На Пути к Человекии

Юрий Ефименко

Книга в жанре философии

ЧАСТЬ 1. ДВАДЦАТЫЙ ВЕК

В семидесятые

В семидесятые, откуда ожидалось стартовать в великое будущее всей планете

Я признаю только одну национальность — человек.

Всё остальное — от стадности, существующей и поныне. Но уже сегодня это начинает ломаться.

(1973 г.)

Я остался прежним: хочется всего — всех женщин мира, всех дорог, всей славы, всей радости и всех скорбей, знать всю правду и всю ложь, все трудности и победы. Весь мир! Всё хотя бы по мигу. И не надо никаких вечностей, бесконечной жизни.

Чтобы знать жизнь. И говорить себе честно — Я есмь Человек!

(1973 г.)

Мы. Никуда не уйти от самой несусветной трагичности нынешних отношений между нами, людьми: как много нас ещё разделяет, как мало связывает, и при этом как глупо теряем друг друга!

(1974 г.)

Я выпал из времени. Ради другого времени и оттого что — безвременье.

Первопричина: жить, как заставляют окружение и обстоятельства, отказываюсь, а той жизни, что моя, — нет.

И разом встало всё на свои места, потому что живу не там, где нужно, не с теми, с кем обязательно стоило бы (просто с кем — то кручусь, связываясь жизнью), не мой ритм, не мои нужды. Оттуда и душевная чахотка с сонливостью чувств и одурелой элегией мыслей. Но всё есть, и всё могу. Да ещё и лучше. Ни черта не ушло и даром не пропало.

(1974 г.)

Я иду к тому, от чего так отговаривают. Уж сколько доброжелательных копий сломано об меня, а всё возвращаюсь к себе — и в который раз! — учусь сначала.

Да ещё и воинствующий упрямец — других в свою веру обращать.

Ах, чёрт возьми, ведь простая вещь: не в том настоящая сила и настоящая правильность (искусство жить!), чтобы не иметь падений и поражений, а в том, чтобы после них вставать и шагать дальше. И не расставаться с собой, чем бы ни заманивали, как ни сбивали бы с ног.

(1974 г.)

Я чувствую себя иногда инопланетянином. Посреди того, что бегает, шумит и живёт вокруг. Во мне совсем иные миры. Они вспыхивали у нас в разные времена, в разных землях. И чувствую поныне (как и в шестнадцать лет!) не одиночество, а точную причастность к гигантски мощным цивилизациям. Бесконечно ли дальним, близким. Всё едино: я один из Них. Так кто же?

(1974 г.)

Я и Они. Чёрт возьми, не могу не работать! Не могу, не умею лениться. Но всё понуждает к лентяйству и безделью. Валяешься, как хорошая техника на складе, пока окончательно не проржавеешь и выбросят вон. Ты ценность, а всё впустую — боятся применить. Или предлагают знаменитое — забивать гвозди микроскопом. Не могу ни то, ни другое. Самоубийственно.

(1975 г.)

Мы. Человеческого! Очень человеческого! Совсем человеческое, до конца человеческое!

В себе, в жизни, в мире! В работе, в мыслях, в чувствах! В отношении к букашкам, во взгляде на закат! В разговорах, в походке, в манере есть, в желании дышать и быть! В автобусе, на улице! В искусстве! В мечтах, желаниях и половом влечении — всюду человеческого! Как можно больше человеческого! В умениях, знаниях! В улыбках и слезах, смехе и горе! Непременно одно человеческое!

Иначе нельзя!

По миллиметру в день, в год, но обязательно всё больше и больше!

Иначе ну никак же нельзя!

(1975 г.)

Я. Но если чего и хочется уж очень, так вот: больше всего хочется выучить всех людей доброму, упругому, сильному человеческому языку всего — превсего — любви, дружбы, дела, радости, грусти, движения, покоя, дня, ночи. Выучить такому языку, который каждому даст главное — умение во всём и всегда быть человеком и жить по — человечески (а не людски, «как все»). Есть такой язык.

(Из письма Ю. Ф. Красавиной в Пятигорск)

(1979 г.)

Я. Меня винят в том, что постоянно разбрасывался. Но именно такой интерес — к тысячам и миллионам дел, мыслей, событий и людей — и позволил мне, в ущерб насущным делам, разобраться и понять главное: что же есть человек. А вслед за этим уверенно распознать, что же такое и его жизнь, её истоки, зачем и кому принадлежит.

Человек и жизнь как извечные истина и тайна Вселенной!

(1980 г.)

Я и Они. Ан нет! Когда работаю, только и чувствую себя человеком. Кто же тогда в другое время? Ваш современник. Что же, он не человек? Ах, как далеко ему ещё до человека!

(1980 г.)

В восьмидесятые

В восьмидесятые, повеявшие надеждой и тревогой

Я не фанатик бесконечности.

Но и я законная её часть. Речь не о бессмертии. Я умру. К тому же дурно устроен: болею, суечусь по дурацким физиологическим поводам и мелким житейским причинам. А всё же и я — производное бесконечности. Как одна из точек, которые и складывают бесконечную линию.

(1981 г.)

Я никогда не стремился истребить в себе живого человека. Мне только важно было — и по — настоящему! — не дать времени, ещё достаточно худому, вырастить во мне раба. Я был и буду ещё нелеп, неуклюж, неудачен, но никогда — несвободным человеком, сотворением эпохи, и ничего более.

Человек — стремительный творец мгновенной бесконечности! А бесконечность не имеет зависимостей.

(1983 г.)

Я. Как только прикасаюсь к космосу — оживаю! Будто сиюминутность, суета и узкое земное бытие мертвят, сушат, калечат ум и чувства!

(На полях книги А. Д. Урсула «Человечество. Земля. Вселенная»)

(1984 г.)

Я и Мы. Как людей хочется! Людей — чтобы приходили, приезжали, толклись, жили в доме свободно, с доверием и заботой друг о друге; чтобы рассказывали, спрашивали, привозили вести из других земель и других жизней; чтобы смеялись, ставили сами себе чай, читали допоздна, мылись, укладывались спать — побыли бы рядом хоть день — два открыто, смело, легко и с добротой в каждом слове, взгляде и движении!

Где они? Жаль, что не живу в Москве. Сколько бы их уже перебывало!

(1986 г.)

Я действительно не знаю другого Учителя, кроме человечества. Ушедшего, нынешнего и будущего — равно. Я вышел к нему сам. И очень благодарен тем не очень многим из встреченных людей, кто вольно или невольно поддерживали во мне привязанность именно к этому Учителю, а не пусть и к более удобному в общении и надёжнее воздающему за успехи в учёбе.

Человечество, особенно такое, какое ещё есть, ничем не платит. Может быть, только памятью. Да и того не нужно. Есть куда более прекрасная и превыше всех в мире награда — побыть самому, хоть год, хоть день, но в полной мере человеком. Совершеннее счастья нет в нашей жизни и не может быть!

И даже на Дальнем Востоке я хочу жить среди человечества и ради него же всего прежде.

(1987 г.)

Я с детства был непокладистым у всех доставшихся систем (структур!), лишь внешне мирясь с ними, с возрастом несговорчивым даже там, где раздавались выгодные подряды, приличные места, звучные награды. Останавливали скрытая нечестность, а то и зримая бессовестность поступков, которыми надо было это оплатить.

Но признавать свою жизнь нелёгкой, судьбу — неустроенной, себя — несчастливым не могу. В голову не приходит!

Не во всём и весьма не всегда был прав в прожитом и нажитом. Хуже — вредил себе не по одним пустякам, а то и трусил, зная, как мало сил или желания, азарта или надежды. Но всё же удерживал в себе не очень — то порой ясно ощущаемую (да простится столь громкое слово!) цитадель человечности, выстроенную во мне добрыми и светлыми людьми всех эпох и народов, добытую самими знаниями, а равно — солнечным светом, далью дня и глубиной ночи.

Это сейчас я хорошо знаю: я отстаивал в себе человека!

(1987 г.)

Я. Если от моего счастья не становится лучше другим — это всего лишь тупое, равнодушное благоденствие.

(1987 г.)

Я истосковался по людям, кто вменил себе навечно в высшую человеческую обязанность — думать! До чего надоело толкаться среди безголовья и бездумья и кофием себя подхлёстывать да невнятно обнадёживать, что время ещё есть и призовёт оно однажды! Всё лишь разновидность злостного самоубийства. Жить хочется с толком и в полноте человеческой пользы от себя. В душевном здравии работника человечества, а не задавленным окрестными традициями, правилами и усилиями официальных граждан, маловразумительным даже для себя самого имяреком.

Иллюзия деятельности, достаточная для процветания посредственности, — мучительная смерть нормально развитому уму.

(1987 г.)

Я не просто битый — из группы чрезвычайно повышенного риска!

Мои товарищи во все времена и у всех народов либо вынуждены кончить жизнь самоубийством, как Гаршин или Маяковский, либо досрочно гибнут от инфаркта, либо спиваются, сходят с ума, сламываются необратимо, либо проваливаются в яростное увлечение какой — нибудь философской крайностью.

Всё, как в штрафной роте, — немногие благополучно дотягивают до срока.

(1990 г.)

Я — атеист уже потому, что мне тесно в любой из религий. А исповедовать все вместе в лучшей их части не дозволит ни одна, ни один из их священников и правоверных!

(1990 г.)

В девяностые

В девяностые — разгромные

Я не нашёл своей родины среди доставшихся людей во всех уголках Отечества и в странах, где побывал. Возможно, она возникала в прошлом. Возможно, всё в будущем. Если я человек, то привязанность к земному небу, к воде, далям, степям, к живой застылости гор не отменяет чуждости большинства встреченных людей. Только проблески! Эта чуждость — в неодолимой разности языка. Принимая их язык, я начинал терять себя. Пытаясь обучить своему, изначальнейше открытому для тепла и света, доброжелательному, я ещё больше изматываюсь в безнадёжных тратах. Всё так, будто моей родины на этой планете и вовсе нет.

И время от времени так безумно хочется вернуться на другую, где в порядке вещей ум и совесть. Где не убивают, не насилуют, не грабят и не воруют, не бьют, не издеваются, как и не продаются, не унижаются. И не расчеловечиваются.

(1991 г.)

Я. Хочется простоты от искренности. Искренности — от глубины. А глубины — от человечности. Но человечность и есть искренняя глубина, которая выбирает простоту человечности, и прежде всего — во взаимоотношениях с самим собой.

И подлинно человек глубок, искренен и прост. Это его верный признак!

(1993 г.)

Я изо дня в день думаю о беспросветном негодяйстве, которое мы устроили людям вместо поворота к более человеческому будущему.

И не подаю нынешним нищим. Даже в тех случаях, когда жалость подталкивает руку. Настоящие нищие должны восставать, а не унижаться, объединяться и отстаивать своё человеческое достоинство. Всеми способами, вплоть до крайних, если степень отчаяния безгранична.

И тогда я всё отдам их общему делу, потребуется — и жизнь!

Я готов от всей души помогать людям, но не подавать им случайно милостыню.

Современная Россия, какой её изобразила на наших душах взошедшая над нами власть, гнилостна и преступна изначально; в заявленных принципах — права силы вне всякой морали, а значит, унижения, униженности и униженных.

(1993 г.)

Я, разгадав главные тайны человечества, всё же потерял интерес к окрестным людям — прочитываются тотчас и насквозь. А встречный и привычный неинтерес их ко мне тем более не прибавляет охоты.

И только в редкие минуты и под редкие встречи вдруг оживаешь, радуешься кому — то и вглядываешься в него, но чтобы рано или поздно остановиться со своей искренностью — из — за неизбывности и бездарности расстояния между нами.

(1993 г.)

Мы. «Равных стартовых возможностей» в природе нет. Абсолютный вымысел и сугубо политическая дурь, подхваченные у нас радикалами — псевдодемократами. Более ничего.

В живой природе никакого равенства и не может быть. А вот мы имеем полное стартовое равенство в возможности стать человеком, раскрывая весь потенциал своих способностей и вырастая до личности — до истинно человеческой высоты в самом себе.

Наше равенство — в честности перед собой и другими. И в заботе друг о друге, коль на это способны уже организованные насекомые (К. Ф. Кесслер, зоолог, 1879). А всего важнее — в признании друг в друге именно человека, а не конкурента или просто арифметическое наличие.

Сфера стартового равенства для человека — человечность. Всё иное — злостное надувательство. Или кликушество.

(1993 г.)

Они. Жизнь человека и в ХХ веке была только декларативной ценностью.

В нём легко было сбросить ядерные бомбы на города, стерев сотни тысяч жизней, а следом со всем пылом подписать Декларацию прав человека и неистово винить других в слезах хоть одного ребёнка, но не замечать, как в двух шагах фанатики разбивают головы детям о стены, ещё и способствовать собственными действиями тысячным жертвам среди детей от голода и болезней.

Это был век психически больных политиков и душевно нездоровых идеологов, кто не принимали и не собирались принимать человеческую жизнь за высшее измерение и цель социально — экономического прогресса, только спекулировали ею или вынужденно шли на уступки требованиям развития человеческого общества.

(1993 г.)

Я открыл для себя человечество. В его непрерывном движении, в изменениях и накоплениях, в развитии от чрезвычайного прошлого до немыслимого будущего.

И это открытие не относится ни к особой отмеченности свыше, ни к личному героизму. Человечество давно сложило и продолжает складывать необходимые для того знания. Их стоит лишь честно и бережно взять в руки, ощутить их прочность, тепло и энергию.

Как минимум, дело собственного желания. Но, в сущности — наша обязанность по всем технологическим меркам, если генеральным условием прогресса считать не изобретение новых машин, а самого человека с его качествами: добрый или жестокий, способный или ограниченный, нравственно крепкий или моральный калека, озабоченный нашим вочеловеченно общим движением вперёд или удобно свалившийся в придорожную индивидность.

Открытие для себя человечества даёт силу и радость, которые сохраняются во мне даже при боли и переполненности горем из — за смерти близкого человека, как и при полном отчаянии от массового скатывания в скотство собственного народа.

Всё просто: узнав человечество, я открыл и человека в себе!

(1993 г.)

Я и Мы. Извольте: да, я — инопланетянин. И не один. Но характер и выражение нашей инопланетности заключены лишь в том, что нам явственно ощутимы и совершенно близки далёкие люди и жизнь родной планеты, будто бесконечно удалённой Земли с запредельным для воображения современников человеческим укладом и наполнением. Той, где живётся толково, радостно, со светлым взглядом при полном богатстве и в действии способностей, с ощущением своей нужности и ценности для всех. С глубоким и тёплым чувством хорошо прожитого дня и с улыбчивым ожиданием следующего.

С великой соединенностью в мощно творящее «мы», распространённое и на собратьев, живых существ нашей планеты, как и на тех, кто проживают за её пределами на бесконечных космических дорогах.

Мне ясно слышны их дальние голоса и видны очертания мыслей и чувств, их дел, контуры их жизни и планов.

Но и в прошлом у нас было немало соратников, кого удалось уже распознать и сберечь, разыскав во всей сумятице и задымлённости прошлых веков.

Мне нелегко живётся сегодня и здесь. Но жизнь — не в тягость!

Я прообраз подлинно человека, лишь его конспект для действительно человечества.

(1995 г.)

Я хорошо понимаю и чувствую, что рождён и выращен космосом.

Понять, ощутить разумом и чувствами, вобрать в сознание навечно и прописать психологически в себе великую истину, что доподлинно и всеобъемлюще нашей Родиной всегда был и будет космос, причём уяснить и принять это в масштабах планеты миллиардами людей — значит сделать величайший из скачков в нашем развитии (всяколично и общественно!), в самопознании с обнаружением в себе колоссальнейших богатств нашей космично определённой природы. Природы физиологической, чувственной, умственной, нравственной. В раскрытии её в нашей всеобщей жизни и в личных способностях и возможностях. Да и таких, что ещё никому и не снились. С простором для всех наших сущностных сил.

(1996 г.)

Мы ещё лишь в зародыше. Наши действительные возможности и способности, заложенные в нас всем Космосом, а не отдельно взятой Солнечной системой, в абсолютном объёме и значении ещё ждут своего часа, но уже упорно, настойчиво стучатся в нас, отыскивая малейшую щель, чтобы вырваться наружу диковинными феноменами, малообъяснимыми способностями, поразительными проявлениями.

Человеку ещё предстоит дорасти до собственной, полноценно космической природы.

(1996 г.)

Я не хочу быть ни за какие коврижки ни вождём, ни лидером, ни президентом, ни как бы гением — мне с детства хотелось и хочется быть человеком! И не «просто человеком», а на любом месте собственно человеком во всей его доподлинности.

И сегодня это самое нелёгкое из дел. Вершина, куда забраться до нашевековых пор стократ сложнее, чем на вышеперечисленные высотки. А если оказывался на какой — либо из принятых или принимаемых за таковые возвышенностей, то всего лишь благодаря обстоятельствам, отливам и приливам окрестного житейского моря, а не по обострённому желанию вскарабкаться повыше, чтобы устроиться получше — со всеми удобствами для раздутого самолюбия и самолюбования.

(1996 г.)

Мы. Свежий воздух в доподлинно человеческом обществе должен быть не на уровне вершин, а всюду, где дышит человек. Так и тепло со светом должны принадлежать не десяти процентам, хорошо устроившимся при их источниках и хорошо обеспеченным гражданам хорошо «развитых» стран (что за «развитие» на жестокости и бессовестности!), — это собственность человечества, общепланетное достояние и навсегда принадлежит лишь космосу!

Человечески достойную жизнь должны иметь все (в том категорично и суть подлинных прав человека!). Устраивать, достраивать и переустраивать всю социально — государственную систему для обеспечения такими возможностями каждого и всех — вот задача времени и человеческой (а не скотской!) власти!

(1996 г.)

Я. И не случайно (заслышав «Экспромт») так люблю Шопена: как будто и сам в чрезвычайном далеке от родины — от иной, не окровавленной и не загаженной жестокостью и малоумием мерзавцев на каждом перекрёстке планеты.

(1996 г.)

Мы. Три великие красоты человеческого мира и жизни: отчётливо знать и, главное, радостно чувствовать, что мы — жители космоса; вочеловечиваться и свободно жить среди свободных же умом и душой людей, находя и признавая их, где бы ни находились, — у чёрта на куличиках или в дальнем прошлом, как и в любом будущем; ощущать, открывать и переживать бесконечность красоты даже в самом наиокрестном мире.

(1996 г.)

Я был создан, рождён и рос для жизни человеческой, достойной человека в проявлениях и нуждах его ума, души, совести, в его деятельности и переживаниях, в его интересах и радостях.

Полно же! В ныне убогой до зоологичности жизни всему этому места нет и не может быть. И ничего она не вызывает, кроме желания восстать!

(1996 г.)

Они. Cовременный человек уже должен бороться бы с космическими силами и сложностями, а не с насекомыми, начиная с вшей.

(1997 г.)

Мы сегодня, заглянув в былые века, можем разглядеть лишь отдельные яркие личности, начиная с признанных героев и гениев, кого можно смело отнести к планетарным фигурам — к Человеку всея Земли. И, прежде всего, по строю их души, вочеловеченному устройству в точном соответствии с формулой В. Кюхельбекера («Мыслящие люди являются всегда и везде братьями и соотечественниками», 1821) и утверждением Д. Веневитинова («Каждый человек есть необходимое звено в цепи человечества», 1824).

Завтра, всматриваясь в отчётливые дали будущих времён (непроницаемые лишь для невежд), можно увидеть: планетарная основа в человеческой природе станет нормой. Именно в этом суть и цель сознательного выбора и направления нашего развития в третьем тысячелетии. И есть надежда — именно эта эра выберет и более верное летоисчисление, начиная с точки отсчёта, чем сугубо религиозная традиция топтаться на рождении Христа.

Человек всея Земли, сохраняя богатство коренных признаков происхождения, всё более и более будет становиться обыкновением, а не исключением.

(1997 г.)

Мы и Они. Большинство свободу понимают и принимают в самом простом из вариантов: свобода от чего — то.

Когда действительное содержание: свобода — чего, чему, для чего — то. Свобода высоким устремлениям, совестливой деятельности. Свобода выбора — судьбы, ответов, знания, надежды, веры. Свобода мысли, мечты, творческих намерений и действий, радующих достижений. Свобода становиться и быть именно человеком, тем более не только благодаря обстоятельствам, ныне почаще вопреки им.

Вся истина в том, что большинство людей ещё остаются так и не раскрытыми во всей глубине своих личных человеческих талантов и свойств, сырьём истории, но не её деятелями. Вот и официально, на всё человечество заявленные «права человека» не более чем элементарные условия его проживания с первейшими обязанностями государственной власти по отношению к своим согражданам.

Действительные права ЧЕЛОВЕКА начинаются со свободы его человеческого вырастания и совершенствования!

(1997 г.)

Мы. Войти в человечество, а не числиться в нём внешне, войти в общество, истинно человеческое, уходящее во всё более вочеловеченную даль, можно только с доказанными умом и совестью, а не с намёками или заявлениями о них, пусть ты трижды завален по макушку почестями и наградами (к тому же — от власти, коль отчеканенных наград народа не существует до сих пор!).

(1997 г.)

Я. И открылось: моя тюрьма — вся планета. Лишь в одном свободен был и буду до последней гаснущей искры сознания — в признании великой человеческой культуры, накопленной, выстраданной миллионами людей всех народов и времён. Именно она — внепланетна!

Потомкам это ещё не скоро осознать, но они непременно поймут и примут её за главный пропуск в космос, за главную космическую дорогу. К другим, к братски разумным существам.

(1997 г.)

Мы. А верно же — есть Высокие светлые дороги, на которые мы смотрим из наших смрадных, пропахших горем, слезами и кровью ущелий, где пробираются, идут или ползут лишь одиночки; остальные копошатся, выгребая себе какие — то норы или выстраивая золоченые лачуги. Смотрим и не верим, что они есть. Видим, со страхом или последней надеждой чувствуем их и не можем разглядеть доподлинно, ясно, умно. А разглядев же, не умеем уверенно выбираться наверх, чтобы пойти по ним, по высоким светлым дорогам со счастливой улыбкой, с распахнутой для доброты и ума душой и с гордо поднятой головой. Идти и знать — ты взаправду человек, а не вошь, которую с презрением давят сильные и жестокие, и не навоз для власти, как и не самовлюблённый глупец с забитыми мусором мозгами.

Высокие светлые дороги, протянутые из дали в даль, где даже встречный ветер — Друг, приходят к нам издалека, пролегают над нами и уходят вновь за горизонт без конца и края.

(1997 г.)

Я из тех, кому достаётся и от правых, и от левых, от задних и передних, снизу и сверху, от чёрт его знает ещё кого и откуда. И не потому, что нахожусь в некоей правдолюбно золотой середине. Чушь! Просто по устройству человек сферичный: тот, кто живёт и чувствует себя, видит и распознаёт всё объёмно. И подвижен в объёме же.

Не стойловый, не группировочный, не лакей, не мракобес, не схимник и не идиот. Нормально живущий нормальный человек во вполне ненормальных условиях и обстоятельствах.

(1998 г.)

Мы и Они. Человечество давно выработало альтернативу всему дурному — дурной наследственности, дурному воспитанию, дурному влиянию и дурному образу жизни. Всей наличной дурости и жестокости бытия. Это — развитие в нас человеческой личности. Как процесс. И налично развитая человеческая личность. Как факт.

Принципиальная возможность стать и быть человеком дана каждому. И всегда стучится в нашем сознании, как пепел Клааса. Кроме медицински доказуемых сумасшедших (но и у тех бродит в бронированном черепе в поисках маломальской щели и возможности проявиться).

Измени человечество в одночасье нынешний вымороченный, тошнотворный и напрямую преступный уклад — мы это почувствовали бы массовым порядком едва ли не сразу.

(1998 г.)

Они. Наиболее унизительное место в отношениях между людьми — очевидное неумение и нежелание быть в добро, в радость и опорой друг другу. Столкновения, выяснения, «характеры» — всё это мусор, который они в силе и вправе вымести из своих отношений при условии надёжного осознания самое себя как человека.

(1998 г.)

Я и Мы. Всё, что я сделал и, может быть, ещё сделаю, — лишь самое копеечное прикосновение к настоящей человеческой жизни и к настоящим человеческим делам, отношениям и ценностям. Прикосновение полупримитивного существа к тонкому и сложнейшему, но не хрупкому и не ломкому, подлинно человеческому бытию, к состоянию, где место всему, кроме бездумья и жестокости, равнодушия и бесчувствия.

Всё это от нас за ещё долгими тысячелетиями, переполненными событиями, взлётами и провалами, жертвами и героями. Но мне было хорошо их видно. И в этом высматривании был далеко не одинок.

(1999 г.)

Они. Оценит ли кто — нибудь в будущем ясно и точно, во всей мере честности и ума, какой же была моя современность?

Время узаконенной жестокости (варварства, зверства) в принципах, правилах и традициях, во всём укладе «цивилизованного общества», в массово принятых и допускаемых нормах истребительных взаимоотношений, в убийственных фактах политической и экономической жизни — геноцида, голода, гнёта, гетто, в привычке к бесчеловечности в обиходе многих людей с допустимостью обилия досрочных смертей.

Время повсеместного по самые высшие институты власти мракобесия с полным невежеством правящих и повинующихся равно.

Насколько же это было время мучительных условий и препятствий для ума и совести, для глубоко человеческих начал с их предназначением к творчеству. Всё изгажено, исковеркано, искалечено, подменено пошлейшим суррогатом всех наших отношений — деньгами.

Какой же у современного человечества ещё кровавый путь за спиной! И ныне в каждом его дне!

(1999 г.)

Я с детства пробивался к человечеству. Но к именно человечеству, открытому поначалу интуитивно, а затем и знаниями. К его простору и движению, без чего не заполучить того естественного для нас и прекрасного ощущения — быть человеком! И невозможны в полном объёме ни человеческое счастье, ни сама наша жизнь.

Сегодняшнее повальное скотство что властей, что низов ничему не правило, кроме самого же скотства.

Я пробивался в человеки и в то человечество, которого на планете ещё нет. Я не мог того знать в детстве, стал смутно ощущать отдалённость цели только с годами — оглядывая и распознавая мир всё пристальнее и отчётливее. И теперь отлично знаю, сколь же далеко те люди и отношения, среди которых и хотелось бы жить.

А всё же вышел как раз на ту дорогу, что привела к человечеству и человеку.

(1999 г.)

Мы и Они. Человек, не осознающий своей человеческой природы, есть животное.

Человек, не осознающий и не развивающий в себе человеческой природы, есть животное в квадрате.

Человек, поступающий противоположно ей, — насекомое. Ниже пчёл и муравьёв.

Человек, понимающий и признающий в себе человека, и есть человек.

Человек, осознающий и развивающий свою человеческую природу, и есть истинно человек.

В этой своеобразно исходной таблице есть ответы на всё: отчего мы такие или иные, отчего наша жизнь та или другая и почему бываем легки или тяжелы на исторический подъём.

(2000 г.)

Мы и Они. Наитруднейшая из наитяжелейших заповедей на свете: МЫ НЕ ПЕРВЫЕ У ЧЕЛОВЕЧЕСТВА! Иначе говоря, до нас были люди и после нас быть должны!

Заповедь — священно нерушимое правило действий, оплаченное за века многими миллионами жизней!

Каковы же ныне наши действия в результатах? Политика измазана кровью и лицемерием, экономика — грязью и слезами, идеология — ложью и словоблудием, культура — похотью и невежеством, вера, повязанная церквями, — низостью. И как всеобщее явление — эгоцентризм, рабство, мракобесие.

Что это? Правильно — неонеандертализм!

(2000 г.)

Я всё чаще думаю не о том, как бы перевернуть мир, чтобы сделать его умным, добрым и красивым, а лишь о спасении чести современников, вымазавших себя исторически невежеством, покорностью, тупостью, а следом и продажностью, подлостью и всевозможной мерзостью на крови и горе.

(2000 г.)

Я по должностному предпочтению не капитан, хотя могу им быть, а нередко и приходилось. По характеру я — штурман, к тому же космический — могу уверенно прокладывать курс не только на плоскости, но и в объёме — во всех направлениях бесконечности.

(2000 г.)

Мы. До крайности нехорошо на душе, беспокойно, муторно. Должно быть, потому, что сейчас там, на «Курске», гибнут люди. И тяжёлое дыхание последних их мыслей доносится от Баренцевого моря даже до нас, на другом краю света!

(2000 г.)

Мы. Человек порождён не просто трудом самим по себе, а прежде всего — одолением дорог. С напряжением сил и ума. С усталостью и с разочарованиями. Но и с открытиями. С приобретением знаний и друзей. С вочеловечиванием во всём. И со счастьем становиться и радостно ощущать себя именно человеком — счастьем подлинно человеческой жизни!

(2000 г.)

Мы и Они. Человечество ещё не выбралось из эры ощутимого варварства.

За века у него было немало самоотверженных героев с попытками прорваться к свету и вывести других. Чугунные силы из исторического подвала безжалостно и как бы с неотвратимостью уничтожали их.

В ХХ веке нажитые им политический, экономический, научно — технический, идеологический и этнокультурный механизмы гарантированно дозволяли ему (по мысли ещё Аристотеля — что государство «существует ради достижения благой жизни»!) сделать мощный рывок в стартово человеческую жизнь с мерилом из первенства совести и нравственности. В эру неуклонного вочеловечивания! Не достало массовой воли. А властные и материальные возможности последователей питекантропов отбрасывали и отбрасывают его назад, заставляя проходить всякий миллиметр в вочеловеченное будущее неимоверной ценой крови и страданий.

Мировые войны. Интервенции. «Гражданские», а на деле экономические и политические столкновения, перевороты. Организованные и спровоцированные провалы, разгромы, катастрофы. Поощрение невежества, пороков, преступлений. И обилие речей, заверений, заявлений, деклараций, пактов, договоров. Всё ложь и двуличие либеральничающей публики, профессиональное лицемерие её лакеев и наёмников. Лишь постоянно возобновляемая первобытность с опорой на всё новые социально — политические технологии и научно — технические достижения.

Миллиарды людей раздавлены, унижены, искалечены, лишены человеческой природы, не допущены к развитию своих способностей и получению элементарных знаний о себе. Удерживаются в убогом, полуобморочном состоянии.

Но это уже и всё больше собственная их вина. Время восставать духом!

(2000 г.)

Они. Особая примечательность нынешнего времени — безумная, преступная невостребованность умных и деятельных людей, кто могли бы и должны всюду и везде становиться лидерами — президентами, губернаторами, главами, депутатами.

И причинность совсем не в том, что именно такие сейчас не требуются на всех вершинах и склонах власти. Наоборот — кричаще, острейше необходимы! Просто не востребованы должным образом (как лейтенант П. П. Шмидт революционными матросами!) самими страдающими при явной замусоренности, засаленности и заскорузлости их мозгов с добровольной слабостью. С их умом и душой, до земли придавленными, истребляемыми без борьбы калечащей ложью. Под коркой из невежества и примитивизма при умелом выжигании в них мерзавцами главных, сугубо человеческих начал.

(2000 г.)