие о цепкой наблюдательности младшей из дочерей Николая Яковлевича. Однако даже в тех тетрадях нет и намека на обстоятельства, заставившие Никитинских обосноваться под Рязанью в конце прошлого века. И почему именно картошкой начали заниматься они на суглинистых, не лучших для этой культуры землях? И каким образом в короткий срок удалось добиться рекордных урожаев?..

На прощанье Наталья Николаевна обещала порасспросить об этом родственников. Зная ее обязательность, я не сомневался, что при всей занятости она сдержит свое слово. И все же надежда заполучить ключ к разгадке событий вековой давности была не толще комариного писка.

Я съездил еще раз в Ленинку, но обогатил «досье» лишь выпиской о том, что действительный статский советник Николай Яковлевич Никитинский удостоен дворянского звания в 1908 году. Побеседовал с сыном последнего управляющего Костинской усадьбы Сергеем Оскаровичем Пельцером — безрезультатно. И подумалось вдруг: «За свое ли дело взялся? Какой прок, если даже удастся найти подоплеку давно угасших страстей? Будет ли это в радость ныне живущим? Чем обогреет, чем обогатит их?.. Вокруг такие перемены вершатся, а ты погряз в прошлом…»

Не весело было от таких мыслей. Но и поддаваться им не хотелось. Все мы в долгу перед прошлым, а долги положено возвращать. Не обеднеем — только богаче станем от этого.

И вдруг — звонок. Знакомый, радостный голос. Говорит ли мне о чем-либо фамилия Грачева Ефима Андреевича?.. Так вот, известнейший в прошлом веке, а ныне почти забытый петербургский селекционер овощей и картофеля умер в 1877 году. Продолживший его дело сын Владимир пережил отца ненадолго. Сын Петр занялся выращиванием цветов и шампиньонов. Но была еще дочь Мария, вышедшая замуж за… Якова Яковлевича Никитинского.

— И как же я сразу не подумала о ней? Ведь бабушка рассказывала, что Мария Ефимовна не однажды приезжала в Костино. У них с Яковом Яковлевичем была усадьба в Гришине, под Москвой, где разводились овощи и картофель… Вот вам одна ниточка. А другая тянется в Коренево, в научно-исследовательский институт картофельного хозяйства. Один из основателей его — Лорх.

— И там остались свидетельства о сортах из коллекции Никитинского?

— Как мне сказали, одно лишь упоминание о них в докладе полувековой давности. Так что надо еще поискать.

— Наталья Алексеевна, вы и так сделали почти невозможное.

Знаменитый грачевский огород был основан его отцом, выходцем из крестьян Ростовского уезда — колыбели русского огородничества. При Ефиме Андреевиче этот уголок старого Петербурга между Обводным каналом, Дровяной и Курляндской улицами превратился в сказочное зеленое царство. Овощи росли даже на крышах огородных строений, причем отменного вкуса и столь внушительных размеров, что соседи лишь ахали, разглядывая их. Одного кочана, выращенного здесь, достаточно было, чтобы засолить бочонок капусты, а морковь достигала в длину шестидесяти сантиметров. Очень сладкие арбузы дозревали на грядах уже в конце июля…

Но любимейшим детищем Грачева была картошка, избавившая Россию от голода не в один засушливый год. Путем селекции семян, а не клубней, он вывел более ста сортов картофеля. Лучшие из них, вместе с овощами, получили высшие награды на сельскохозяйственных выставках в Петербурге и Вене, Париже и Филадельфии…

Большинство петербургских огородников предпочитали сажать лишь выгодные культуры, и на Грачева, который отвел под картофель большой опытный участок за Московской заставой, посматривали недоверчиво: что за напраслину затеял. Земли там были неважнецкие, как в большинстве окрестных деревень. Ему же хотелось доказать крестьянам, что при должном уходе и на суглинке можно выращивать завидные урожаи. Лучшие из его сортов дали невиданную для той поры продуктивность: сам-42, сам-43.

После смерти Ефима Андреевича превосходные сорта картофеля стал выращивать Владимир Грачев. Разглядывая эти клубни, конкуренты лишь бледнели от зависти. На очередную международную выставку Владимир Ефимович отправил вагон с отборными образцами опытного поля. Но до Парижа он не дошел — затерялся в дороге. С той поры в разных концах Европы стали появляться новые сорта картофеля, весьма похожие на грачевские.

На Всероссийской выставке 1890 года двести пятьдесят сортов картофеля демонстрировала от имени Грачевых вдова Владимира Ефимовича Вера Александровна. Это был последний шумный успех петербургского опытного поля.

Очень заманчивым представляется перекинуть мостик от угасающей европейской славы грачевского картофеля к началу селекционной деятельности Николая Яковлевича Никитинского. Чем не эстафета русского опытного огородничества? Ведь для создания специализированного картофелеводческого хозяйства Николаю Яковлевичу наверняка требовались не только квалифицированные советы старшего брата, но и элитный селекционный материал. А лучшие сорта несомненно были у Грачевых, и родственные узы гарантировали «режим наибольшего благоприятствования» в приобретении семян и клубней.

И все же правильнее будет сказать, что дело Никитинского не продолжило, а отпочковалось от мощной ветви Грачевых. Среди потомков одиннадцати детей Ефима Алексеевича нашлись не столь талантливые, как дед, но все же старательные продолжатели главного дела его жизни. Грачевский семенной картофель продавался по всей России вплоть до 1914 года. В основном, распродуцировались выгодные сорта. Селекция же этой культуры ждала нового подвижника…

Сложнее, на мой взгляд, было проследить судьбу коллекционных клубней из Костино после Октябрьской революции. Вдова Никитинского Ольга Ивановна, взявшая на себя после смерти мужа заботы по усадьбе, пользовалась среди крестьян столь же безоговорочным уважением, что и бывший хозяин.

Теща моя и по сию пору вспоминает, как в Ольгин день возле главного дома, где для местной ребятни были устроены и качели, и карусели, собирались именинницы со всей округи. Появлялась на крыльце статная нарядная Ольга Ивановна и каждая из счастливых подружек подходила к крыльцу по очереди:

— Как тебя звать?

— Оля.

— Поздравляю тебя, Оленька, с именинами.

И каждой — подарок, губки подсластить, глазки потешить. Потом веселье продолжалось в доме, где так же, как на рождественской елке с подарками для всей ребятни, плясали и пели песни под рояль. Самые приятные воспоминания остались у Ольги Максимовны от тех праздников.

По свидетельству дочери Никитинского, в начале века на все Костино был один колодец, у Оки. Скорее всего тот, что возле нашего дома. И хоть в усадьбе, недалеко от фонтана, всегда стояла наготове пожарная машина, однако бочки воды не всегда хватало затушить горящие избы. Николай Яковлевич предложил провести в село водопровод. Как обычно в таких случаях, основные расходы, всю техническую часть работ он брал на себя, а прокопать траншеи попросил крестьян. Почесав в затылках, селяне ответили: «Деды наши жили без водопровода, и мы проживем».

В лихую пору после двух революций семнадцатого года, когда слухи о поджогах и погромах доносились со всех сторон, костинцы сберегли не только строения усадьбы Никитинских, но и коллекции картофеля. Хозяйство, конечно, национализировали и долго оно семеноводческим не просуществовало. Но как развивались события — поди, дознайся сейчас, когда свидетелей почти не осталось.

Перед поездкой в Коренево, в НИИ картофелеводства, решил я заглянуть в библиотеку ВАСХНИЛ. Трудно было рассчитывать, что в брошюрах А. Г. Лорха двадцатых годов окажутся свидетельства его пребывания в Костино. Если взял там часть коллекции, а затем, кроме упоминания в докладе, предпочел не афишировать этот факт, то вряд ли станет распространяться о нем и в книгах.

Каюсь, оказался не прав. Помнится, едва не ахнул, наконец-то найдя в брошюре двадцать третьего года издания то, что никак не давалось в руки:

«Справедливость требует отметить совершенно исключительную и весьма почтенную работу Костинского хозяйства Н. Я. Никитинского Рязанской губернии, близ ст. Дивово, являющегося чуть ли не единственным русским картофельно-семенным рассадником в дореволюционном периоде».

Неужели будущий профессор столь восторженно воздавал хвалу своему предшественнику?.. Я торопливо взглянул на подпись. Слова эти принадлежали автору предисловия, заведующему Московской областной опытной станцией Ал. П. Левицкому. Очень высоко оценил он и деятельность автора брошюры.

«Скромная селекционная станция в Кореневе, успевшая за три года работы, несмотря на свое нищенское оборудование, по масштабу и глубине своей работы стать в уровень с богатейшим картофельно-селекционными станциями Германии и Польши, является единственным русским центром картофельно-селекционной работы».

Малости не хватило мне в этом похвальном отзыве о работе А.Г.Лорха и его сотрудников — о ней говорилось вне связи с трудами предшественников, словно столь быстрый успех был возможен за счет одних лишь усилий молодых специалистов.

Но вот, дошла очередь и до свидетельства самого А.Г.Лорха о Костино:

«Питомник этот, сыгравший в период с 1906 по 1917 год видную роль в картофельной семенной работе России в связи с удаленностью его от центра и неблагоприятными материальными условиями не мог получить должную своевременную поддержку. Правда, в 1920 году Кореневским персоналом была сделана попытка наладить и в нем работу, но из-за голода специальный персонал покинул Костино, другие же лица не рисковали туда выехать. Поэтому осенью 1920 года из Костино были вывезены в Коренево по 5 клубней каждого сорта».

Не часть образцов, как полагалось прежде, а все четыреста, то есть больше, чем было отобрано в коллекциях селекционной станции и Тимирязевской академии вместе взятых. Все это и составило первоначальный семенной фонд в Коренево.

Когда, приехав в Коренево, я спросил, не осталось ли в институте документов двадцатых годов, мне ответили, что старый дом, где хранился архив, поломали в середине семидесятых, а в новом здании ему не нашлось места… Побродив по длинным коридорам этого здания, я вспомнил цифру, поразившую меня в одном из отчетов: по средней годовой урожайности картофеля — 12 — центнеров с гектара — СССР занимает 71-е место в мире.

Разумеется, показатель этот — свидетельство низкой культуры производства, и причин тому множество, за которые по большей части ответственна не наука. Однако при всем том хотелось бы и спросить у специалистов: «Как же Грачев с двумя классами подготовительной школы сумел достичь столь разительных результатов в селекции? Как же Н.Я.Никитинский вершил работу, сопоставимую по размаху с деятельностью научного коллектива? И при этом добивался рекордных результатов. Так, например, по свидетельству А.А.Бертелье, «В 1906 году на выставке Российского Общества любителей садоводства Костинской экономией был представлен сорт картофеля, выведенный на основе приобретенного в Японии. Названный «Микадо новый», этот сорт дал поразительные результаты. Согласно письму одного из покупателей А.А.Берка (мыза Красная Горка, ст. Боровенка. Николаевской ж. д.) у него от «Микадо нового» был получен необычный урожай: 150 картофелин от одной.»

Ответ на эти вопросы удалось найти в строках воспоминаний об одном детстве:

«Верхом на лошади я ездила с шести лет… Свозила копны на лугах. К концу дня болит зад, иногда бывало и надерет, если попадалась худая лошадь. Вечером едешь домой, снимаешь хомут, отдаешь лошадь конюху, а сама раскорякой домой. Кажется, завтра не смогу сесть на лошадь, так все болит. Но это только кажется. И так продолжается близкая работа, пока все стога не поставят… Я очень любила косить, сперва короткой косой. Насмелившись, ходила с косцами и становилась в ряд. Это было трудно, так как отдыхать нельзя было, ибо за мной идущий косарь покрикивал: «Давай, а то по пятке резану!» Точить косу трудно, не раз резала себе руку, но мужики научили и этому искусству…

Если конюх Александр был занят чисткой конюшен, я брала вилы и помогала вычищать стойла, клала навоз на тачку и отвозила на компостку. С мая и по глубокую зиму я никогда не одевала обуви за исключением праздников и приема гостей…»

Эти воспоминания принадлежат не бывшей крестьянке, а дочери дворянина Н.Я.Никитинского — Наталье Николаевне.

«У отца было 362 сорта кормового и столового картофеля. Он сам скрещивал сорта и получал таким путем новый, и выписывал из других стран: Америки, Японии и т. д. Он имел каталог, в котором о каждом сорте было написано, какую он требует почву, много ли глазков, шероховатая или гладкая кожура, много ли в нем крахмала и т. д. Отец вел большую корреспонденцию с заказчиками, высылал им каталог, а когда приходили заказы, высылал тот сорт, который требовал покупатель…

В парниках наших вызревали даже дыни и арбузы. На Московских сельскохозяйственных выставках отец выставлял, кроме картофеля, крыжовник, малину, смородину, спаржу, клубнику. Все было вдвое-втрое больше обычного.

Осенью отец заставлял нас (своих детей, а их было четверо, Ю.Л.) убирать листья на компостки. Задания были большими, болели руки, спина, но никто не думал уйти, не выполнив папиного задания. А там — окапывать яблони после сбора. А весной — обрезка сухих веток на плодовых деревьях, сирени. Копка грядок, парников, стрижка газонов, поливы… Отец приучил меня любить труд и быть не белоручкой, а умеющей выполнять любую работу на земле.»

Казалось бы, к чему такая повинность? Неужто в многолюдном селе на нашлось бы нескольких рук, чтобы избавить дворянских отпрысков от самой черновой работы?.. Но родители твердо усвоили выверенную веками заповедь предков: прежде, чем обучать детей азам грамоты, им следует привить склонность к труду — основе всяческого благополучия. Будут у младших Никитинских гувернантки, беседующие на чистейшем английском, и преподаватели музыки, но наряду с тем — папины задания, от которых к вечеру болят спины и руки.

Николай Яковлевич и сам вполне мог бы отойти от многих дел, связанных с ведением каталогов, перепиской с заказчиками и прочими атрибутами сложной селекционной работы. Достаточно было б, по нынешним понятиям, вести общее руководство. Управляющий в усадьбе был и садовод. Но агрономов Никитинский не держал, предпочитая делать эту работу вдвоем с женой. И успевал не только выводить новые сорта картофеля, но и проектировать новый дом, и участвовать в рысистых испытаниях своих скакунов, и устраивать фейерверки в честь приезда гостей. Такие и становятся королями, не наследуя корону, а завоевывая ее истовой страстью подвижничества, высокоорганизованным трудом.

Еще четыре года назад целы были уникальные подвалы, в которых Н.Я.Никитинскому удавалось хранить образцы картофеля по пять-шесть лет. Кроме хитроумной системы вентиляции, по семейным преданиям, Николай Яковлевич поддерживал там постоянство режима с помощью каких-то растений, культивируемых в темноте подземелья. Эти секреты остались для нас столь же загадочными и непостижимыми, как тайны египетских пирамид.

Подвалы требовали небольшого ремонта, но не нашлось вовремя ни подходящих мастеров, ни материалов, ни представления об истинной ценности того, что пустили на слом.

Едва ли суждено нам скоро подняться до вершин трудолюбия и самоотдачи, которым прославили землю наши предки. Слишком долго отучали ныне живущих от самостоятельности, инициативы и риска, от профессиональной гордости и стремления работать на пределе своих возможностей. Немногие устояли против таких поветрий. Пробуждаемся от спячки тяжко и медленно, как с похмелья.

И все же не убить в человеке извечной тяги к совершенству своих способностей, своих рук. Эта вера живет во мне вместе с надеждой, что грядет век избавления от обезлички, что умножатся на Руси новые короли.

1989 г.

ВСЕМ МИРОМ

Таких вечеров в новом Доме культуры еще не было. У стендов с фотографиями села, снятых много лет назад, встречались бывшие и нынешние старожилы Костино, узнавали друг друга в степенных убеленных сединами лицах, а потом под свист самоваров вспоминали пережитое за столами, накрытыми хрусткими скатертями, где горками высился виноград и среди разнокалиберных чашек красовалась домашняя выпечка. По-домашнему, почти по-семейному откровенным был и общий настрой вечера, посвященного истории родного села.

Долгие годы звучали в сельских клубах лишь речи о революционном, либо военном прошлом, словно более давней истории у нас не было. Так истончалась, уходила в небытие не только память о славных деяниях наших предков, но и традиционное уважение к опыту старших, многовековая культура духовного общения — все то, что не возродишь вдруг согласно новейшей директиве. Плоды забвения пожинаем с лихвой, уж не дивясь их горечи, и все чаще пытаемся найти в прошлом ответы на самые каверзные вопросы дня нынешнего.

У каждого села — свои знаменитости, свои подвижники, свои легенды о них. Добрыми словами вспоминали на встрече Михаила Никитовича Година, садовода, как говорится, милостью божьей, начинавшего выращивать плодовые деревья в Костино еще до революции, а в последние годы жизни каждую осень привозившего с ВДНХ СССР памятные медали и дипломы. Многие рассказывали о первом своем педагоге, заслуженном учителе РСФСР Сергее Ивановиче Сачкове, редкой лущи человека, который мог сам и крышу школы покрыть, и за ночь нарисовать прекрасные декорации для спектакля драмкружка, и добиться, чтобы в селе открыли филиал музыкальной школы…

И все чаще в этот вечер звучала фамилия Никитинского. Говорили о странной участи его бесхозного особняка, о здании построенной им школы для крестьянских детей, где после ремонта предполагалось разместить музей истории села Костино. Оба дома уходили в зиму без отопления, с прохудившимися крышами.

Беда была общая. Это чувствовалось не столько по словам, сколько по интонации каждого, кто обращался к односельчанам. Но ощущалось в голосах и сомнение: «Если б все зависело только от нас…» Каменный особняк — не изба, которую в былые времена селяне помогали возвести погорельцам всем миром — толокой. Иное дело — деревянная школа, которую совхоз обещал покрыть шифером к зиме. Да ведь и здесь не обойтись без толкачей. А кто они?..

В те минуты остро вспомнился Ларин со своей привычкой посидеть — поразмышлять на бугорочке, не спеша потолковать о прошлом. Кто бы мог заподозрить, что в добродушной его натуре зреет потребность в одиночку вступиться за ему лично не принадлежавшее. Да поздно, не вернуть Ларина с той дороги, откуда не приходят назад.

Держал ответ перед старожилами и я: что сделано, коль обещал найти для обветшавших зданий более достойных хозяев, чем Миннефтехим. Откровенно говоря, хвалиться было нечем, хоть некоторые вести звучали, вроде бы, обнадеживающе.

Вместе с писателем Анатолием Роговым, купившем избу на соседней излуке Оки, мы обошли немало инстанций: от сельсовета до министерства культуры. И всюду обещали помочь в реставрации особняка Никитинского, в создании там музея народного творчества Рязанской области. Лучшего консультанта, чем Рогов, будущему музею не стоило и искать. Героями большинства его книг являются талантливые русские умельцы, владеющие и деревянной резьбой да лаковыми красками, и гончарным кругом да коклюшками…

После долгих хлопот Миннефтехиму было отказано в организации профилактория на базе бывшей усадьбы Никитинского: представленный проект застройки с коробкой панельной многоэтажки нарушал целостность охраняемого законом памятника старинной архитектуры. Дело, как будто, оставалось за малым: передать особняк на баланс Рязанского управления культуры и открыть финансовый счет на реставрацию. Однако письменного подтверждения об отказе ведомства от намеченных планов еще не было, так же, как и официального согласия Рязани взять на себя ответственность за судьбу здания. По сути, ничего не было, кроме устных заверений.

Бывалые, умудренные годами люди восприняли эту информацию, как мне показалось, без иллюзий. Но в их обращении к землякам сквозила надежда:

«Мы, участники встречи, очень обеспокоены состоянием бывшей усадьбы Никитинских, которая является памятником истории и культуры республиканского значения… Многое из того, что было разрушено здесь, трудно вернуть, но нельзя допустить, чтобы окончательно сгинула оставшаяся старина. Это не только память о прошлом наших предков, земли, на которой живем, это наша Костинская святыня.

Мы призываем всех бывших и нынешних односельчан, всем, кому дороги памятники земли нашей, приложить усилия к тому, чтобы восстановить их. По старой русской традиции принято возрождать утраченное всем миром. Будем считать, что таким пожаром были минувшие годы нашего равнодушия.

Предлагаем методом народной стройки, путем воскресников восстановить в первую очередь здание бывшей начальной школы, где намечено организовать музей истории нашего села. Вопрос о судьбе главного дома усадьбы сейчас решается в областных и республиканских органах».

Сидя дома у прогорающей печи и вспоминая строки этого обращения, я думал: «Хорошо, что старожилы поддержали начинания, не сулящие им ничего, кроме хлопот. Но будут ли эти хлопоты? Кто из местных жителей всерьез возьмется быть «толкачом», пока не появятся платные должности в музее?

Много потрудился, организуя памятный вечер, директор Дома культуры Петр Петрович Колдашев. С охотой помогли ему и девчата из местного училища. Однако инициатором этой встречи стала все та же живущая в Рязани Татьяна Владимировна Шустова. Не будет ее зимой — едва ли найдется здесь кто-то другой, способный организовать воскресник по ремонту школы.

Легко сказать: восстановим всем миром… Мир многолик, разобщен, и людей активных, отзывчивых в нем гораздо меньше, чем хотелось бы видеть. Может быть ходят по Костино будущие помощники наши, да не умеем пока разглядеть и увлечь их?..

х х х

Эти строки были написаны в канун 1989 года. С той поры минуло две зимы. А старинный особняк на окраине Костино все стоит, полураздет, в ожидании мастеров на все руки. Овевают его не только вьюги, но и страсти людские.

Многих взволновала судьба беспризорной усадьбы Никитинских, много речей было сказано в ее защиту, много написано в областной и районной прессе. Но до чего же медленно продвигается само дело под нажимом общественности. Словно в ржавом механизме со скрежетом проворачиваются колеса зубчатой передачи, то замирая, то вновь набирая ход. Оглядываясь на эту тягомотину, не однажды подумалось: сколько же людской энергии бесплодно пожирает во всей державе наша поднаторевшая в передрягах бюрократическая карусель! Эту бы энергию — да во благо!..

И все же нынешний год — особая веха в переменчивой судьбе усадьбы Никитинских. Решение принято: не музей здесь будет, как намечалось прежде, а центр народного творчества Рязанской и прилегающих областей. Создан он под эгидой Товарищества русских художников и Рязанского облисполкома. Строения усадьбы переданы Центру. Председателем его стал Анатолий Петрович Рогов.

Планы Центра обширны. Первейшая из забот — реконструкция особняка и школы для крестьянских детей, где разместятся творческие мастерские, музей народного искусства, информационная служба. Отдельная экспозиция расскажет об истории села и короле картошки Николае Яковлевиче Никитинском. Здесь будут проходить творческие встречи и выставки, смотрины, на которых мастера разных ремесел станут состязаться в умении: плести корзины и кружева, лепить изделия из глины, резать по дереву подобно тем костинским мастакам, которые некогда изготовили мебель в особняке Никитинских, украсив ее причудливыми узорами.

Широкая излука Оки как бы объединяет собой ряд достопримечательных мест на окраине Рязанской Мещеры: комплекс Сергея Есенина в Константинове; только что отреставрированный дом-музей знаменитых певцов братьев Пироговых в Новоселках; экспозицию древней живописи в храме Иоанно Богословского монастыря; центр народного творчества в Костино… Каждый из этих музеев обогатит и дополнит представление о культуре многоликой, щедрой талантами земли Рязанской, а вкупе они составят своеобразное кольцо. Проехать по нему со временем можно будет не только на автобусах, но и на тарантасах, на катерах по Оке.

В планах Центра — обустройство местных источников родниковой воды, каждый из которых стараниями умельцев может превратиться в маленький храм поклонения природе, как это уже стало со Святым источником вблизи Иоанно Богословского монастыря.

В самом Центре туристы смогут купить сувениры, созданные тут же, при них, буклеты, посвященные разным ремеслам и творчеству лучших мастеров. Надеюсь, появится у дороги чайная, где можно будет не только утолить жажду напитками и квасами, приготовленными по давним рецептам, но и увезти их в оригинальных керамических сосудах.

Таковы лишь некоторые из перспектив Центра, призванного объединить мастеров разных школ и поколений, популяризировать их творчество, позаботиться о том, чтобы не исчезли навечно традиции народной культуры. А пока в районном центре зарегистрирован счет, куда поступают первые взносы на реставрацию бывшей усадьбы Никитинских.

Поодиночке такое дело с места не сдвинуть. Только всем миром.

1990 г.

ВСТРЕЧА

Был у меня приятель, из той редкой породы людей, встреча с которыми — как подарок судьбы. Казалось, Юрий Яровой мог делать все на свете: разбираться в сложных чертежах и гранить найденные им в заповедных местах редкие камни; рисовать пейзажи и участвовать в соревнованиях автомобилистов… Дипломы инженера, художника и горного мастера обязывали быть профессионалом в каждом из этих дел. Он обладал великолепной памятью энциклопедиста, позволявшей писать книги по самым разным отраслям знаний. И в то же время умел оставаться простым и деликатным в общении с кем бы то ни было, как истинно интеллигентный человек.

Он «забегал» в гости всякий раз, приезжая в Москву из Свердловска, моторный, синеглазый, улыбчивый, заражая нас стремлением успевать и «прокручивать» все дела как бы на ходу. Помнится, обещал непременно заглянуть и в Костино: побродить по есенинским местам, а, может быть, даже посидеть на берегу Оки с удочкой, что по его понятию, являлось пределом безмятежного отдыха…

Собирался он заехать под Рязань и в то лето, отправляясь в отпуск с женой и Никитой — младшим из трех сыновей. На пустынном плато между Астраханью и Махачкалой где часами можно не увидеть другой машины, поджидал Яровых перехлестнувший дорогу, не приметный глазу барханчик. Машину на скорости занесло, ударило о свернувший в сторону встречный грузовик… В живых остался только Никита.

Утрата утрате рознь. Эта была на редкость несправедлива. Не дождался Яровой внуков, хоть очень хотел увидеть в ком-то из них продолженье себя. Юру только-только обогрело признание читателей вкупе с благосклонностью критиков. Он был на взлете дарования, всколыхнувшего в нем множество замыслов и так спешил раскрутить их, словно знал, сколь скупо отмеряно ему жить.

Да простит мне читатель за это отступление, вроде бы никак не связанное с предыдущим рассказом.

Переговоры со строителями, которые должны были начать реставрацию зданий бывшей усадьбы Никитинских, обнаружили, сколь мало мы были осведомлены о ней. Кроме сметы на ремонт особняка, на руках не было ничего: ни контуров усадьбы, нисхемы парка, который намечалось восстановит, ни плана главного здания… Специалистов же, способных квалифицированно выполнить такую работу, не было не только в Рязани, их трудно оказалось найти даже в Москве.

Я собирался позвонить в Рязань, но почта оказалась на замке. Потоптавшись у двери, прошел улицей дальше, и в конце ее, у старой кирпичной постройки, приметил высокого, в спортивной куртке парня с фотоаппаратом наизготовку. Вторая камера покачивалась у него на груди. Ничего примечательного, кроме облупившихся стен и зарослей крапивы, вокруг не было. А парень щелкал кадр за кадром.

Весьма заинтригованный, я спросил, не пресса ли пожаловала к нам. Оказалось, не пресса. Незнакомец коротко взглянул на меня и, в свою очередь полюбопытствовал о моей фамилии, назвав ее, как оказалось, с подачи районного отдела культуры. Удовлетворенно хмыкнув в ответ, словно именно здесь и назначал мне встречу, представился:

— Илья Яровой.

Что-то дрогнуло во мне, когда, вглядевшись в удлиненные черты лица, узнал я раздумчивую синеву глаз и тонкий рисунок губ:

— Юрьевич?

— Юрьевич, — помедлив, ответил он, не выдав однако своего удивления. И тем самым невольно подтвердил: приехал-таки в Костино Яровой — сын Ярового.

— Я хорошо знал вашего отца.

— Вот как… Вчера было десять лет с того дня…

Со временем к счастливым совпадениям и к внезапным горестям жизни привыкаешь, как к неизбежному, даже обыденному. И все же встречи, подобные этой, невольно заставляют задуматься о таинствах предначертаний свыше нашего бытия, непредсказуемого, неповторимого в хитросплетениях судеб…

Жена Ильи Таня, худощавая миловидная женщина, встретила нас у двухэтажного, с выбитыми стеклами особняка, где он наносила на ватман контуры здания. Тщательность, с какой был выполнен на чертеже каждый штрих, выдавала руку отнюдь не дилетанта. Хотите верьте, хотите — нет, но Яровые оказались теми самыми специалистами, которые необходимы были для составления плана бывшей усадьбы.

Оставалось поблагодарить областное управление культуры, пригласившее Яровых принять участие в составлении свода памятников культуры Рязанской области. Как посетовал в беседе с Яровыми начальник управления Николай Максимович Астахов, в области детально описано и систематизировано более двухсот археологических объектов, а о заброшенных дворянских особняках и одичавших парковых ансамблях — минимум информации. Не парадокс ли?..

Увы, скорее закономерность. За чаепитием в нашем саду, под перестук опадающих незрелых яблок, Илья и Таня рассказали о том, как едва не вымерла в стране их профессия.

В пятидесятые годы три вуза страны, выпускающие специалистов по ландшафтной архитектуре и садово-парковому искусству, прекратили прием на эти отделения. Чья-то многомудрая голова сочла, что не к лицу советской власти потакать развитию науки, рожденной прихотями аристократов… Лишь три года назад этот запрет был отменен. В результате Москва располагает сейчас дипломированным научным корпусом по садово-парковому искусству в составе одного доктора и трех кандидатов наук. Расклад не на столицу и ее окрестности, а на всю Россию матушку, хоть потребность в таких спецах велика повсюду.

Половина тех титулованных ученых сидела за дощатым, промытым недавним ливнем дождем и поддерживала беседу. Илья — более сдержанно. Таня — с нерастраченным удивлением перед гримасами жизни. Они поженились задолго до окончания Свердловского архитектурного института и после столичной аспирантуры остались в Москве «на птичьих правах». Кандидатская работа Ильи так и называлась: «Пейзажные сады русской провинции».

Потом настал черед моего рассказа. Для гостей ценны оказались любые сведения об усадьбе Никитинских. Дотошность, с которой они вникали в приметы прошлого, живо напомнила мне манеру бесед с Юрой.

О старинном особняке и заброшенном парке над Окой Яровые отзывались с восхищением, по их словам, до сих пор у специалистов «на слуху» были лишь два шедевра паркового искусства в Рязанской области: в Красном и Киричах. Оба они создавались как регулярные. Пейзажный парковый ансамбль в Костино достоин стать третьим в этом ряду и несомненно должен быть возрожден. «Будем трубить о том всем», — как выразился Илья.

Запустенье, ныне царящее здесь, еще выглядит беспроглядным и вечным, как кажется бесконечной зима в глухие февральские ночи. Еще не тронулся лед на Оке, не обозначились даже забереги, всего лишь принесли двое с собой толику животворного тепла, горячего желания помочь старой усадьбе. Но встреча с ними отозвалась во мне такой же радостью, с какой примечаешь вдруг у сугроба первый подснежник.

1991 г.

ПОКАЯНИЕ

Грешен перед тобой, земля Рязанская. Взялся за гуж — помочь восстановить памятник архитектуры — дом Никитинских в Костино, и не довел обещанное до конца.

Как писал в предыдущих главах, много было хлопот вокруг этого дворянского особняка, оказавшегося в запустении и по сути ставшего бесхозным. Вместе с писателем Анатолием Роговым добились, чтобы отдали дом вместе с прилегающей усадьбой под Центр народного творчества.

Начались эти хлопоты еще до перестройки. А когда настали годы всяческих перемен, отнюдь не благоприятных для создания такого Центра, удалось лишь отчасти отреставрировать старое здание. Заменили крышу, перекрытия, окна и двери… А на ремонт бывшей школы для крестьянских детей и вовсе не нашлось средств.

Когда-то соратник мой при удобном случае величал нас обоих «отцами основателями» нового дела. Но чем дальше, тем чаще стал вершить дела единовластно. На том мы и расстались. Предоставил директору желанное право распоряжаться будущим Центром одному.

В прежние времена был у Центра в Костино свой сторож, который худо ли, хорошо ли охранял усадьбу от праздношатающейся братии. Потом ставку сократили за неимением средств. И однажды ночью полыхнул дом Никитинских — остались от него одни стены. Как рассказывали селяне, забрались туда в холодную пору ученики местного ПТУ, да разожгли костер, чтобы погреться…

После такой порухи любители ночных бдений избрали местом своих сборищ другой заброшенный дом — бывшую школу для крестьянских детей. Разломали там не только двери и окна, но даже полы и печи. И чтобы не повторила школа судьбу барского дома, распорядились местные власти снести строение.

Так плачевно закончилось дело, которое казалось таким перспективным. Никого не хочу винить в этом бесславном конце. Но с себя не снимаю ответственности за него. Правда, едва ли сумел бы я, оставшись в Правлении, найти средства, чтобы содержать сторожа. Но все равно: как доведется идти мимо сожженной барской усадьбы, словно с немым укором взирают на меня пустые глазницы ее окон. И маетно оттого на душе.

2000 г.

БЫВАЛЬЩИНА

Кладу из кирпича стену дома и нет-нет да поглядываю, как идут дела у соседа. За травянистой стежкой-дорожкой еще прошлым летом вырос особняк с мезонином. А сейчас Алексей Константинович наводит лоск на стены его.

Конец ознакомительного фрагмента.