Бездна

Юрий Владимирович Сапожников, 2023

Писатели только-только начинают осмысливать исторический период, называемый ныне «девяностые» или «двухтысячные годы», когда сломалась и страна, и люди. Но… «не все дороги ведут в бездну», словами автора этой книги. «Здесь все герои реальны, каждого я знавал лично. И повествования – настоящие события, может, лишь чуть развивавшиеся по альтернативному пути. Однако, все персонажи имеют другие имена, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно. Юрий Сапожников.

ФОГЕЛЬЗАНГ

1

— Послушайте, ну что вам за охота в такую гадкую пору ехать к черту на рога, на север, да по деревням еще? — Андрей оторвал, наконец, взгляд от телефона, уставился на Сазонова мутными хмельными глазами с розовощекого молодого лица. — Неужели нельзя отправить местных там, кого-нибудь из департамента культуры, пусть от вашего имени все сделают?..

Сазонов вздохнул, опрокинул в себя рюмку ледяной водки, зажевал крошечным бутербродом с вялым говяжьим тартаром. За мелко дрожащим панорамным стеклом ресторана нервно мерцала фарами нескончаемая змея из лаковых автомобильных тел.

— Что-то поздновато для пробки, — отметил вслух скорее себе, чем собеседнику, — давно ли на Петровке такая ситуация, Андрюша? Глянь, и та сторона — Кузнецкий мост, тоже стоит. Времени-то — двенадцатый час ночи!

— Это Москва, Владимир Иваныч, — усмехнулся друг, — пятница, вечер, только веселье начинается. Там, дальше, выезд на Театральный проезд, Лубянка тоже стоит… Так что надумали? Предлагаю послать людей в ваш творческий тур, а мы сейчас перемещаемся пешочком, буквально квартал. У меня тут рядом, в отеле, корпоративные апартаменты. Зовем девушек, только обязательно много. Выпиваем слегка. А завтра… — Андрей отвлекся на очередной месседж в телефоне, — завтра у моего друга, топовика Роснефти, день рожденья. Едем к нему? Там все будут. Вам полезно, а ему приятно, вы же писатель, все-таки!..

— Да не могу я, братишка, — Сазонов покачал головой, — обещал землякам, что приеду. Это ведь не просто презентация книги. Я специально детский сборник сделал. Там ребят собирают по селам, из детдомов даже. На неделю встречи расписаны. Успеем повеселиться… Сам-то не устал еще? Гляди, сожрет тебя этот ритм. Глаза уж дикие. Кто-то говорил, помнишь? Нельзя мешать водку с марафетом.

Андрей Шеин рассмеялся, откинув модно стриженую голову. Под расстегнутым воротом ослепительно-белой рубахи жалостно ерзал острый кадык… Несколько солидных мужчин, окруженных девицами немного провинциального вида, но популярного толстогубого образа, неодобрительно оглянулись, оторвавшись от вазочек с икорным ассорти. Парочка геев театрального происхождения с интересом посверлила взглядами молодого спутника Сазонова и вернулась к своим бокалам с белым вином.

— А я и не мешаю, — без обиды, отсмеявшись, заявил Андрей. — Скорости тут большие, шевелиться приходится очень резво. Иначе никак. Если день прошел без идеи, новых встреч не было, упустил что-то — и все, отстал на шаг. Глядишь, тебя уже списали… О, Эля пришла!..

Высокая большеглазая девушка с худым лицом, равнодушно кивнув Сазонову, опустилась на мягкий стул рядом с Андреем. Надутые, будто обиженные, бледные губы рассеянно чмокнули в щеку Шеина, суетливые пальцы, вытянув из сумочки телефон, брякнули его на стол.

— Ты — чего? Пришла зачем? — Андрей глянул на нее мельком, разливая водку по рюмкам, себе и Сазонову, — знакома с Владимиром Иванычем?

Сазонов припоминал одну из многочисленных спутниц Шеина, которых тот часто представлял друзьям, постоянно путая имена и статусы своих эскортниц — от танцовщицы из «Golden Dolls» до ведущего менеджера очередного строительного проекта. Эта, кажется, откуда-то с севера, почти землячка. И годочков ей — не ошибиться, навскидку — двадцать пять… наверное, еще не исполнилось.

— Да, виделись, — безразлично мазнула та зелеными глазами по заросшему подбородку писателя, — Андрей, можно тебя на минутку? Дело важное.

— Какие секреты, — отмахнулся веселый Шеин, — говори, чего там! Не пускай тумана. Где ты — и где дело важное?..

— Мне денежек надо, — тонкие синеватые пальцы с лаковыми бликами маникюра обвили его запястье, — срочно прям. Немного, Андрюша. Пятьдесят всего.

— Хо-хо, — Шеин засмеялся на этот раз интеллигентно, вполголоса, — ты в своем стиле, Эля. Должна мне уже, забыла? Совесть есть?

— Да отдам я, — девушка расстроено опустила лицо, — понимаешь, попала в ситуацию. Ну, очень нужно!..

Сазонову подумалось: настало-таки хорошее время. Во всяком случае, для молодежи. Нет нужды заводить трудовую книжку в шестнадцать лет, не нужна востребованная профессия либо ремесло. Или родители кормить будут, пока живы, и после них тоже кой-чего останется — квартира, дача, машина… Или найдутся неприхотливые работодатели, которым пустоглазые сотрудники пригодятся для чего-нибудь… Или на горизонте замаячит скучающий меценат с затуманенным стимуляторами мозгом… Тут, главное, не сплоховать, вцепиться покрепче, ну, немного потерпеть.

Конечно, еще вариант — должным образом рассчитать брачный маршрут, но здесь с каждым годом все труднее. Переводятся на Руси удобные кандидаты для семейной жизни, дураки вымирают, благодаря естественному отбору…

Эля с досадой поморщилась и снова сделала умоляющую гримаску:

— Ну-у, Андрей, что мне сделать? Хочешь, поедем в гостиницу? Могу вот с другом твоим. Как вас зовут, забыла?..

Сазонов скривился, будто попал на язык перемолотый в тартаре кислый каперс — задело пренебрежение. Шеин, не дав ему высказаться, вспылил:

— Чего хамишь, босоногая? Разговаривать научись с уважаемыми людьми! — и тут же, остывая, — в командировку поедешь. На малую родину. Личным помощником Владимира Ивановича, большого русского писателя. Командировочные на карту кину. Пока аванс. Когда вернешься, поговорим про долг. Вопросы?..

Сазонов хотел было обозначить свое мнение — зачем, мол, она мне в глуши, с надутыми химией губами и с пустой, растревоженной амфетамином головой, но не стал ронять чужой авторитет. Бог с ней, пусть тащится следом, изображая секретаря.

— Вопросов нет, Андрюша, — вздохнула девушка обреченно, — ты руку-то отпусти. Больно.

2

Маленький пятидесятиместный самолет исхлестало ледяным дождем, как только он провалился в хмурое осеннее утро над Рыбинским водохранилищем. Спустя полчаса стремительно приземлился на короткой щербатой бетонке и застыл неподалеку от районного аэровокзала, заколоченного в пожелтевшую скорлупу сайдинга. Сазонов потянулся в узком кресле, глянув на дремавшую с открытым ртом спутницу, толкнул ее локтем.

— Просыпайся, Эля. Как твое имя полное? Эльвира? Элеонора? Меня тут встречают районные клерки, так что не забудь, ты — мой редактор и заодно помощник.

Девушка сгребла с колен наушники и телефон, поежилась.

— Холодно чего-то. Помощник так помощник. А звать — Ольга.

— Чего же Элей кличут? Скрываешься, что ли?

Она посмотрела Сазонову в глаза.

— А мне так нравится. Оля — дурацкое имя. Мамаша синяя выдумала. И вообще, давай не будем. А то начнутся расспросы, знаю. Мне задание дано понятное — таскать за тобой бумаги. И ночью чтоб не замерз. Не лезь в душу, дядя.

Сазонов, пожав плечами, подтолкнул ее к выходу. Прошло время, когда он мог размышлять над эмоциями других или, что еще хуже, переживать за них, сочувствуя и жалея. Теперь времени мало. Мелькали стремительные осени и весны, сгорали, будто сигаретки-слимы, короткие дни…

В аэропорту встретила начальница управления культуры Анна Сергеевна, давняя знакомая. Владимира Ивановича несколько смутили ее порыхлевшие щеки и нос в капиллярной паутине, красноречивое свидетельство пристрастия к плодовым настойкам местного производства. Сазонов припомнил свое давнее увлечение этой неглупой женщиной, хотел пошутить на манер Кисы Воробьянинова, мол, как вы изменились — но передумал…

— Володя, я скучала-скучала! — обдавая волной цветочного парфюма, вперемешку с луковым духом винегрета, Анна тыкалась мокрыми губами в его щеку.

Ольга уныло подышала за спиной, прижимая к животу писательский портфель и нераскрытый зонт, и выдавила осипшим голосом:

— Здрасьте. Тут можно где-нибудь помыться поскорее? А то мы с дороги.

Ответа она, конечно, не получила. Анна Сергеевна, уничтожив ее взглядом, стремительно потащила Сазонова по бетонке к машине-Волге, сбивая его с шага вихляющимся тазом в тугих галифе.

— Где ты взял эту, Вова? Ведь настоящая баба-лыжа. Ой, учи вас, мужиков — толку нет. Еще наградит тебя чем опасным, вспомнишь меня… а ведь интеллигентный человек, писатель!..

В гостинице по случаю приезда немедленно состоялся дружеский обед, переходящий в ужин. Раньше срока поседевший глава поселения, с тоненькой полоской усов на страдальчески бледном лице, радушно жал кисть Сазонова обеими руками, просил Анну Сергеевну запечатлеть момент встречи на свой телефон, выражал восхищение творчеством писателя, мучительно вспоминая почерпнутые из интернета названия произведений и все же их путая.

— А вот выпивать компании не составлю, простите великодушно. Так сказать, печень… Да… Хочу, как говорится, волею случая челом бить, Владимир Иваныч? С вашего-то уровня полета вдруг да поможете нам, землякам?

У Сазонова от местной водки с легким сивушным духом стало удивительно быстро теплеть во всем теле. Он немного раскаивался, что с голодухи отведал ресторанной солянки, видом сильно напоминавшей разбавленное моторное масло, и теперь физически ощущал, как внутренности покрываются радужными нефтяными разводами… Анна, следуя своей излюбленной привычке, громко шептала в ухо хвалебные речи о своем начальнике:

— Вова, он мужик-то у нас — супер! Обижают его маленько в губернии, а ведь душа-человек. А не пьет — и не наливай. Запойный он, ну да со всяким бывает.

Ольга в куцем черном платье, демонстрирующем нескончаемой длины ноги и стоящую торчком протезированную грудь, широко раскрытыми глазами глядела в усы стеснявшемуся главе. Большой рот с чуть вывернутыми соблазнительными губами предательски отражал ее умственное напряжение.

— Чего он говорит, ни слова не поняла? — шепнула она Сазонову, потягивая минеральную воду, — пурга какая-то.

Глава откланялся в девятом часу вечера, так и не сумев сформулировать мысль о желаемой помощи, но напоследок пригласил помощницу писателя посетить местную достопримечательность — ель с котом-Баюном. Ольга с открытым ртом, вызывая приступы смеха у Сазонова, не нашла, что ответить, силясь разобрать затейливые словесные обороты хозяина. Приканчивая последнюю в пачке сигарету, писатель размышлял о том, что кот Баюн обитал на лиственном дереве, кажется, на дубе, хоть это и не точно.

Быстрые осенние сумерки завершались дождливой теменью. Желтые тряпочки листьев стаями липли к мутным окнам, сырой ветер раз за разом давил на стекла, проверяя — вдруг пустят его вовнутрь? Анна Сергеевна завладела на вахте ключами от дополнительного номера и настойчиво, придавая пьяному голосу гнусавые нотки очарования, приглашала Сазонова:

— Володя, зайдем на минутку, нужно переговорить. Есть важная информация. Тут такие дела, закачаешься. Расскажешь там в Москве, кому следует.

— Аня, ты вино на пол льешь, — механически отметил Сазонов, дернувшись в сторону своей комнаты. Красная струйка коньячной настойки пропитала вытертую ковровую дорожку под ногами растрепанной женщины с погрустневшим лицом. Не удержав обиды, Анна Сергеевна с досадой крикнула ему в спину:

— И черт с тобой! Тренируйся иди с глистой этой.

3

Начинающий помощник литератора Ольга курила в форточку, оттопырив подкачанный зад с белой полоской стрингов. Сазонов провел пальцем по изгибу ее позвоночника, брякнул на стол чуть початую бутылку водки.

— Стол бы хоть вытерла, — покачал головой, — тряпки с себя скинуть успела, а порядок навести ума не хватает. Бесстыжая баба!

— Я тебе не прислуга, дядя, — она повернулась, без капли смущения качнув идеальной имплантированной грудью, — куда еще пить? И так, наверное, повозиться придется.

Сазонов левой рукой слегка сжал ее длинную шею под самой челюстью, улыбнулся пренебрежительно.

— Кому ты нужна, бедолага? Грубить будешь — поедешь в столицу на попутке. Стол вытри. И стакан мне найди. Быстро.

Водку пришлось допивать, хотя время перевалило за полночь. Ольга раздобыла на вахте стаканы, бутылку колы и пакет чипсов. Пьянела она медленно, расплывалась историей своей короткой жизни, сдерживая сердитые слезы. Сазонов традиционно пропускал мешанину чувств мимо ушей, пытаясь запомнить хоть что-то в судьбе интересное. Может, удастся наделить героев будущих книг ее бесхитростными чертами?..

— Что, дядя, брезгуешь? Наверное, богатый. Сам девушку легко прикупишь. Ты ж писатель. А я вот книг с детства не люблю.

— Оно и видно. И не называй меня дядей. Владимир Иванович.

— Пошел ты, Иванович. А меня мамка кредитному вышибале в тринадцать лет за десять тысяч уступила. Ну, потом они, все равно, ее отмутузили. Зубы выбили. Вот я и соскочила с поселка. В Архангельск. А там холодина, и парни — сплошь на «крокодиле». Как СПИДом не наградили, не знаю. Потом в Ярославле танцевала в стрипе, все прилично. После Андрюша встретился. Он мне всегда помогает, красавчик. Только с"колесами"этими немного залетела. В клубе кент какой-то пузырек у меня из сумочки дернул, а колеса на продажу были, не мои. Попала на сотку. Слушай, одолжи! Что тебе сто тыщ, рублей же наших, не валюты. Владимир! Иванович! Ну, будь человеком. А я тебя любить буду. Честно,честно.

— Отстань, нахалка. Тебе — хоть сто, хоть двести — толку не будет. Поучить тебя надо, лучше вожжами, как в старые времена. А то и дубиной — помнишь, на Руси? Впрочем, о чем я? У тебя в башке — рой мух. Это фа-а-акт.

Под утро небо остекленело. Тучи разнесло в клочья и унесло за резные хвойные гребни горизонта. В прогалине елового леса, обрамленное ярко-желтой затейливой бахромой берез, торчит наклонно синее зеркало небольшого озера. Старая большая дворняга с рваными ушами дрыхнет, зябко свернувшись под окнами гостиницы на куче бурых опилок. В форточку проникает свежий, заледеневший даже, воздух вместе с непередаваемой тишиной северной осени.

Девушка Ольга спит на своей половине кровати, распахнув толстогубый рот с двумя белыми кроличьими резцами. Что похожа на зайца — это ничего. Молодая еще — зубы крепкие, да и кривые не так, чтобы очень, вполне себе в меру. Почему теперь много молодых людей с неправильными зубами? Растут себе, как им захотелось — один на другой лезет, будто худой частокол. А ответ-то понятен. Потому что маме с папой недосуг детишками заниматься. Ведь это ж надо следить, потом к доктору вести. Не для каждого.

Он внимательно оглядел девушку, пожал плечами, продолжая привычный диалог с самим собой. Может, и не так, конечно. Йода, например, в воде мало. Витаминов не хватает, или еще чего.

Ольга всю ночь разговаривала во сне хриплым обиженным голосом, сопела коротким носом. Мучимый бессонницей и болью в спине Сазонов пихал ее тихонько в бок, но помогало ненадолго. Навязалась, лошадь… Матерился сквозь зубы, закрывая уши тяжелой подушкой, набитой будто бы сырым песком.

Рассуждая честно, с девушкой все равно лучше, чем одному. Чересчур много в его жизни одиночества. А оно человеку противопоказано, если он психически здоров.

— Имеются исключения из этого правила, скажете вы, — обратился Сазонов к дремлющей за окном собаке, — как единоличное познание философских истин, тайн бытия и природы вещей… Ха, так это должен быть всего-навсего эпизод уединения, а не отшельническое существование. Да!

От последней жены он ушел лет семь назад. Кочевал по столицам, жил у друзей в Европе, ходил ногами по полярному Уралу, кормил гнус в Енисейской тайге, глядел, как медведи на Камчатке жрут нерестовую рыбу. Друзей у него было много, деньги водились с удачно вложенных в недвижимость проектов, и жизнь такая казалась ему вовсе не дурной. Временами, правда, всплывала в предутреннем тяжелом сне, откуда ни возьмись, жуткая тоска. Да такая, что просыпался, глотая слезы от жалости к себе, вспоминая теряющие уже краски счастливые дни детства.

— Это старость, — сказал Сазонов задумчиво ленивой мухе, замершей на треснутом оконном стекле. — Просто пятьдесят лет — приличный возраст. А самого главного сделать не успел, не приступал даже. Копчу небо, вот и весь мой труд. Да и какое оно, главное дело? Строителя нерукотворного памятника из меня не вышло. Говоря словами незабвенного Шарикова — так, дуракаваляние одно.

Измученный трактор с прицепленной телегой, адски гремя ржавыми суставами, лихо промчался под самыми окнами, выкашливая мазутный смрад. Ольга потянулась, села на кровати, обхватив свой тяжелый бюст.

— Посиди вот так, женщина, — попросил Сазонов, — утро украшаешь. Только молча. Ничего не говори.

— Ты что? Опять бухаешь? — сипло спросила девушка. — Ненормальный дядька!

Сазонов вздохнул. Очарование рассеялось, так тому и быть.

— Вставай, беспардонная. На завтрак, наверное, вчерашняя солянка, которую я не доел. Нам на работу пора. Понесем людям разумное, доброе, вечное.

4

Сельская библиотека в центральной усадьбе бывшего колхоза, ныне частного хозяйства, с незамысловатым именем «Заря», расположена была в единственном каменном здании — вместе с участковым пунктом полиции за обитой жестью запертой дверью, здравпунктом, из которого щедро несло дезинфицирующим средством, и комнатой с плакатиком на входе: Музыкальный коллектив ветеранов «Соловушка». Заведующей библиотекой оказалась весьма приличная женщина пенсионного возраста, со столичным интеллигентным выговором и строгими глазами за стеклами очков. Сазонова она встретила без подобострастия и даже несколько подозрительно.

— Наконец-то прибыли, Владимир Иванович. Ждем давно, детишек усадила.

Видимо, до ее чуткого носа долетели нотки вчерашнего алкогольного марафона, поскольку, приняв из рук Ольги пачку книжек и плащ писателя, она доверительно спросила его:

— Жевательную резинку не хотите? Ну, как угодно. И еще, пока к деткам не вышли… Они у нас из районного дома ребенка, всякого в жизни насмотрелись. А я, знаете ли, с вашим творчеством для взрослых ознакомилась. Не скажу, что бесталанно, однако прослеживается чересчур грубое однообразие. Вы увлечены темными сторонами существования человека, Владимир Иванович. Простите мнение пожилой женщины, но прошу — с нашими ребятами говорите о хорошем.

Сазонову внезапно сделалось неудобно за свою графоманию и за вчерашний банкет особенно, потому что голос библиотекаря слегка дрожал, когда говорила о детях. Вообще-то писать для детей он начал пару лет назад… сначала выходили жуткие короткие сказки, но понемногу стали получаться и радостные истории с хорошим концом. И бросить уже не смог, в промежутках между большими вещами сочиняя ребячьи рассказы. Морока была, конечно, с капризными иллюстраторами и привередливыми издателями, но покупали детские книжки неплохо, поэтому Сазонов продолжал, втайне надеясь, что каждый его опус спасает детенышей от лишнего дня тыканья в планшет с дебильными играми, генерирующими в незрелых мозгах эпилептические очаги.

В маленьком зале ребят рассадили по лавочкам. Их было около двадцати, деревенских девочек и мальчиков — старшему, наверное, лет около двенадцати. Лица у всех сосредоточенные, и тишина стоит почти полная, слышится только шепоток воспитателя, некрасивой девушки с россыпью веснушек на румяном круглом лице, да сонный звон одинокой мухи вокруг люминесцентного светильника. Библиотекарь Наталья Петровна с помощью Ольги развернула монитор древнего компьютера к зрителям, пытаясь запустить поучительный мультик об умных детях, которые читают книги, поэтому становятся потом учеными, космонавтами и пожарными…

— Владимир Иванович! — Ольга наклонилась к Сазонову, щекоча его завитками волос, — комп совсем мертвый. Флэшку твою не видит, диска не может прочитать. Чего делать-то?..

— Улыбайся, творческий помощник. Просто улыбайся. После мероприятия напомнишь мне поговорить со служителем этого книжного храма и оставить денег на новый компьютер.

— Ненормальный, — буркнула Ольга и что-то зашептала библиотекарше на ухо.

Сазонов говорил на этот раз много. О родине и скромной красоте их земли, о больших и маленьких людях, о разных судьбах — но обязательно светлых и счастливых. Рассказывал, как прекрасна жизнь, сколько хорошего можно в ней сделать, что добрые дела прибавляют количество солнечных дней. Ребята слушали внимательно, девушка-воспитатель горевала синими глазами, библиотечная дама кивала головой, изредка промокая платочком растроганное лицо. До того искренняя была аудитория, что Сазонов пришел в приподнятое настроение, фотографировался со всеми и подписывал подаренные книжки, невзирая на утреннее похмелье. Последней подошла за автографом кучерявая девочка с толстой короткой косичкой.

— Как тебя зовут? — Сазонов ободряюще смотрел в сосредоточенное кареглазое лицо.

— Лиза это наша, — Наталья Петровна приобняла ребенка, чуть подтолкнула к столику писателя, — она у нас самая серьезная. Отличница. Так и напишите — умной девочке Елизавете.

— Ну, раз самая умная, — поддержал Сазонов молчавшую девчонку, — тогда напишешь сочинение, маленький рассказик, я его в свою книжку вставлю. И мы тебя обязательно пригласим к Новому году на елку. В Москву. Можем покататься с тобой на коньках на Красной площади, где Кремль, хочешь?

— Нет, Владимир Иванович, — покачала головой девочка, — в Москву не хочу. Спасибо. У вас хорошие рассказы. Особенно про Гусенка и Счастье.

Сазонов запнулся. Старый, самый первый его рассказ, написанный в жестокой похмельной тоске в общаге «Рыбфлота» на окраине Мурманска, стоил ему разгромной критики и возмущенных эпосов детских правозащитников. Наталья Петровна часто заморгала за стеклами очков, мягко обняла девочку.

— Беги, Лиза. Твои собираются чай пить. Я пирожков напекла с брусникой.

Малышню увели через полчаса. Они тащили пакеты с книгами и дружно грузились в ПАЗик вслед за рыженькой своей провожатой. Автобус, поскрипев железным коленом кардана, поволок в своем брюхе детей по ухабистой дорожной жиже. А Сазонов насильно вручил библиотекарше почти всю наличность, которую привез с собой.

— Сказал же!.. Не вздумайте обратно отдавать. Хватит вам на компьютер с монитором. Разговор на эту тему окончен. Лучше расскажите, что это за девочка Лиза? Грустная такая и взрослая, будто не по возрасту.

— История у нее печальная… — завздыхала Наталья Петровна, — ну да много у нас тут грустного. Мне кажется, Владимир Иванович, это особенность живущих в нашей стране людей — нести тяжелую ношу, при всем богатстве, величии и духовности родины. И так всегда было.

— Слишком обширная тема, Наталья Петровна. Расскажите про девочку. Как она в детдом попала? Где родители?

— Трагедия у ребенка — подумать страшно. Не каждый взрослый вынесет. А она, сами видите, девочка вдумчивая. Отец Лизы хозяином тут был. В конце девяностых колхоз наш выкупил, не знаю уж, правдами-неправдами… Но, видно, хорошие у него мысли были — не распродал имущество, не растряс на худое дело. Восстановил поголовье, купил доильные линии, зерновые посеял. Ремонтировал наш культурный центр, даже храм восстановил, да вы мимо, наверное, проезжали…

— Звали как его? — Сазонов пил остывший уже чай, мучительно хотелось курить, но быль привлекала сильнее.

— Захар. Захар Кравец.

— Вот тебе на… — не сдержался Сазонов, — откуда тут евреи взялись?

— Владимир Иванович! — вспыхнула минутным негодованием Наталья Петровна, — во-первых, что вы имеете против евреев? Во-вторых, нас тут много, приезжих. В-третьих, вы, кажется, сами просили рассказать?..

— Простите великодушно! — поднял руки Сазонов, — перебил, моя вина. К евреям отношусь ровно, как и прочим народам. Прошу, продолжайте.

— Продолжать почти нечего. Захар действительно увлекся хозяйством. Жена-то, с Лизой маленькой, в райцентре осталась, а он переехал сюда, на центральную усадьбу, отстроил дом. Целыми днями в делах, занимался серьезно охотой. Много к нему друзей ездило, из губернии и даже из Москвы. А жил бирюком, знаете ли. Один постоянно с ним помощник в усадьбе квартировал — он и водитель, и подручный, и старший егерь. Ну, а несколько лет назад пропал Захар. Уехал на машине в область по делам, да и не вернулся.

— Как так? — удивился Сазонов, — к женщине, что ли, какой уехал?

— Этого не знаем, — пожала плечами Наталья, — жена искала его, убивалась сильно, заявила в розыск, как положено. Да только без толку. Пропал Захар, как провалился. Ни машины его, джип какой-то хороший, ни помощника — так и не нашли. Без вести пропавшими числятся.

— Ну, а собственностью жена сейчас управляет?

— Это другое горе, — скорбно поджала губы библиотекарша, — супруга оформлять права на имущество начала через год, колхозу выживать ведь надо — люди, зарплаты, налоги — часто сама моталась в губернию. Ну и слетела ночью, под самую Масленицу, с дороги — да прямо в карьер, под обрыв. Так машина выгорела, говорят, опознали хозяйку только по карточке от зубного врача. А Лизавета теперь в доме ребенка. Одна-одинешенька.

Сазонов исписал карандашный огрызок на клетчатом тетрадном листочке, сохраняя вехи человеческой драмы.

— Послушайте, Наталья Петровна, — недоумевая, продолжал допытываться, — ну, а полиция? Возбудили хоть уголовное дело? Где родственники этого самого Захарова помощника? Как это так — пропал собственник крупного хозяйства, и никаких следов?! А сейчас кто вообще управляет и кто от имени дочери, в качестве опекуна, распоряжается имуществом?

— Откуда мне знать? — пожала та плечами. — Говорят, кто — то из друзей Захара, из губернии или из Москвы, опекунство оформил. Хозяйство живет пока, сами видите. Нужно в районе спрашивать, у начальников. Да вам-то, Владимир Иванович, зачем? Книгу хотите написать, я так поняла? Только грустная получится история.

— Нет, Наталья Петровна, девочка мне запомнилась. «Гусенок и Счастье» — не детский рассказ. Жму вашу руку с уважением. Может, еще увидимся!

— Куда там, — тихо засмеялась, — нас по деревням много, а вам, наверное, в столицу пора.

— Я у вас задержусь, пожалуй, — решил Сазонов, — осень тут красивая.

Он вышел на крыльцо, жадно закурил, просматривая свой исписанный листок. Покопаться, наверное, стоит. Может, удастся помочь маленькому человеку? Вдруг да найдется осколок радости и для этого грустного сердца.

Ольга медлила, помогая убрать Наталье Петровне чашки и вазочки с подсохшим вареньем. Собираясь уходить, неловко попрощалась за руку и вдруг спросила шепотом, будто о чем-то стыдном:

— А у вас есть эта книжка? Ну, про гусенка. В наших книгах нет этого рассказа, я все перелистала, пока чай пили…

Та внимательно глянула поверх очков, вздохнула.

— Есть. Случайно сохранился старый сборник. Только он один, теперь не сыщешь. Я прошу — обязательно потом верните…

Сазонов поднял ворот плаща и даже натянул на лысую голову вязаную шапку. Ветер опять хлестал, вперемешку с обжигающе-холодным дождем.

— Ну, где ты там, Эля? Замерз до невозможности. Машина за углом, пошли скорее. В гостинице, на самом дне чемодана, есть великолепный

Dalmore.

— Я, вообще-то, Оля, — она сунула в рот моментально размокшую сигарету, бросила, достала другую, — а ты все наврал сегодня? Ну, этим детям. Про страну, про людей. Наврал, да? Нет такой страны. И людей таких нет. Эх ты, дядя Володя! А еще писатель…

5

В гостинице холодно. По старым трубам отопления, утробно рыча, елозили воздушные пузыри. Ольга читала книжку в туалете, чтобы не мешать встревоженному Сазонову немного поспать, пока действует вечерний виски. Без тени брезгливости давя тараканов на коричневом старинном кафеле лакированными ногтями, она читала растрепанную брошюру с выпадающими листами и глотала, себе удивляясь, неожиданные слезы.

Гусенок и Счастье

Грагас и Линна сперва не нравились друг другу. Когда старик Дирливангер придирчиво оглядывал стаю, сварливым скрипучим голосом перекликаясь с заслуженными разведчиками и сторожами, он не преминул, строго скосив карий глаз, заметить смутившемуся Грагасу:

— Пора тебе становиться хозяином и самому растить птенцов, мой внук! Сколько ты будешь ждать ее благосклонности? Выбери другую гусыню.

Грагас виновато склонил мощную шею, а беззаботная Линна сделала вид, что уж ее-то разговор точно не касается. Она грациозно прогуливалась, оглядывая далекое море с высоты редких зеленых холмов египетского оазиса. Как прекрасно ее оборчатое оперение с волнистым рисунком, как изящен розовый клюв! Есть ли в мире что-то совершеннее этой птицы?!

На исходе африканской зимы Дирливангер поднял стаю над Средиземным морем. Древний зов предков неудержимо гнал серых гусей на север, за степи, за черноземные нивы, над колючими лесами, к изгрызенным холодными ветрами скалам скандинавских морей. В окрестностях Никосии, на короткой остановке в стране киприотов, Линна была уже более благосклонна. Она позволяла Грагасу искать для нее свежие росточки, иногда даже разрешала коснуться своей идеальной гибкой шеи. Над снежными полями, с редкими черными проталинами оврагов, над круглыми глазами озер северной России они уже летели крыло к крылу. Любовь кружила Грагасу голову. Он сам нашел и облюбовал уютную кочку посреди оттаявшего блюдца холодной воды, гордо и заботливо следил, как Линна строит из веточек дом для их потомства. Когда Линна снесла одно-единственное сиротливое яйцо, Дирливангер презрительно сказал Грагасу:

— Вот чего ты Добился своей любовью! Из нее получилась никудышная мать.

Грагас закричал на деда, гоня его прочь. Успокаивая Линну, пел ей зябкой ночью:

— Посмотри, дорогая моя, какой он красивый — в необычном палевом яйце. Наверное, наш сын будет очень счастливым…

Когда появился на свет Гусенок, старик Дирливангер соизволил приковылять к гнезду и, одобрительно поскрипев широким клювом, сказал:

— Весь в меня. Можешь назвать его Оскаром. Мне нравится это имя.

— Хорошо, дедушка, — обрадованно ответила Линна, — мы так и сделаем. Дирливангер не удостоил гусыню ответом, лишь с легким пренебрежением оглядел ее полысевшие брюшко и бока — ведь Линна выщипала со своего тела много пуха для гнезда, чтобы Гусенок ни в коем случае не замерз северной ясной ночью…

Грагас гордился сыном. Он сам водил его к воде, учил отыскивать самые сочные корешки, редкие зернышки на холодной почве. А Гусенок был совершенно счастлив! Он быстро подрос, свободно плавал, играл с ровесниками, которых вокруг было великое множество — клан Дирливанге — ра насчитывал больше ста птиц. Когда вылиняла стая — к концу июля — Гусенок впервые поднялся на крыло. Полет пьянил его все больше с каждым днем. Звеньевые командиры учили молодежь сбиваться в клин, уходить от опасности, следуя командам разведчиков, искать места для кормежки. В начале сентября старый Дирливангер забеспокоился — ночью мороз сковывал их озерные заводи коркой хрупкого льда.

— Пора в путь, — сказал он как-то утром. — Мы полетим через страны, где был счастлив дед моего деда. Я покажу вам Балтийское море и тучные пшеничные нивы Польши.

— Зачем так далеко, Дирли? — брюзгливо спросил командир разведчиков, одноглазый Отто, — летим назад через Беловежскую пущу.

— Нет! — резко гаркнул Дирливангер, — чувствую, это мой последний полет. Хочу пролететь над галицийскими полями, Друзья…

Возражать ему никто не посмел. Перелет был непростым. Гусенку тяжело пришлось над свинцовой Балтикой, где на Дне мелководных фиордов видны Дремлющие остовы железных кораблей. Они летели уже над башнями Дрездена, и Дирливангер хрипло крикнул, поравнявшись с Гусенком:

— Собери свою волю, правнук! В этом городе людям тоже было страшно, когда британские вороны, прилетевшие сюда с башен Тауэра, сравняли с землей величие их предков с помощью огня и стали.

В Польше уже заканчивали убирать зерно. Красные букашки тракторов объезжали последние квадратики желтых посевов, когда стая нашла пойменное озерцо в излучине крошечной речки. Быстро падали осенние сумерки, и разведчики с трудом разглядели небольшую стайку сородичей на самой окраине поля, рядом с водой и укромным перелеском.

— Садимся, безопасно! — Дирливангер с облегчением заложил вираж, но Отто-разведчик упрямо крикнул:

— Сначала проверю, Дирли! Не спешите!

— Там наши, отец! — радостно пропел Гусенок. Силы у него были на исходе. Ему очень хотелось ополоснуться в озерце и побегать по мягкому скошенному полю. — Я полечу в разведку с дядей Отто!

— Подожди, малыш! — крикнул Грагас, но было поздно.

Пара разведчиков и за ними несмышленый Гусенок плавной дугой опустились на поле. Собратья на опушке шевелили крыльями в сумерках, тихонько переговариваясь.

— Безопасно! — крикнул Гусенок в небо и радостно увидел опускавшуюся стаю.

Отто же прислушался к разговорам чужих гусей и вдруг, что-то поняв, помчался, хлопая крыльями, на взлет с отчаянным воплем:

— Назад! Это ловушка!

Гром ударил со всех сторон. Первым погиб старый Дир — ливангер, приняв сухой грудью заряд дроби. Гусенок совершенно растерялся, ему было очень страшно. Кругом падали собратья, а он все бежал по полю и не мог оторваться от земли. От ужаса он потерял направление и мчался прямо на выстрелы.

— Сынок! — кричал ему с неба отец, — мой Оскар, я здесь!

Но Гусенок ничего не слышал. И когда мать, молчаливая гордая Линна, резко снизившись, хлестнула ему по шее раскрытыми крыльями, он наконец-то повернул назад. В Линну попала всего одна дробина — прямо в заботливое сердце. Грагас вполне мог улететь. Его ждала теплая Сицилия, а дальше — щедрая долина Нила, но Линна умерла, и Грагас помчался вниз, потому что жизнь без нее была ему не нужна. Свою порцию стали он получил уже на земле, рядом с распластанным телом возлюбленной.

А Гусенку перебили крыло, и в испуге он долго метался в кустах, пока его не вытащил к ногам охотников ушастый добрый спаниель.

— Гляди, Вацлав, живой гусь! — толстый усатый человек осторожно вынул Гусенка из слюнявой пасти собаки, — э, да это молодой гусенок! Свернуть ему шею, панове?

— Нет нужды, Янек, — отозвались из темноты, — стаю целую набили. Отвези Юльке, пусть порадуется дочка. Поселишь его с курами — и всех делов…

— С курами нельзя, — возразил Янек, — да сочиню ему жилище. Живи покуда, голенастый.

Спаниель лизнул Гусенка в раненое крыло и доверительно шепнул мягким старческим голосом:

— Повезло тебе, птица. Юлька наша — золотая девочка.

На приусадебном дворе пана Янека все обитатели жили дружно. Несколько особняком держался черный надменный петух, но и он иногда высказывался:

— На твоем месте я бы не стал обольщаться, Гусенок. Тот факт, что наш пан сразу не свернул тебе шеи, ничего не значит. Вот увидишь, заколют тебя на Рождество или же оставят на следующую осень, чтобы жирка нагулял…

Спаниель сердито обрывал:

— Не городи чушь, гребешок! Скорее уж из тебя сварят похлебку, кур топтать давно ленишься…

Толстомордый кот лениво поддакивал петуху с заборного столба:

— Ты, пес, молчал бы. Еще с удовольствием закусишь косточками Гусенка.

Только вмешательство Юльки — худенькой малышки в пестрой косыночке — останавливало звериную свару.

— А ну, прекратите немедленно! Никого есть не будут. В магазине полно продуктов. Что еще за глупости?..

Гусенка удивляло сначала, что девочка понимает язык птиц и зверей, но потом кот разъяснил с почтением:

— Юлька наша — особенная. Сердце у нее — будто первый весенний цветок, и в нем полно теплого солнца…

В конце зимы пан Янек собрался подрезать Гусенку только что зажившее крыло, чтоб не убрался куда подальше весною. Но Юлька твердо его отстояла, хоть и лукавила, конечно:

— Не улетит он, папа! Крыло срослось неправильно, даже на забор вспорхнуть не может.

Янек постоял с ножницами в задумчивости, пока не вступилась мать Юльки — печальная пани Лена:

— Оставь гуся, Ян. Малышка его жалеет, — потом она присела перед девочкой, прижала ее головку в косынке к себе и залилась слезами, — Юленька моя, доченька! Как мне Бога молить, чтоб помог?..

Гусенок очень подружился с девочкой. Они проболтали всю долгую зиму. Юлька делилась, как часто ей приходится ездить к лекарям, но теперь ее отпустили до лета. Сказали — больше не надо пока.

— А еще, Гусенок, они сказали — косички мои отрастут! — она смеялась, стаскивая с головы в реденьком белесом пушке старую пеструю косынку.

Гусенок же, в своем горе, рассказывал про мать и отца, а еще — про старого Дирливангера.

— А зачем вы летели сюда? — спрашивала Юлька, — наша деревня — Бжезинка. Что тут особенного? Есть рядом только одно нехорошее место, за тем холмом, внизу. Там много каменных домов, высокие трубы и старая железная дорога.

Гусенок не знал, что искал тут старый вожак. Тосковал по Грагасу и Линне, по убитым друзьям. Девочка утешала:

— Не печалься, Гусенок! Придет весна, снег убежит прочь, и мы с тобой отыщем в лесу мою тайную полянку с подснежниками. Ты знаешь, когда наступает весна, мне становится не так больно. Я радуюсь. Мама говорит, это называется — Счастье!

Гусенок думал — а какое оно, Счастье? Наверное, как теплый живот мамы Линны, как прозрачная прохладная вода в жаркий день, как первый полет?..

Весна пришла не с тихой оттепелью, а с порывистым западным ветром, стремительной капелью и плавящим снег дождем. Гусенок волновался от налетающих порывов урагана, в сердце его росла тревога. Он громко кричал, звал Юльку, но ей стало совсем тяжело, и только однажды почерневшая от горя пани Лена вынесла девочку на крыльцо.

— Юлька, меня мучит что-то! — крикнул Гусенок. — Ты обещала, что будет Счастье, а теперь и ты не приходишь. Тоска!

Девочка тихонько засмеялась, обняла его за тугую шею:

— Завтра ты улетишь, Гусенок! Тебя зовет небо. Там и будет твое Счастье. И там, наверное, мы встретимся с тобой.

Пасмурным утром ветер притих, будто оборвалось чье-то дыхание. Деревья, умытые вечерним дождем, провожали птицу в дорогу, едва заметно шевеля пальцами ветвей. Гусенок разбежался по пустому двору и взмыл ввысь. За небольшим перелеском и холмом он разглядел то нехорошее место, которое мечтал повиДать старый Дирливангер — нагромождение каменных бараков — останки стен, ржавых ворот и рельсов. Он заложил крутой вираж, и вдруг лучи солнца пронзили тучи прямо перед ним, открывая ослепительно-голубой горизонт. Гусенок спикировал на знакомый домик с красной крышей и что есть мочи закричал:

— Юлька! Я понял! Догоняй, нас ждет Счастье!

Два дня Сазонов провел в бесполезных попытках откровенно поговорить с местными ответственными лицами о пропавшем хозяине «Зари». Для начала посетил правление, где был послан подальше неласковым бухгалтером — единственной живой душой, от мехмастерской до коровников с опрятными буренками. Оборудование действительно было новое. Блестели хромом немецкие доильные карусели, навоз сдвигала резиновая лента-робот. Непривычную картину идеального производства он бы созерцал еще долго, завороженный порядком. Но внезапно появился человек в чистой зеленой спецовке и посоветовал покинуть территорию хозяйства. Культурный спортивный юноша с модной бородой пожелал счастливого пути и настойчиво проводил до ворот, попутно переговариваясь с кем-то по УКВ-рации.

Любитель замысловатых речевых форм, он же глава поселения, принял Сазонова незамедлительно, по протекции оттаявшей Анны Сергеевны.

— Дорогой Владимир Иванович, так сказать, дело это прошлое, — подергивал себя за щетинку седых усов, гово-рил, отводя глаза, — Захар, несомненно, был филантроп и меценат. Да как его найдешь, когда он исчез? Бытует мнение, мол, подался в капиталистические страны. Как говорится, где бананы и дождик не капает…

— В Африку, что ли? — хмыкнул Сазонов. — Нового-то хозяина вы знаете? Крупнейшее сельхозпредприятие, точно должен быть известен собственник.

— А мне зачем? — пожал плечами глава, — людям зарплату платит, скотина на месте, поля ухожены. И не вникал я даже. Ну, по бумагам, вроде — сто процентов долей у юрлица с Новгорода. А директор из Переславля, по-моему.

— О-кэ, — вздохнул устало Сазонов, — это понятно. Время обеденное, товарищ глава. Я завтра уезжаю, и у меня для вас авторский подарок. Да ведь с меня в Москве, в Минкульте, попросят отзыв о вашей вотчине. Посему нам нужно уладить вопрос — что мне в отчете указать?

— В каком отчете? — немного испугался сторожкий начальник.

— Как думаете, я тут книжки детские по селам читаю? — презрительно нахмурился Сазонов. — Sancta simplicita.

— Чего? — собеседник побледнел больше обычного.

— Святая простота, говорю, — вздохнул Сазонов. — Латынь. Стыдно, мой друг. А еще опытный руководитель. Благоволите позвать из приемной моего помощника. Кстати, ваши приглашения к дереву, с каким-то там котом, совершенно неуместны. Она в звании капитана. И награды боевые имеет, между прочим.

Молчаливая Ольга сноровисто разложила на брифинг-приставке икру, банку осьминогов, нарезанный хамон и водрузила трапецию Hennessy.

— Я не пью, Владимир Иванович, — умоляюще-нерешительно проговорил хозяин кабинета, облизнув вставшие торчком усы.

— Бросьте паясничать! — жестко, сам любуясь собой, отрезал Сазонов. Ну, практически Бендер.

Ольга по-хозяйски распахнула форточку, прикурила черную сигарету от сверкающего в тонких пальцах"ронсона", и сквозь сизый дым прищуренными зелеными глазами снисходительно глядела на главу.

— Эльвира Карловна, — строго обратился Сазонов к ней, — прошу вас через пять минут выйти в приемную, проводить секретаря и проследить, чтобы нам не помешали. А вы отправьте вашу подчиненную в отгул до завтрашнего дня, уважаемый. Кстати, в каком вы звании? Специальное у вас или воинское?

— Я, простите, только срочную… — в замешательстве ответил глава, совершенно сбитый с толку. — Мне бы удостоверение ваше глянуть, если можно, так сказать…

— Что-о? — негодующе протянул Сазонов, — вы меня совсем расстраиваете. Я с вас показания за подписью брать не собираюсь. И явку с повинной не требую. Пока. Я ваш гость, поэтому и беседа у нас дружеская.

Глава все же отправил секретаря домой, робко извинился перед Ольгой за предшествующее фамильярное приглашение к дереву кота Баюна и, вздохнув обреченно, влил в дрожащее горло Hennessy.

— Бож-же ж мой, — качал головой с закрытыми глазами, — солнце в груди встает, Владимир Иванович. — как настоящий ценитель священных напитков, он не закусывал, только нюхал прозрачный хамон. — А носками-то как дает, честное слово! Ну, этот коньяк осаживать не требуется, да-а-ааа.

Понимая, что скоро население останется без руководителя на пару недель минимум, Сазонов спешил выяснить важные детали.

— Дорогой вы мой, при всем уважении, — мотал бритым подбородком глава, — вы завтра уедете, а мне тут жить. Не упомню я фамилию директора новой «Зари», да и не скажет она вам ничего. И в госреестре юридических лиц значится новый собственник — ООО неведомое. Только, скажу я вам — молва идет, будто кто-то из крупных начальников колхоз прибрал. Да вам-то что?

— Девочку жалко, пойми ты, — с досадой ответил Сазонов, — хозяйство богатое, а она в детдоме мыкается. Но это одна сторона. А отец где? Убежал? Убили? Кстати, что скажешь про этого его подручного, который тоже исчез? Он ведь местный?

— Как раз нет, — разводил руками глава, — он сюда приехал лет десять — от сего дня — тому назад да сразу к Захару поступил. Помнится, рекомендовали его какие-то Захаровы друзья, может, москвичи? Ну, был приличный, послушный, интеллигентный. Звали его… как, погоди, его звали?! Ааа-а — а-а, Дмитрий.

— Ну, и как он тут жил? Баба была у него? Вино пил, говорил о себе? Какой из себя? Участковый вообще паспорт у него видел?

— Про паспорт не знаю. Сам высокий, худой. Очки носил. Темно-русый, вроде. Да бес его знает, Владимир Иванович! В полиции, наверное, есть данные. Они в розыск его тоже объявили, кажется.

День потихоньку угас. Понимая, что скудная информация у местного начальника иссякла, Сазонов распрощался с ним и недопитой бутылкой коньяка и вышел вместе с Ольгой в морозный вечер.

— Ну, Оля, тут больше ничего не выяснишь. А ты, оказывается, не совсем потеряна для Родины. Что ж, благодарю за службу. Завтра я еду в здешнюю губернию, а ты можешь лететь в Москву. Андрею передам, чтобы вручил тебе призовые. Если чем обидел, не дуйся, — Сазонов улыбнулся, слегка поддел пальцем ее подбородок, — ты красивая и, в общем, добрая девушка. Не совершай глупостей, и будет все хорошо.

— Я с тобой поеду. Мне в Москве делать пока нечего. Закончим с этой девочкой историю, тогда и свалю.

— Ты в своем уме? — остановился Сазонов на полшаге, — тут может быть такая длинная канитель!.. Зачем тебе это?

— Затем, — упрямо качнула она головой, — сказала же — буду помогать.

— Идиотка! — вскипел Сазонов, — завтра в губернии посажу на самолет. Разговор окончен.

Она остановила его за полу плаща.

— Сазонов! Не гони меня. Я книгу твою прочитала, «Гусенок и Счастье». Пожалуйста, можно мне остаться?..

6

В областном центре коммунальщики завершили сезонные ремонты инженерных сетей и дорог, и в преддверии первых снегопадов город выглядел неплохо. Свежий асфальт блестит мокрой змеиной кожей, буро-желтые еще бульвары, очистившись от летней пыли, замерли, умытые и малолюдные. Сазонову нравился город, где прошло его детство. Оценивал объективно, понимая, что не хватает тут столичной скорости, события текут неспешно, новости приходят с опозданием, но к недостаткам этих особенностей не причислял. С лихвой перекрывал тоску по суете вечерний благовест церквей, радовала узнаваемость все тех же улиц, удивляли вспышки памяти из той дальней дали, «когда деревья были большими»…

Еще из района Сазонов созвонился со старым товарищем, сведущим в скрытых сферах, отдавшим Родине годы жизни в различных статусах — от бойца-пограничника до начальника подразделения федеральной службы. Нужен был совет профессионала, бывшего сотрудника, с которого постепенно, год за годом, спадали ограничения по срокам давности. Дядя Саша коротал теперь время на даче. Вдобавок к пенсии, как водится, получил синекуру — должность консультанта по безопасности в крупном федеральном банке, имея возможность проводить время по своему усмотрению.

— Вова, смотри, куда идешь! — это дядя заорал вместо приветствия, едва завидев его в калитке, — я там донки начал вчера делать, да не успел. Не напутай мне, пожалуйста.

Сазонов аккуратно обошел разложенные на брусчатке двора снасти и обнял хозяина.

— Решил все принадлежности переделать, — сообщил, заключая гостя в твердые объятия, полковник.

Они не виделись около года, и Сазонов с удовольствием отметил, что товарищу пенсия не во вред — по-прежнему дымит в уголке рта сигарета, глаза пронзительные и цепкие, щеки гладко выбриты. Перегаром не пахнет.

— Неплохо устроился, дядька. И не бухаешь, похоже…

— В отличие от разных проходимцев, я человек вообще малопьющий, Вова. А не заезжать годами — стыдно. Опять без подарка, конечно?..

— Не, ты что, — Сазонов, открыв чемодан, продемонстрировал пузатую бутылку коньяка, — только закуски не взял.

— Пошли в оранжерею, — потер ладони полковник, — там у меня, под навесом, столик. Я розы тебе покажу. Занялся ими давно, помнишь? Сейчас достиг совершенства, брат.

Они неторопливо пили коньяк, смотрели на идеальные розовые кусты и слушали плеск карпов в гигантском пруду дяди Саши. Будучи перфекционистом по натуре, он содержал свою дачу в образцовом виде. Даже беспородная полосатая кошка передвигалась преимущественно по мощеным дорожкам, подозрительно издали оглядывая редкого гостя.

— А я вот делом занят. Оцени мое озеро — все сделал по науке. Обходится, правда, недешево, зато, смотри — прелесть-то какая! — полковник цокал языком. — А оранжерея, глянь, черствый ты человек — английской конструкции. Стекла чище хрусталя. Ну, как сам кантуешься? Ты все с Оксаной своей тормозишь?

— Где та Оксана, дядя? — отмахнулся Сазонов, — забыл, что была такая. Время несется — не уследить. Мне и одному не грустно. Как тут наши, все живы?

— Все, да не совсем, конечно. Ваню Патефона с филармонии закрыли, все-таки. БЭПовцы добили — мол, украл какой-то рояль, не до конца списанный, да и еще по мелочи. Уехал на пару лет на поселение. Ну, ребята его греют.

Рябина у забора, сплошь усыпанная багровыми ягодами, приютила целую стаю снегирей. Бойкие птички оживляли молчаливое утро, обстоятельно выбирая из ягод семена, переговаривались деловито.

— По твоему вопросу вот что, Володя, — полковник покатал глоток коньяка во рту, — тема получается не совсем простая. Давай условно поделим проблему на две части. Начнем с очевидного — с перехода прав на имущество. У самого Захара родственников в России не осталось. Далеко копать не стали — может, в Израиле и есть кто-нибудь, да сложно это. Большая группа его родных обитала на западной Украине, корнями даже в Польше, вероятно. Всех, видимо, нацисты зачистили, концы потеряны. Жена Кравеца не вступила в супружеское наследование, поскольку он был признан безвестно отсутствующим только через год после пропажи — не успела просто, попала в аварию. Кстати, сразу по тому ДТП — был конец декабря, дорога содержится под накатом. Слетела в карьер, возгорание. Там вопросов у криминалистов не было.

— Труп достоверно опознан, захоронен, дело закрыто, так? — Сазонов покачал головой, — насколько мне известно, машина у нее была приличная, опыт вождения имелся.

— Вова, не усложняй, — отмахнулся дядя Саша, — там дальше интереснее. Судьба у бабы такая, точка. Так вот, у нее — матери этой девочки — есть единственная тетка, живет в Костромской области. Опека формально установлена на ней. Тетка старая, поэтому имущественный комплекс отдан в управление трастовой конторе. Регистрация фирмы — угадай? Конечно, Москва. Дальше сложные договоры управления для иных юридических лиц. В конце цепочки — выгодоприобретатель — трастовая группа — тетка жены Кравеца — девочка из детдома. Все совершенно чисто.

— Значит, существует понятный банковский счет, где накапливается капитал ребенка, я так понимаю?

— Ну, счета может и не быть в таком смысле. Управляющая группа показывает опекуну прибыль или убыток, дальше предлагает решения, например, иные капиталовложения, диверсификацию, оптимизацию бизнеса. Опекун, действуя добросовестно, соглашается в интересах девочки. Во всяком случае, я так думаю. Копать времени не было, уж прости.

— Значит, ты полагаешь, потихоньку колхоз рвут на части? Но я там был, работает производство. Во всяком случае, на первый взгляд.

— Что ты все с кухонным криминалом, Вова? — полковник с досадой поморщился, — пойдем-ка к берегу, кинем поплавочки. Сейчас карпа поймаем на обед. Может, тетка доверила управление профессионалам, которые и сами зарабатывают, и капитал ребенка умножают. Тетку пробил, кстати, можешь не заниматься. Пенсионерка, контакты только с соседями, помаленьку попивает. Битая нитка.

На мостках у дяди Саши рыболовное место оборудовано с умом. Два шезлонга, маленький столик со шкафчиком для бокалов и дежурной бутылкой, крепления для удочек.

— Продолжим, однако, самогоном, — утвердительно решил хозяин, — мне тут сала прислали из Витебска, тает прям во рту. Шкурочку оцени — мягкая, и жевать не надо.

— С твоих слов — Кравец исчез, но финансового мотива, в части планированного захвата, не было, — отметил вслух Сазонов. — Ну, а что по нему самому? И потом, подручный его — непонятная фигура.

— Не спеши, торопыга, — закурил полковник, — добрались с тобой до второй части. Вот тебе справочка, почитай. Вернешь мне назад, прямо сейчас. Я пока на словах расскажу… В марте такого-то года предприниматель Захар Кравец на автомобиле Toyota Land Cruiser 200, принадлежавшем юридическому лицу — фирме «Заря», выехал из центральной усадьбы и отправился в областной центр. За рулем в момент выезда находился его помощник. Тут отвлекусь, вот тебе справка на этого человека.

С ксерокопии на Сазонова смотрело сухое очкастое лицо с высоким лбом и ввалившимися щеками.

— Дмитрий Колокольцев, одна тысяча девятьсот семидесятого года рождения. Уроженец города Брянска. Сведения о родителях отсутствуют. Проживал с бабкой, Ганной Ивановной Колокольцевой, ветераном педагогического труда. Окончил обычную среднюю школу, далее занимался индивидуальной трудовой деятельностью. Женат не был, детей не имеет…

— Как он попал сюда? — пожал плечами Сазонов, — занесло из центра страны.

— Там нет второй части, в этой справочке. Не перебивай, пожалуйста. С начала девяностых годов многократно — это значит, очень часто — пересекал границу страны, посещал Польшу с целью коммерческой деятельности. Ну, дело обычное, тогда все туда утюги возили. Потом Дмитрия потянуло на сельское хозяйство. Он организовал сельхозкооператив в деревне Брасово той же Брянской области, вел бизнес. Следующий раз мы находим его среди делегатов конференции Российского еврейского конгресса, случайное, видимо, упоминание — тысяча девятьсот девяносто девятый год. Кстати, наш искомый Захар Кравец там не участвовал, но уже имел тогда квартиру в Москве и бизнес-контакты аграрного плана в столице, Белоруссии и Польше. Ты знаешь, что Кравец сам много раз ходил под сто пятьдесят девятой статьей нынешнего УК? Знатный был мошенник, да не о нем речь.

— Клюет, дядя Саня, — между делом заметил Сазонов.

— Твою мать! — заорал полковник, — чего молчишь?!

Карп сорвался, мотанул плоским телом в заросли травы. Пришлось выпить по рюмке, успокоить нервы. К полудню чуть выглянуло зябкое солнце.

— Тут бы и бросить твое пустое дело, — продолжал хозяин, — пропал еврей, вместе с другом-бродягой, да и бог с ними. Что мне твоя сиротка? Много таких по стране. Так нет же, Вова, — хлопнул себя звонко по ляжке, — брянские коллеги подкинули грязи на вентилятор. Бабушка у этого Захарова подручного оказалась с подвохом. Ганна Ивановна — по-настоящему, видимо, Константиновна — дочь Анны Вениаминовны Колокольцевой. Супруги Константина Павловича Воскобойника, бывшего бургомистра Локотского самоуправления в нынешней Брянской губернии, как раз там, где создал свой кооператив в деревеньке Брасово этот самый Дмитрий. — Полковник торжествующе сузил глаза, налил самогона в рюмки. — И вот, что теперь, Володя, с этим делать, мне в голову не приходит. Я на пенсии, полиции это неинтересно, сам понимаешь. Просто в совпадения я не верю. Кое-что еще поискал, да немного нашлось. Дмитрию Колокольцеву выдавались шенгенские визы, и по сей день действует заграничный паспорт, не аннулирован. Сведений о пересечении границы мне не раздобыть, уже не служу, прости. В картотеках нет данных об участии в экстремистских или иных запрещенных организациях. В социальных сетях не зарегистрирован. Сим-карты на его имя отсутствуют. Вот такой поворот, малыш.

Сазонов встал с шезлонга, прошелся по пирсу… А как незамысловато все началось, просто банальная история, которая могла вырасти в обычную криминальную схему. Теперь и комментариев не подобрать, чересчур сложная выходит конструкция, аж волосы на спине шевелятся.

Полковник торжествующе вполглаза наблюдал за реакцией Сазонова, но в этот раз тот не сплоховал — был вытащен приличный зеркальный карп.

— Вот и обед, Вовочка, — потирая руки, завопил дядя Саша, — глянь, какой красавец! Ты как любишь — запекать со сметаной?

— Не, — помотал головой Сазонов, — жарить. На чугунной сковороде. В муке. Много масла, чтобы корочка была. У тебя есть белое сухое вино?

— Дурак, что ли, — оскорбился полковник, — то в масле с корочкой, то сухое ему подавай. Рыба-то наша. Значит, обойдешься самогоном. Я пошел жарить.

— Погоди, — Сазонов остановил его, пока летали мысли, — Воскобойник — это нацистский губернатор, которого партизаны прикончили?

— Отступись, Вова, по чести прошу. Это не просто коллаборационист. Это бывший солдат революции, потом идеологический антисоветчик, сумевший десятилетия водить за нос моих коллег из ОГПУ. Он выпускал манифесты, партию создавал, такого нагородил — уму непостижимо. После него возглавил эту республику Бронислав Каминский, слыхал про такого? Командир двадцать девятой дивизии СС «РОНА». Вспоминай разгром Варшавского восстания, 1944 год, палач Каминский… Так вот, при Воскобойнике, пока того партизаны не зачистили, Каминский был вечным номером вторым.

Полковник кинул скользкого карпа на мостки, мягко взял Сазонова под руку:

— Володя, в старые времена, чтобы по-настоящему заниматься, я немедленно доложил бы генералу. Я и теперь ребятам своим намекнул, но сам даже думать не хочу. Слишком тяжела задачка, не нашего ума дело, точно.

— Я в толк не возьму, при чем тут правнук фашиста — и еврей из российской глубинки? Дядя Саша, так не бывает. После войны семьдесят лет прошло. И куда они оба делись, скажи на милость? Не договариваешь чего-то.

— Думать не хочу! — заорал, багровея, полковник, — заявился раз в пятилетку и настроение портишь, сволочь. Ну, на тебе, напоследок, фамилию — дружок твой успешный, Руслан Михайлович Фирсов. Как раз и допроси его, как в столице будешь. Зайди к нему в Совет Федерации и поспрашивай, как, мол, корешок твой, Захар Кравец, поживает? Здоров ли, все ли ладно? Да напомни, как они вдвоем банк «Перспектива» десять лет назад на пару зеленых мультов шваркнули.

— Руслан в теме? — ошеломленно проговорил Сазонов, — я его в том году видел, на охоту на Камчатку ездили. Ты серьезно сейчас? В голове не укладывается…

— Пошел! К чертовой! Матери! — раздельно произнес полковник, закурив, добавил чуть мягче, — слушай, ты ко мне не заезжал. Я тебя не видел. Но поскольку я человек добрый, предлагаю — на ход ноги, под рыбу, глотнуть моего великолепного самогона. Может, больше не придется.

Сазонов потер виски, кивнул рассеянно:

— Самогона, конечно, хлебну. Однако ты меня совершенно огорошил… Надо будет подумать основательно.

— А чем тебе думать-то, Вова? Ты — будто баран. А баранов режут. Последний раз говорю — уймись. Поезжай, как ты любишь, в Ниццу. Ты же почти что Максим Горький. Ну, и подыхай там на старости лет от сифилиса на высоте чувственных наслаждений. Не лезь, придурок, в эту историю, по — человечески прошу.

— Так я, в отличие от Горького, не успел создать школу богостроительства для пролетариата ни на Капри, ни даже в Ницце. Может, удастся сделать в жизни хоть что-то стоящее?..

Полковник махнул рукой, в сердцах забыв рыбу, зашагал к дому. Карп косился с мостков глазом глубокого черного цвета и беззвучно шептал усатым ртом:

— Dum spiro–spero.

7

Сазонов вернулся в город ближе к вечеру. Ольга ждала его в гостинице, спросила чуть встревоженно:

Конец ознакомительного фрагмента.