Майами в Туркестане

Юрий Вячеславович Назаров, 2023

Всеместное распространение интернета, с помощью которого начали находиться старые друзья, и в том числе сослуживцы, разбудило во мне щелкопёра и подвигло к описанию срочной военной службы в рядах «интеллигентных» войск связи непобедимой Советской Армии в самый разгар перестройки, 1986 – 1988 годы, Самарканд – Ашхабад. Краснознамённый Туркестанский Военный Округ.Полагаю, рассказы бывшего солдата будут интересны людям, коснувшимся сурового образа жизни под названием армия. Прошу прощения за местами проскакиваемый стёб, гротеск, сарказм и, может, не всегда уместный юмор, но бранить во злобу дня поздно, а строгий мемуарный пафос, на мой взгляд, это удел брехливых летописцев. Благодаря невольным изломам судьбы, завернувшим жизненный путь к южным рубежам империи, я с превеликим удовольствием вспоминаю военную службу и многих людей, существенно украсивших своей причастностью завершающий отрезок юности. Два года армии считаю лучшей школой становления мужского характера!

Призыв

Однажды летом сидел дома, сверлил телевизор. Шли международные новости. Переключил бы, да насиженное кресло удобно мякоть втянуло, а пульт на консоли. Вот не воткнут кинишко после выпуска — тогда встану, дотянусь. За окном жара вровень водки — сорок градусов! Подобные аномалии в сердце Русской равнины редкость, пятьдесят шестая с минутами широта подносит эту температуру невыносимой вдвойне; обычно простой вентилятор помогал знойные дни перетерпеть — сейчас появляется задумка кондиционер прикупить… Или лучше сплит-систему…

О, погода: вдруг похолодание? Заиненный объектив наехал на дикторшу, обдуваемую кондиционером, она поперхнулась как дряхлый солдапёр от махры, извинилась и прохрипела, что в захолустном американском городишке Майами-Бич температура воздуха заползла к отметке сто десять градусов… по Фаренгейту! Это словно сорок три по Цельсию, незамедлительно остудила зрителя закадровая пустомеля и сливовыми губами посетовала:

— Люди от жары изнывают, пляжи не покидают!

— Эх, ё! — почти сорвалось удивиться матом, но при даме сдержался, — Мы в армии больше терпели, мамзель, а о морях в «чёрных песках» лишь помечтать могли!..

Итак, введение в штопор полётов души, в ускорение мозговой активности и в автопилот телодвижений взяло начало поздней осенью 14 ноября 1986 года. Призванный в ряды Советской Армии из гор. Горького, я отправился в Туркестан, где долгие два года остужал Каракумы всеми видами источаемых организмом жидкостей и вязкостей…

Спозаранок дня призыва подкрался втишка: с вечера бушевавший разгуляй с печальным названием «проводы» прихватил немалый кусок ночи, не вспомню, коль скоро и как присмирел, но подлый будильник считал оставшиеся часы. И досчитал! Как не хотелось мне отрывать голову от подушки, идти на призывной пункт, ехать к чертям собачьим… приоткрыл глаза, а перед софой отец уже топчется, и мать крестит, причитает что-то — разве дадут проспать?

Да и проводы отгуляны, деньги уплачены…

Накануне проводин выпадал мне выбор тяжестный. Наша дворовая компания численность принимала разную и нередко растягивала будни за полночь в фойе четырнадцатиэтажной башни Вулыха, в которой я жил всю сознательную жизнь. Собирались не толпой, конечно: уходили, приходили, смешивали с девчонками, но костяк насчитывал с десяток балбесов предпризывного возраста.

С нашим появлением вестибюль ставал кумарней за приторной никотиновой взвесью — топор вешай! Гунявый вокал, неподцензурный шансон, резкие смешки или гогот — злачное место! Если бы жильцы не знали, что молодёжь безобидна, то без зловредного наряда милиции с милыми лицами в подъезд не совались. Как соседи нас терпели?..

Однако вечера мы тратили мирно. Было «дискотеки» устраивали! Лампочки Ильича освещают даже задрипанные подъезды «народных строек», в нашем распоряжении имелся остеклённый вестибюль из трёх отделённых зон. Соответственно и включателей три: один напрягал маломощную ильичёвку на площадке перед лестничной клеткой на верхние этажи, второй подавал ток сороковаттной «груше» центрального холла, третий зажигал шарообразный плафон крохотного приступка вблизи лифтов.

Как-то раз в пылу безделья, один ломастер, смолоду питавший страсть до цветомузык, вспышек, стробоскопов и прочих электронных диковинок, завёлся идеей: пустое высиживание времени надо разукрасить! Дёшево чтобы и сердито! На досуге проштудировав принцип действия заводского светильника с люминесцентной лампой, модифицировал стартёр и приспособил ко включателю холла. Груша замигала, что требовалось. Причём, на прерывании свет пульсировал хаотично, в контакт горел беспрестанно — оказалось самое то, когда приходилось шустро наводить порядок или отнекиваться, если неприкаянная соседская душа грозила вызовом милиции. В следующий раз стартёры воткнули на все включатели, и променуар разразился невиданным светопреставлением. На почтовый ящик к тому же водрузили старенький кассетник, и под канитель музона восьмидесятых вяло не вяло шевелили бёдрами.

Новое мероприятие припало собравшимся по нраву, его вторили множество раз и называли дискотеками. Эти дискотеки буду часто вспоминать со слезами на глазах на «дискотеках» в моечном цеху солдатской столовой…

Так вот надысь назрели следующие вопросы: кого из приятелей звать к столу и чем отмазаться от остальных?

Из сверстников первым призвали меня; провожатых набиралось как мартовских котов на кошку, но всю шоблу в квартиру не пригласишь — места нет?.. А прикинешь: без общепита с вместительной залой обойтись не получится! Такая роскошь позволительна лишь в дерзких помыслах, поэтому выкручивался размерами помещения и прочими «обстоятельствами непреодолимой силы». Запрощальные пирушки в кабаках устраивали немногие, но зато в квартирки созывали исключительно отборный бомонд…

Так что близкие родственники и отобранные друзья теснились в стандартной комнатушке, а отказные кореша в подъезде. Украдкой носил им первач, его оприходовали, не тормозя тостами, занюхивали сигаретами, закусывали горбухами — смеясь, мол, бутерброд градусы крадёт! — отвлекались разговорами и забывались переборами струн…

Ну, а дома поучениями не скупились, сыпали вволю! Начиная банкет пламенной речью, отче мой зарумянился и вспомнил лютые уссурийские морозы, наряды зачастую через сутки и бессонные ночи кухонных дежурств. Лямку воинской повинности отец тянул поваром во Внутренних Войсках, был со своих слов хорошим солдатом, вследствие чего дослужился до ефрейтора. Стоя во главе стола подле меня, в руке держа наполненную рюмку, рукавом второй смазывая слёзы, батя желал мне служить верой-правдой, не осрамить его достижений и переслужить обязательно! Забвенно крикнул «горько!», трижды страстно облобызал меня как Лёлик Гешу Козодоева, всласть прихлебнул, что не выплеснул при поцелуях, и закусил студнем с хреном… Гости поддержали и навалились сметать крошева…

К наказу отца я прислушался честно — поставленная задача была перевыполнена уже в первом полугодии!

Дядья вопреки навыку захмелели с пары искромётных рюмок и взялись листать армейский альбом отца, где он запечатлён в столовой с поварами, другими солдатами на фоне казармы, грузовика, обелиска и салонной жардиньерки. Мысли не было, что значат памятные снимки для отслужившего мужика, впредь подходить к фотографиям я решил творчески. Дурачиться, другими словами…

Фотографии всколыхнули душевные струнки старых вояк и наперебой с отцом они начали рассказывать байки, вскрывать секреты векового лихолетья, пугать терниями, смешить щекотливыми ситуациями, встречавшимися на каждом шагу. Старший хвастал, как умело владел шанцевым инструментом… Какие блиндажи и индивидуальные огневые точки выкапывал, мол, но стращал мучениями от перелопачивания бесчисленных кубов земли. А младший хлёстко задирал брата: «БСЛ-110: черпай больше, швыряй дальше, пока летит — отдыхай!» Тут же хвалил бронетехнику, но столкнуть с языка «что самое главное в танке» не осмелился. Танкист, называется? Получилось, что я и без восприемника узнал незримые особенности бронетанковых войск… спустя лишь год службы в войсках связи!

Первый доказывал, несложно подбить современный танк гранатомётом в бочину и вслед закидать из бруствера обычными гранатами, как алюминиевыми болванками он делал не раз, двадцать пять лет назад. Второй резонно хихикал, якобы видел как дрищет пехота в окопах, когда над пехотными канавками лязгают траки. Старший вспылил: «Чё ты знаешь про рукопашную схватку?» Младший: «Ровен счёт эстоль ты про активный дальномер и директрису выстрела!» Байки были знакомые, но растроганные тараканы в голове аки вновь аплодировали с овациями…

Брательник вспомнил свой автобат, распустил нюни, что военным водителям достаётся тоже немало. Искренне клялся, как трудно на черепашьей скорости выдерживать многокилометровый марш нос в зад, не засыпать от езды в плетущейся колонне. И не приведи оказия, если машина пойдёт в разнос, поскольку за исправностью технических средств заставляли следить самих водителей, а за поломки якобы снимали с вождения и гнобили нарядами.

Короче, всяк кулик в своём болоте велик!

Мои ровесники, волею случая очутившиеся за одним столом с видавшими виды вояками, понимали, что многое из услышанного предстоит всеми правдами и неправдами испробовать самим и к мелочам проявляли особый интерес. А потом бегали на перекуры и театрально стебались, изображая пехотинцев дрищущими среди противотанковых ежей… Со штанами не снятыми, следует заключить…

Страшные байки затронули материну душу. Тётки с сёстрами и тверёзыми подругами пытались отвлечь её от мужицких россказней, но тщетно. Выходило лишь аханье-оханье, превышавшее волнение куда боле. Осиливая беспокойства и принимая, что на проводинах не вспоминают о цветочках лютиках и в горошек трусиках, дамы захихикали в унисон гостям, здравицы пропускать перестали и рюмашки тянули звонко чокнуться не отлынивая!

К слову, в августе 1986 года цена на водку отскочила с дорогущих 6'80 до грабительских 9'10 целковых за поллитру — денег не напасёшься поить такую ораву! Помогло, отец купил авансом пару ящиков к проводам весной, так как в армию меня могли призвать с окончанием училища летом, но что важно, водка дожила до осени без потерь!

Ну и под расчёт накапал четвертную самопляса…

На проводах мне не пилось: два лафитника за вечер. В военкомате пугали, если призывника заметят в угаре, в жестоком ли похмелье, служить ему выпадет в захудалой дыре и откушать не один пуд соли. Алкоголь не лез не от опасений, просто навалилось опустошение, думаю, от осознания непредсказуемости перипетий судьбы, а в голову даже догадки не лезли! Или с умыслом не тормошил грядущее своими прихотями: уверялся — стану связистом, а в какие части света занесёт — гадания были беспочвенны!

Хотя… предпочёл бы в шаге доступа, разумеется…

В прошлые лета мама работала в Канавинском военкомате г. Горького; мысли косить от армии я не имел, как большинство сверстников, отмазывать меня ей не вменялось. Единственный посыл: хотелось, абы где-то бы «тут»! Внимая правильно, меня послали на три буквы, и с чистой совестью я отправился на юга за тридевять земель!..

Проводы канули в Лету без потерь. Побоищем застолье не знаменовалось, противоборствующих сторон нет — не свадьба! Рано утром толпа провожатых, включая косяк из вестибюля, собралась у подъезда в полном вчерашнем составе. Успевшие похмелиться и пригодные к возврату в реальность неосознанно торопили виновника торжества, подтанцовывая на внезапно выпавший зазимок.

Предписание требовало явиться к шести сорока утра на сборный пункт района, имея при себе снаряжение вида вещевого мешка с трёхсуточной провизией. За амуницию сойдёт ненужная мшель, какую не жаль будет потерять в дальнейшем. Рюкзак собран накануне, двинулись в начале седьмого, как понуждали надлежащие условия…

В назначенный срок к пункту расставания стекались группы горожан. Призывной комиссией на тот день было отобрано три призывника: я с «ипподромного», Елюшкин Сашка с «пролетарки», Кашин Валера из Сормово… Парень жил, где жил, а прописан был в Ленинском…

Молодёжь ждала продолжения возлияний. Отправка выводила к той отметке нервного каления, после которой ничто не мешало упиться до чёртиков. Тормозили только призывники, но провожатые зрели, чтобы время попусту мы не тянули и с подножки барбухайки не соскочили! Не обессудьте-де, робяты — запихнём, помашем, дунем на ход ноги, оборот колеса, на посошок и просто символически: «Отчаливайте в свою армию — у нас тут водка стынет!»

Под исполненную важности тираду военного комиссара, заглушаемую Маршем Славянки; под слёзы матерей, отцов, сестёр и братьев, под всхлипы остальных родичей, непрерывно ликовавшие дружки запихнули шмыгавших соплями новобранцев в вислогузый ЛиАЗ-скотовоз, который отсалютовал канонадой вонючих выхлопов, отчего прослезились даже непричастные горожане, и с натугой ломовой кобылы тронулся в путь ровно в семь утра!

Как говаривал мой знаменитый тёзка: «Поехали!»

Попутно опустошая комиссариаты, автобус набирал полный салон наголо остриженных голов и ближе к полудню высаживал в «Дусте» — ядовитое погоняло приклеено городу Дзержинск за массовый выпуск инсектицида ДДТ. На окраине Дуста расположен Областной Сборный Пункт, сюда за молодым пополнением со всех концов Советского Союза собирались покупатели: кадровые офицеры и прапорщики, и прочие унтера. На промежуточные сборы пороха не нюхавших юнцов каждый род советских войск посылал представителей, которые сортировали новобранцев на местах, отбирая наиболее подходящих.

По прибытии наш луноход скрипнул колодками возле огороженной глухим забором территории сомнительного военного формирования. Ворота двойные, широкие, но продрогший солдатик обессилел на створе. Скандалов биндюжник раздувать не стал, лишь сплюнул в форточку и ювелирно загнался в стойло. Радушный приём нам и не обещали, конечно же, а ковровая дорожка с фанфарами не помешали бы! Ну и девчушки во кокошниках и расшитых сарафанах чтобы ласково хлебом-солью встретили!..

К автобусу подошёл капитан. Его контрастная нарукавка оповещала: дежурный по части. Сопровождавший нас прапор, всю дорогу тихо бдевший за новобранцами из глубины салона, взял бразды правления в руки:

— Тарищи призывники, выходим! Быстренько сверю вас со списком, и идёте вслед за дежурным!

Почто сверять? Сколько посажено столько приехало, «в кусты» по дороге водитель не останавливался, но пора привыкать — установленный порядок не имеет дополнений и не предусматривает вольностей толкования!

А жаль: логичнее из военкомата отправлять к месту назначения, выдавая предписание на условленное время. Не накладнее и разгильдяйства творилось бы меньше…

Всё-таки алчел я пиров… с присутствием девчонок…

Пока не разбрелись, нас сосчитали и загнали в громоздкий атриум квадратной геометрии с чертовски загаженным вместилищем. Смотреть отвратно, а дежурный:

— Проходим в казарму, размещаемся компактно!

Не пойму как вывернулся язык назвать казармой это чёртово лежбище, этот замаранный притон невольников, уже на дальних подступах к которому по всему телу начинается жуткий мандраж и учащённо колотится сердце…

Атмосфера храмины щекотала в носу испускаемыми человеком запахами. Всюду закоптелая побелка, окна забраны решетью, запаутиненные плафоны поддерживают полумрак. Барачные колонны и многие ряды каменных с дощатым настилом лежаков. Напольная керамика на входе исторгает склизкий студень: шлёпни ногой посильнее, небось, и грязь облепит штанину — не ототрёшь. Стены по коридору забрызганы оной гадостью почти по пояс…

Латрина, отхожий угол каземата, и гаже того клоака без домысла рисована с низших кругов ада. Толчок был не просто загажен с потолка до пола, но натурально засран: лохани завалены фекалиями, стены как заштукатурены налётом липкой слизи, замешанной на испражнениях и намертво склеенной плевками, соплями и окурками… Пикассо так не мазал! Даже в беспробудном арт-ударе…

Опорожняться от всего этого тянуло не снимая штанов, зад оголять казалось совсем негигиенично. Всё здесь веяло вечной безнадёгой согнанного как на убой скота, но чтобы знать, чем настоящая казарма отличается от кошары — нужно побывать, повидать и понюхать там и там…

Появление новых защитников отечества легировало затхлость пристанища ароматом выпечки, смешки встречающих старожилов улетучили робость новичков. Гомон оживил эхо. В кучу свалились прозрачные авоськи, баулы, рюкзаки и полиэтиленовые пакеты. Из ровнёхоньких чемоданов, наставник-ветеран называл такие «мечта оккупанта», соорудили столики, скучковали компании.

Мы втроём поначалу осматривались, внедолге свыклись и влились в компашку балахнинских парней, раскинувших пожитки на несколько топчанов, взялись за харч. Забренчали гитары, пошли байки и анекдоты, раскатами пыхал смех. Каждый ждал своего часа отправки и тяготы отвлекал знакомствами с никчёмной болтовнёй…

Непрерывное бормотание тихло дважды в день, пока по взлётке проходили покупатели, закрывались в каморе и тасовали наши личные дела как каталы колоду. С замиранием сердца мы ожидали раздачи, кому падёт шальная карта. Закупщику до рекрута было — аки Чапаю до другого берега: новобранцев пихали по командам предписаниям вопреки, а за залёт отводили койку в первой отхожей дыре и пугали тремя годами флота. Казарменный отголосок разносил недовольные крики призывников, оказавшихся в лидерах списка для флотских формирований, например.

Камень с плеч, когда флотилия уходила без тебя!

С каждой ушедшей командой храмина пустела; под конец дня было место выдрать шапки футболом. Пару раз гоняли на местный плац и показывали приёмы строевой. Смысл в том не виделся: середина ноября на дворе, груд — ломом не пробьёшь. Мороз кусался, снег вьюжил по плацу позёмкой, забивал обутки, поддувал в телогрейки и гнал новобранцев назад в преисподнюю. Вот за водкой в город самовольно сгонять — мороз не холод, а без нужды костенеть взывало святость. Военачальники потому не настаивали: они сами каждый день подпаливали воздух выбросом токсичных послевчерашних алконуклидов…

Ночью прохладно, зябко, дрожь пронимала насквозь. По делу и укутаться нечем. Фуфайкой накроешься от шеи до бёдер, ноги в кучу тянешь. Теплее казалось. Народу не хватало пробздеть барачный объём, и во сне призывники жались друг к другу теснее. Кто очередью, кто спинами и носопырками как младенцы к титьке мамкиной. По утрам муравейник оживал особенно нехотя, но только для того, чтобы рассмотреть свежих ополченцев. Желторотых, какими сами были намедни, плюшками сладко пахнущих и перегаром притягивающих. Салабоны лопоухие!

Высматривали прибывших — нет ли знакомых лиц… Ждал Гошу Кузовенкова — лепшего кореша, коего должны были доставить сюда же. Его день призыва приближался и не факт, что свиданка невозможна. Пересылка в области одна, я готовился встретить друга подобающе. Полутора сутками разминулись, жизнь показала, и пока не вспоминали меня покупатели, мысли о свиданке витали!

Шли третьи сутки ожидания, харчи заметно редели, закупщика будущим связистам не намечалось. Примерили тянуть время без посторонних вмешательств. Меньше ели, сигарету смолили на «дай добить». Завывать на луну впору, но к вечеру семнадцатого ноября огласили список из сорока пяти баловней судьбы, среди которых нашлась моя фамилия. После пересчёта большую группу везунчиков погрузили на грузовики и вывезли в тёмную ночь, по-военному не откладывая выезда на утро следующего дня. Команда 40А… и ни слова лишне. Гадали: 40 — сороковая армия, А — афганская учебка, вот и все соответствия…

До Москвы добрались без приключений. На пересадке два лоботряса раздобыли котомку пузырьков со стеклоочистительной жидкостью на спирту, ну и вдрабадан… Сиречь фактически вусмерть. И смех, и грех, вояки!.. Пришлось их волоком в армию (в поезд, туда доставляющий) втаскивать. Распихали по отсекам как баульную кладь по багажным клетушкам и отбыли в неизвестность. Хорошо, что вовремя скинулись деньгами и выкупили отдельный пульман. Билеты забронированы вразнобой, поэтому места растягивались по составу — тогда на поверку нас было не собрать… Лейтенант проявил инициативу и предстоящую вакханалию утряс в удобное для контроля уймище. Чтобы личный состав команды оставался взрачным…

Дорога укладывалась в три дня, четыре ночи: поезд с вагоном отборных рекрутов не торопился вырываться из снежной Залесской Руси в запесоченную Среднюю Азию. С позволения добавлю: не торопись, а то успеешь!..

Почти всё время в дороге я отлёживался в багажном промежутке под потолком. Сунул туда матрас, втиснулся в оставшуюся щель и отключился с жаром почти на сутки. По симптомам грипп, обострение пало на дорогу. Бороть заразу мне помогала ватная телогрейка, не снимал её сутками напролёт. Ночью байковое одеяло поверх, шапку на нос — к борьбе с инфлюэнцей делал термический кокон.

Спускался редко. Парни обращали внимание, литёха самочувствием интересовался, предлагал поискать врача, но я переупрямил, что справлюсь. Стороннего участия, не прими за наглость, командор, мне не нужно! На организм понадеялся — молодой, иммунитет должен вытянуть…

Впрочем, очухавшись к вечеру второго дня, заметил: озноб отпустил, а желудок урчит и требует харча. Снизошёл до купейного столика оскоромиться гречкой с мясом. Каши не перепало, но была тушёнка из сухпая. Настоящая тушёная по ГОСТ говядина — банка в маслянистой смазке. До туалета ещё сбегал «носик припудрить», и отметился у покупателя — рекрут в поле зрения и как бы не слинял…

Сокомандники лопали алкоголь, меняный за бебёхи, вещицы и сэкономленные консервы. Шнырявшие в вагонах цыгане хватали всё, выпрашивая, меняя и выигрывая. Зачин пьяного вечера устроил дуэт балахнинцев, фартово отжавших у официанта вагона-ресторана в карты всю его тележку с бухлом и продуктами. А выпивон под такой куш неизбежен — парни загуляли и звали присоединиться, но я отлёживался — первые сутки было не до гулянок…

Вторые также час от часу сдавал чарам Морфея. Ото сна слушал дембельские куплеты в исполнении рекрутов. Я тоже бренчала доморощенный — полный подъезд репетиторов руку ставил и аккордами снабжал — и тоже порывался сбацать какие-нибудь «Вагонные споры», но позыв поездной романтики сдерживала хворь. Струнки щипнуть я любил, по жизни всецело следовал девизу: хоть ты носи на шее бантик, но брось гитару, если не романтик…

Под потолком душу согреть нечем. Думы гонял: куда везут? В земли незнаемые к горам кудыкиным? Что за места возле этих гор, какая чудь там живёт, как встречает и чем погоняет? На парней смотрел: им до игрека! Горючка созидала на редкость правильно, дурь молодецкая в пьяные головы не лезла, никто сильно не буянил. Пили, пели, козла бурили, свару варили, погоны дуракам вешали. Хорохорились, повизгивали как выжлец перед гоном, бодались, но до кровей не бились. Правда, некий длиннорукий дылда раздавал из окна вагона оплеухи провожающим на перроне — герой, покуда не догнали… А людям каково?..

Врезалось в память, наш покупатель, молодой, год из училища лейтенант Михайлов Юрий выпросил у провод-ницы служебное купе. Допоздна проводил собеседование, отбирал кандидатов для прохождения службы в его роте. Или в его взвод под непосредственное командование. Вопросы задавал несложные, присматривал реакцию. Закорючки в своём блокноте напротив фамилии ставил…

Первым днём пути офицер рассекретил нам возможности средств связи и разновидности техники, подавая в такой заманчивой оболочке, что не терпелось это освоить исключительно под его ферулой. Про азбуку Морзе, телеграф и проводные каналы связи обмолвился вскользь, но особенно заинтриговал какими-то «тропосферками» и засекречивающей аппаратурой связи — ЗАС…

Начать службу под крылом наставника приспичило многим, шанса привлечь внимание призывники не спускали. Внешность лейтенанта, его выправка, манеры, умение общаться и способность завладеть вниманием не отталкивали со знакомства в отстойнике. На пересылке некто из вверенной команды спросил предводителя, откуда тот будет родом, литёха ничтоже сумняшеся отмёл — наш земляк! А спустя минуту попал впросак: называя очередную фамилию из списков и сопоставляя адресу выбытия, Михайлов блеснул знанием географии горьковского края во всей красе — не вникнув в особенности произношения, спросил так же корявисто, как сумел прочитать:

— Ты из Сормо́во? — выразив вторую «о».

— Вы же наш земляк? — парировал голос из глубины строя и толпа язвительно усмехнулась.

— Земляк! Одну землю топчем? — не смутился офицер, и прыткость возвысила его в наших глазах. Название исторического района произносится акцентом на первой гласной, о чём «земляк» мог только догадываться.

Мы так и не выудили, из каких краёв лейтенант родом, но справлялись у прошедших собеседование, какие задаются вопросы. Отстрелявшиеся выдали, шушукались, мол, о сокровенном, и многие упомянули футбол. Сложив, призывники поняли, что литёха футбольный болельщик киевской команды «Динамо», ибо в расспросы втискивался славно известный украинский клуб — неспроста же?

И тут новобранцам неслучайно занравился футбол, и наиболее в исполнении киевлян. Рифмованные кричалки во времена предраспада СССР массы ещё не перенимали, иначе в необузданном желании снискать благодать мы не отличались бы от современных футбольных фанатов.

К тому же некий выскочка вспомнил лидера киевлян Фёдора Черенкова. Наобум, разумеется, и пошла реакция: толпа болевших за «Динамо» горьковчан зарукоплескала Черенкову, ни сном ни духом, что прославленный футболист играет за московский «Спартак», встречая киевлян только в рамках футбольных баталий чемпионата СССР.

Смеялся лейтенант над невеждами, думаю, знатно!

Пока поезд бороздил просторы Руси, мне было не до заоконного пейзажа, я не высовывался из подпотолочной щели купе. Всю Россию проспал, честно сказать! Интерес к событиям вернула проводница, подбадривая новобранцев вдруг закрутившая интригу: «Мальчики, подъезжаем к Гурьеву! Последняя остановка на территории Европы — дальше начинается Средняя Азия, Казахская ССР! Стоянка тридцать минут, отправка после смены головы состава!»

Ух, маршрут! Может, и поезд на дровах подадут?..

Воздух восполнился романтикой, ягодицы напрягло предвестие авантюры. В те поры ещё напрягались ягоды в ягодицах! Рассудил, точно так разворачивается сюжет в русских сказках: коли остаются позади болота вязкучие и леса дремучие, должно представать глазу царство тридесятое с горами непролазными и чудищами ненасытными?

А вдруг с полонителем девок Горынычем сражаться придётся? Глядь, и ку́ю-никаку́ю Забаву Непутятишну хорошавую из плена отобью? Пусть я не Добрыня, отец мой не Никита, но своих в беде бросать не по-нашенски!

О, как переплёл витиевато — инфекция меня торкнула видимо конкретно! Надо быстрее выздоравливать…

В Гурьеве несколько десятков голов лысых высыпались на платформу узкую, абы перед полякованием в стороне неведомой в последний раз насладиться дымом сигаретным на земле родной русской. Ох, понесло…

Подразумевалось что на русской, но оказалось, поезд уже пересёк границы Казахстана. А воздух здесь и правда другой: в голове свежеет, тепло, ветер мягок, нос щекочет не привычной морозной сухостью, а приторной слащавой влажностью, вероятно, так сказывается близость Каспия, но вдыхать хотелось почему-то полными лёгкими.

После Гурьева окно магнитило: степь, холмы и снова необозримая степь. Редкие пажити, дерева, стланики. Выцветшие крыши ветхих одноэтажных домов в окружении покосившихся штакетников подсказывали наличие населённых пунктов, но сирость и нищета красок сразу просачивались в глаза и потворствовали унынию. Дальше в поросли сорных трав да репейника начали врезаться песчаные проплешины вообще без видимой растительности… Зато начали попадаться битюги губастые и косматые, да горбунки «с ушами аршинными» — чудеса чудесные!..

Может и коня тыгыдымского увидеть сдастся?..

Казахстан заменялся Узбекистаном. Невзрачная архитектура прошлого века приняла образину прокажённой глинобитной древности в расцветках кизяка. К прибытию в столицу Узбекистана — а она разнится с предместьями и предстаёт густонаселённым техногенным оазисом среди степи и выжженного тла пустыни — я достатком оклемался. Картинка приобрела глубину тонов, всё встало на места, жить захотелось с недюжинной силой…

Ташкент надежд не оправдал. С детства слыша крылатое выражение «Ташкент — город хлебный», мерещился мне город с деревами, увешанными гроздьями душистых булок и кирпичиками ржанухи, и повидать экую невидаль хотелось. Не выдалось, скажу! Хотя лелеял догадку: сезон на исходе — верно, что поопадало всё? О Самарканде единственное знал — город древний с мироустройством как в сказачной аладдиновой стране: «В Багдаде всё спокойно!»

Столица жила размеренной жизнью, орды приезжих внимания не влекли… Вокзал кишел разноплеменным этносом, гонимым своими ветрами. Мелькали цветные колпаки, тюбетейки и подпоясанные яркими кушаками халаты. Привычными были бойкие школяры в общепринятой форме: багряная пилотка с жёлтой кисточкой, светлая сорочка, алый галстук пионера, голубые брюки и куртейки. Жидким букетом гвоздик пионеры встречали шкраба или комсорга, приехавшего поездом с нами. Радовались…

Приезжие шустро рассосались в городе, платформы опустели. И тут глазу предстали обезличенные скопления сидевших и просто лежащих на голом асфальте пассажиров. Твердь перрона им смягчали лишь подстилы из журналов и газет. Неизживно переполненный вокзал образовал вокруг себя сонное царство отрешённых от бренного бытия людишек, бестолково чего-то выжидавших.

Как перед вратами в царствие божие, наверное!

Теплынь — в ватнике жарко. Большая часть горьковской команды разгонишалась нараспашку до пупа. Зиму в здешних краях привечают видимо куртейкой! Днём ходят в рубашках, поверх безрукавках и лёгких ветровках, к вечеру одевают воздушные пальтишки без тёплого подбоя — как не сказка? Жить тут после армии остаться что ли?..

Ташкент предусматривал пересадку на поезд, следовавший неведомо куда, минуя бывший стольный град Самарканд. Лейтенант снова убежал на поиски билетов, мы остались под присмотром сопровождавших сержантов. Их было двое, вроде: на протяжении дороги они держались в тени фуражки лейтенанта и ничуть не запомнились.

Из учебки — не столь разудалые как в войсках!

Пара новобранцев рванула напрямик в галантерейку на вокзальной площади. Пеняя на сухой закон, что может случиться напряг со шнапсом, алкоголь искать не стали — времени в обрез. Деньжата, вырученные с продаж консервов из сухпая и оставшейся одежонки, пустили в оборот. Прикупили целую авоську одеколонов с вкусными названиями «Огуречный» и «Цитрусовый». Флаконы на вид как пузатые гранаты «лимонки» Ф-1 — грамм сто пятьдесят на неподкупный взгляд. А на подкупный взгляд шинкаря — и все двести! Назревал очередной последний праздник!

Скоро выяснилось, что не всему Ташкенту приезжие безразличны. Гостей отслеживали из укромных мест привокзальные шаромыжники. Неисцелимая жажда преступных вожделений заставляла их терпеливо ждать момента натырить хоть чего. В большем сравнении мелкоростные, они простых ротозеев высматривали, а тут отряд бесхозных новобранцев стоит, сопли на кулак наматывает, глаза ото всего воротит — хватай и беспрепятственно тикай…

Михайлов определился с билетами после полудня, и пока мы были сплочены, подойти к призывникам жулики пасовали. Зато, когда переходили к отправной платформе, растягивая толпу, невидимки начали врасплох появляться с каждого густого куста и закоулка и также испаряться, прихватывая, что удалось вцепить. Набегом сзади один из дергачей сорвал с моей головы вязаную шапочку «гребешок». Шарфик чей-то к рукам прибрали, перчатки дёрнули, куртку рванули с плеча, к вещмешку приделали ноги. Никто за шаромыжниками не гонялся — барахлом владеть и так осталось недолго. Военкомат упреждал, что хранить шмотьё два года будет некому. Знающие родители припасали сыновьям старьё — мы потому и не беспокоились!

Поезд оказался пригородным дизель-электроходом, рекруты купировали целый вагон. Трудовые массы такие вольности не стерпели и полезли напропалую. Пришлось ужаться до тесноты шпрот в жестяной пепельнице! Новобранцы взялись за пузырьки, всасывали ловким приёмом, морщились от горечи и насыщали вагон пахучими вкраплениями алкогольных токсинов. По мере отдаления Ташкента пассажиры пропитались насыщенными ароматами фруктовых и лимонных оранжерей, перемешанных вонью залежалых огурцов! Воздух вскоре спёрло до духоты.

Дружественная теснота сблизила пьяненьких солдат с попутчиками, разъезжавшимися с рынка. Сердобольные женщины потрошили хурджуны и подкармливали нас лепёшками, фруктами, яйцами, сычужным сыром. У кого что было. Благодарность за сострадание тем, кого не опутал божок ненасытной жадности. Михайлова соблазнили выпечкой и вдогонку, улучив момент, как ни сопротивлялся, тоже слегка подпоили. Дружба народов налицо!..

Впрочем, переусердствовавшие с одеколоном рекруты в стычках попихаться успели, когда выходили курить в тамбур. Благой случай, до крови дело не доходило!..

Поздно вечером мы прибыли на вокзал Самарканда, куда вскоре подоспели и наши «ангелы смерти» — механизированные исполины, доставившие новобранцев к воротам непознанной действительности, пугающей в оторопь. Кому-то они мерещились звёздными вратами рая, другим увиделся задний проход ада, но смиренно выглядывая из грузовиков, рекруты понимали одно — скрежет железного створа отсекал прежнюю жизнь, сводя в небытие любые ощущения свободы. Наше непорочное восприятие мироустройства восполнилось чувством полной апатии к неизвестности так близко подкравшегося будущего.

Жребий пал и будь что будет!.. «Аннушка уже разлила масло», как приговаривал булгаковский маг-провидец, но… может и не так страшен чёрт, как его малюют?

Драгоценный груз доставили на обнесённую парковым забором территорию затемно, спе́шили возле старых конюшен. Внутрь, оказалось, цейхгаузов, вонявших химией от грызунов или нафталином, запускали голов по пять. Там молодые жеребцы попадали в руки конюха Касымова Алика и двух конюшонков, дегенератов роты службы интендантов. Напором и бесвязным ором обозники выказывали табуну всяческое презрение, потужаясь так обуздать рыпания диких мустангов. «Кусок» — прапорщик, имевший в распоряжении хозяйственный кусок в виде склада или службы — пронизывал нас адским взглядом, словно жёг рентгеном, морщил нос и оценивал, какой размер обмундирования будет впору. К подбору сбруи Касымов относился более чем наплевательски, копошился вяло, ярлыки сверял на мутный зрачок, и форменную одежду выдавал на вырост, как надысь забеременевшей кобыле…

Позади вещевика Касымова два верных прихвостня с остервенением шманали брошенные нами шмотки, будто в них было скрыто золото партии. Тряпьё прощупывалось и протряхивалось, а выпавшее бесцеремонно цеплялось и ныкалось под столешницу хозяина. Забирались наручные часы, электробритвы, ценные вещи. Соизволишь воспротивиться, ощущай харей порцию слюней. Зарились на мой очечник из опойка, ругань вышла в свару, но я сдюжил.

К дерзости церберов прапор был апатичен: отнятое оставалось на складе, и никто не знал, куда потом всё девалось. Шелудивые притягивались на кроткий поводок в минуту, пока на склад заходил лейтенант, но их тявканье возобновлялось вновь чуть тот за порог. Храбрецы!..

Неужели из меня получится сделать такого же стервятника за какие-то два года повинности? Не поддамся…

Не поддался, смею заверить. Эта дрянь впечаталась в память, за время службы я ни разу ни на кого не повышал голос, включая молодёжь, став «заслуженным дедом»…

Форма мне досталась на размер больше, сапоги в самый раз, и такая удача была скорее редким исключением. Глазок прапора был вресноту замылен: чёботы выдавал с загашником, форма на два размера больше. Карантинного духа окинешь взором — страхолюдина как корень мандрагоры — слеза выступает! Да и мы пока и не понимали, как держать фасон обмундирования и подгонять под фигуру. Не было на форме навесных знаков различий и нашивок, ушанки спрессованы тюками, шаровары с гимнастёрками мятые как из задницы, сапоги ваксой не мазаны, портянки торчат из голенищ, словно тесто из кастрюли — срам!

Посему начинайте, товарищи распорядители, лепить подтянутых и дисциплинированных воинов непобедимой Советской Армии! Шпана к обучению готова!

После очевидения местечковых условностей приличия, уже глубокой ночью вновь прибывших перегнали на широкий плац, окружённый четырьмя трёхэтажками.

В ожидании результатов пертурбации, равнодушие с новой силой овладело толпой. За прошедшие дни и самоотверженно пережитые события нижегородцы между собой уже притёрлись, тут вновь предстояло переформирование и смена окружения неизвестными людьми.

Пока таращились по сторонам, с противоположной стороны плаца к нам спешно подрулили двое военнослужащих в перечёркнутых жёлтыми лычками чёрных погонах. Осмотрели, перешепнулись и втиснулись в гущу оторопевших зевак. Задавать вопросы начали, помечая в записной книжке специалистов, занимавшихся электроникой до армии. Меня на чистую воду вывел сержант с ярко выраженной прибалтийской внешностью, но без акцента настороживший окруживших его новобранцев:

— Кто понимает в радиотехнике?

— Я занимался в радиокружке, паял мелочь всякую. Успел даже поработать на радиозаводе, — уверенно ответил я, чем привлёк внимание сержанта. Сержант выразил недоверие кислинкой на лице, достал из планшета и развернул мне под нос замусоленный чертёж электрической схемы. Ткнул пальцем в скопление элементов:

— Что тут изображено?

— Резистор…

— А это? — сержант сощурился и очертил «жуков».

— Вакуумные лампы гептод и пентод! — бегло считая неразличимые сетки радиоламп, ответил я в большей части наугад. Удовлетворённо сморщив нос, и одобрительно зажав губы, переписчик записал мои родовые позывные и продолжил шнырять с расспросами. Кто-то поблизости тоже отвечали по схеме, сержанты закорючили их в блокнотик и ушли, оставив без пояснений.

В каких целях вычленяли приверженцев радиодела — открылось на следующий день, а пока нас выстроили подобием прямоугольника и огласили вновь составленный список, кто какой роте причислен. А кого не назовут — на боковуху в расположение двенадцатой. Меня обнадёжило сполна, что причислили именно к роте покупателя.

Многих новобранцев, отсеянных в другие подразделения, разбирали по местам прохождения службы. Называли повторно фамилии, ставили парами как несмышлёную детвору, разве что руками сцепиться не требовали, и уводили по ближним казармам. Другим выпал переход за пределы города. Заставили перемотать портянки, проверили индивидуально — значит, топать предстояло далеко.

Точно в царство, но видимо уже тридесятое!..

Дошло до оставшихся. Команда поредела до половины начального списка. Завели на этаж и двумя шеренгами рассредоточили вдоль пустой стены. В расположении роты сумрак, лишь немощная лампочка борет темень, мерцая из последних сил, и слышно тихое шуршание швабры. Остолоп, стоя дремавший на тумбочке, очнулся, отделился от подсветки доски объявлений, и вытянулся стрункой как после прогона в волочильном станке. Набрался духу рявкнуть, но уставший вознёй с нами лейтенант поднёс к губам палец и опередил его служебное рвение:

— Не ори, люди спят! Дойди, вызови дежурного.

Парниша дёрнулся бежать в темноту, но оттуда брёл полусонный сержант костлявого вида и тонких черт лица — словно водицы из лужицы только что испил.

— Липич, слушай задачу! — подозвал лейтенант, они тихо перекинулись парой слов и офицер вышел, оставив нас дежурному по роте. Больше покупателя я не видел.

Сержант Липич кривил козлиный подбородок и потягивался спросонья. Прибывшие были безразличны; его хватило окинуть нас опустошённым взглядом и гортанно проблеять: «Духи! Занимать койки без простыней и с подушками без наволочек! Вещмешки держать при себе… до утра ни звука!» Завидно зевнул очередной раз и гаркнул в сторону санузла: «Дневальный, покажи им свободные места!» Второй дневальный, коего кроме как замарашкой не назовёшь, а посмотришь — все такие, драил полы. Выпрямившись, солдат бросил швабру и провёл нас в спальный отсек. Многие как были облачены в затхлую химией форму, так завалились под шинели, одеяла не трогая…

Липич не козлом — крысой оказался. С утра шептали: видели ночью, он втихушку принуждал чмыря подносить форму своих же сослуживцев и бессовестно протряхивал…

Первое утро началось громогласным «рота, подъём», но не нашлось человека, желавшего гнать нас на зарядку. Приписка неясна до сих пор, тратить энергию было влом. Младшего сержанта вынуждали заняться молодняком, он отнекивался, но… Показал мудрости заправки кровати и наведения кантика по краю, правила намотки портянок, чтобы мозоли не дулись в неподходящих местах. Чьему-то «а можно?» подрезал: «Можно Машку за ляжку!» Озвучил список, что должна содержать прикроватная тумба, и что нам светит в случае невыполнения этих мелочей…

До завтрака вошкались в казарме, после так называемого «приёма пищи» немногие ду́хи со мною в числе получили задание вымести проезжую часть, газон и тротуар возле бригадной столовой. Молодняк надо было на какое-то время занять, и нескольких непридельных солдатиков отправили чистить и без того неплохо блестевшее.

Мели мы добросовестно — от чипка до обеда! Знаток шутил, что «чипок» расшифровывается как Чрезвычайная Помощь Оголодавшим Курсантам. Пусть так, ибо чаще это кулинарный павильон при войсковой части, торгующий насущным. В чипке разменял на табак червонец, сунутый в дорогу отцом и сэкономленный из-за хвори. За прошлую неделю все поиздержались, а без перекуров службы нет.

Солдат курит, служба идёт! Спит — она тоже не стоит! Стоит лишь задача пузико набить и сигареткой закусить! Как стебал мой отец, медалист и обладатель высочайшего звания «Победитель социалистического соревнования»: «Душа болит о производстве, а ноги тянутся в чипок!»

В середине дня вызвали новичков: меня, Си́мушкина Андрея и Кашина Валеру. Объявили: к дальнейшему прохождению службы нас переводят в ремонтный взвод семнадцатой роты. С трудом верится, что можно привыкнуть неизвестно к чему и за короткое время пожалеть, что той неизведанной известности тебя бесцеремонно лишают.

Четвёртого горьковчанина команды 40А Олега Малова к тому моменту успели угнать в глухомань полигона осваивать «стратосферу», но буквально с дороги призывник загремел в госпиталь. Организм не осилил акклиматизацию, и самый тяжёлый карантинный месяц Олегу посчастливилось проваляться на госпитальной койке…

Приблизительно так четверо нижегородцев затесались в учебный стан ремонтников радиостанций малой и средней мощности, о чём вряд ли в последующем жалели.

Началась наша обязательная воинская повинность

в 4-м взводе 17-й роты войсковой части № 52922.

151 УБрС, Дальний лагерь, город Самарканд.

Краснознамённый Туркестанский Военный Округ.