Напрасный труд

Юрий Валентинович Стругов, 2002

Эту повесть можно было бы назвать «Как разрушалась сталь» – не антитезой Николаю Островскому, а наоборот – как логическое завершение грандиозного коммунистического проекта «Советский Союз». Все описанные события имели место быть, имена героев изменены. Содержит нецензурную брань. Содержит нецензурную брань.

Глава 6

Сразу после возвращения из Москвы Егоров докладывал о результатах поездки начальнику главка. Тот не очень внимательно, постоянно отвлекаясь на телефонные звонки, выслушал его и сказал: — Ну, молодец! — Потом велел оставить трест на одного из заместителей, немедленно выехать на Биохимический, в Дальнереченск, поселиться там, без права появления в Хабаровске, возглавить всю работу и ежедневно докладывать. — Помогать тебе,-добавил он, — со всей полнотой ответственности будет мой заместитель, Анатолий Александрович Узлов.

Когда Егоров попытался убедить его, что одно его, Егорова, личное появление на стройке ничего серьезно изменить не может, что нужны самые решительные и срочные меры по укомплектованию стройки всем необходимым, и уже не на уровне его треста, а на уровне Главка, он, пресекая дальнейшие разговоры, отрезал:

— Вот вы там все это вместе с товарищем Узловым и решите.

Егорову стало совершенно ясно, что начальник главка уже знает, что в прикупе, и тоже все понял. — Точно как в"Коньке-Горбунке"сказано про Иванушку-дурачка:"Молодцом его назвал и"счастливый путь"сказал.

Он понял, что угодил в капкан, который рано или поздно захлопнется. Уже одно то, что начальник главка закрепил за стройкой Узлова, последнего в иерархии своих заместителей, открыло истинные намерения его самого относительно Биохимического.

Узлов, будучи заместителем по кадрам и быту, не мог помочь Егорову даже советом, тем более, что в этой ситуации он меньше всего в них нуждался. Нуждался же он в рабочих, технике, транспорте, материалах и конструкциях и еще во многом и многом, на чем стоит всякая большая стройка и в чем помощи ему оказывать никто не собирался. Конечно, Узлов будет регулярно ездить на стройку, будет, недовольно бурча, ходить по заводу, таская за собой и его, Егорова, а на вопросы о хоть какой-нибудь помощи отвечать, как уже однажды в сходной ситуации было:"Работать надо, товарищ Егоров, а не попрошайничать. У меня, сам знаешь, в арсенале ничего, кроме авторучки и матерщины, нет. Понял?"

Сложность положения Егорова заключалась в том, что его обширных служебных обязанностей, связанных с трестом, с него никто не снимал, да и не мог снять, но зато его лишали возможности заниматься ими систематически и по своему усмотрению. Право же спросить с него за любой другой объект треста и вообще за всё, что делается в этом большом хозяйстве, в любой нужный кому-то момент у его начальников, партийных и советских органов сохранялось в полном объеме.

А на Биохимическом он оказывался в роли заложника, его как бы назначали в жертву, которая будет принесена в нужный момент. Конечно, это было не так уж и страшно, по крайней мере, прямо не пахло кровью или тюрьмой, но снятием с работы, исключением из партии, фактическим, хоть и негласным, запретом занимать руководящие должности, пахнуть очень даже могло. А ведь Егоров ничего другого делать не умел.

Егоров понимал, что отправка его самого в Дальнереченск, закрепление за стройкой Узлова, давали начальнику Главка, человеку тоже подневольному, пусть и на более высоком уровне, хоть и маленькую, но отдушину, хоть небольшую, но паузу. Это позволяло ему некоторое время на вопросы о принимаемых мерах по усилению строительства Биохимического отвечать:"Да меры мы принимаем. Отправили туда для руководства непосредственно на месте управляющего трестом. Причем, отправили без права выезда. Закрепили за стройкой ответственного от главка в ранге заместителя начальника. Принимаем и другие меры. Думаем, дело будет поправляться."

Такого рода отговорка могла удовлетворить только очень наивного человека, такие люди еще попадались среди тех, кто имел право что-то спрашивать с такой значительной фигуры, как начальник главка, но уже чрезвычайно редко. Но, и это вовсе не так уж и странно, она удовлетворяла и тех, кто все понимает, знает истинное положение вещей и настоящую цену такого рода отговоркам. Это было одно из правил игры, которому неукоснительно следовали все ее участники. Это был сговор ради общего интереса руководителей разного ранга, объединенных одной целью — выиграть время и не дать формального повода для серьезных к ним претензий в условиях, когда повлиять на ситуацию положительно реально никто не мог.

Эти люди понимали, что дополнительных ресурсов нет и взять их неоткуда. Как понимали они и другое: если задание исходит из партийного органа, Центрального Комитета КПСС или Краевого, то его можно было только без рассуждений принимать к исполнению, ибо ТАМ не ошибаются.

Секретарь Крайкома тоже принимал эту пустую отговорку, но вовсе не потому, что жалел кого-то. Сочувствие к кому-то и секретарь Крайкома никогда не ходят рядом. Просто он понимал, что если каждый раз снимать, то скоро никаких руководителей не хватит, а проблемы все равно останутся. Подчиненный ему руководитель был для секретаря Крайкома своего рода защитным ресурсом перед ЦК, который нельзя было расходовать безрассудно. Так ведь скоро и до него самого добраться могут.

Как-то Егоров был свидетелем очень характерного диалога. Он находился в кабинете секретаря Крайкома. Был самый конец года, и все готовились подводить его итоги. Позвонил первый секретарь горкома, ему нужно было посоветоваться, кого из руководителей домостроительного комбината, провалившего план ввода жилья, снимать с работы, начальника или главного инженера. Дело было привычное, даже житейское, и секретарь Крайкома не нашел даже нужным нажать на кнопку, чтобы отключить громкую связь.

— Так, кого снимаем, Геннадий Петрович? Вялкова или Аптекова? — спросил секретарь Горкома.

Развалясь в кресле и поигрывая карандашом, секретарь Крайкома отвечал:

— Вялкова! Аптекова! Какая разница. По мне хоть Аменхотепа. Лишь бы до первого успеть.

Егоров понял, что секретарь не чужд истории древнего Египта.

А в этой, разворачивающейся вокруг Биохимического игре, Егоров был первой фигурой, которой сделали ход, и игроки получили паузу для обдумывания следующего.

В такой ситуации Егорову не оставалось ничего другого как попытаться еще раз переделить свои собственные, уже многократно поделенные и переделенные, ресурсы. Конечно, ничего умного в этой пере-дележке не было, но раз Биохимический теперь на всех уровнях значился как важнейший объект треста, невозможно было не начать с себя.

Четыре строительных управления из пяти, входящих в состав треста, располагались в Хабаровске. Все имели, так самым серьёзным образом называемый, Государственный план и не имели под этот план ни рабочих, ни механизмов, ни материалов. Это тоже было совершенно неукоснительно соблюдавшимся правилом.

Зато все имели сверхплановые задания от райкомов партии по важнейшим объектам районов и от Горкома партии по важнейшим объектам города. Игнорировать эти задания было совершенно невозможно, ибо только от этих органов зависела личная судьба начальников строительных управлений. Но и это было далеко не все.

Помимо заданий по городу, все имели специальное задание Крайкома партии по сельскому строительству, выполнение которого свирепо контролировалось его строительным отделом.

Имели задания по ремонту и подготовке к зиме неведомо чьих жилых домов, поскольку коммунальные службы города с этим не справлялись. Все имели задания на отделку квартир в запланированных к вводу жилых домах организаций других ведомств, поскольку жилье вообще в последние годы сдавалось что называется всем миром.

Все имели закрепленные за ними поля с овощами или картофелем и должны были вести прополку, окучку, уборку урожая. Состояние полей время от времени, и всегда внезапно, проверял лично Первый секретарь Крайкома, и горе тому начальнику строительного управления, а они обязаны были лично встречать Первого в поле, если Первый находил поле заросшим травой или обнаруживал желтые, не вовремя собранные огурцы.

Все должны были посылать людей на выпечку хлеба, на разгрузку железнодорожных вагонов, на очистку проезжей части дорог и трамвайных путей ото льда и снега, на множество других дел, не имеющих к строительству ни малейшего отношения. И все это под страхом немедленного и неотвратимого наказания.

Все знали правила игры, тем более, что первым в очереди ответственным за непринятие мер, был Егоров, остальные же были до поры прикрыты им. Но Егоров не был овцой и тоже знал все это.

Поэтому, собрав начальников строительных управлений, он решил вначале попытаться их убедить, а потом, если потребуется, то и заставить, командировать на заведомо мертвый объект хоть какие-то бригады с прорабами. Но поскольку снимать этих людей нужно было с живых объектов, следовало найти возможность сделать эту рискованную операцию максимально безопасной для начальников строительных управлений, которым уже завтра кто-нибудь из секретарей Горкома или райкомов может сказать:"Да как вы посмели!"Договорились сделать это тихо, не информируя свои райкомы партии.

Однако, на следующий день, прямо с утра, позвонили все четыре начальника управлений и сказали, что секретари райкомов под личную партийную ответственность строжайше запретили снимать с ИХ объектов хотя бы одного человека."Что делать?" — спрашивали начальники.

Егоров прекрасно знал, что даже самый категорический его приказ в этой ситуации не будет исполнен и попросил вмешаться начальника Главка и Крайком партии. Содействие в таких случаях оказывается очень и очень неохотно, и звонок Егорова и его просьба были неприятны и начальнику Главка, и секретарю Крайкома.

Начальник Главка буркнул"я тебе Узлова дал, вот с ним и решай", а секретарь Крайкома сказал, что"этим строителям ничего поручить нельзя"и что они"могут только сопли распускать". Однако, проигнорировать совсем звонок Егорова он не мог, все же объект особой государственной важности, секретари горкома и райкомов получили соответствующее указание и, скрипя зубами, смирились.

Партийные секретари, однако, жалоб на себя секретарям вышестоящим не забывают и не прощают, даже по вопросам чисто рабочим и, в сущности, даже пустяковым.

Это было, правда, уже потом, спустя полгода, но первый секретарь горкома нашел возможность напомнить Егорову кто есть кто и что можно по отношению к секретарю, а чего нельзя, и публично высек Егорова.

Был строгий порядок, что все руководители всего"народного хозяйства", от мала до велика, назначались на должность приказами своих вышестоящих организаций. Но это еще ничего не значило. Каждый приказ о назначении обретал силу только после его как бы освящения, после утверждения работника в должности соответствующим партийным комитетом.

Начальник цеха утверждался заводским парткомом, директор маленького заводика — райкомом, директор большого завода — горкомом, а директор краевого объединения — крайкомом. Директора крупных оборонных заводов и еще кое-кто утверждались в самом ЦК. Каждый партийный комитет имел свою"номенклатуру", так это называлось, и она в совокупности включала в себя всех начальников и начальничков страны и делала их полностью послушными воле партии.

Егоров по должности был"номенклатурой"горкома партии, и секретарь горкома вдруг вспомнил, что Егоров уже пять лет как ходит в управляющих трестом, не будучи утвержденным на его бюро, бывали иногда и такие умышленные и неумышленные недосмотры.

Он собрал заседание бюро, пригласил на него сотню руководителей города и срочно вызвал из Дальнереченска Егорова, который уже давно сидел там безвыездно, выполняя приказ Министерства и начальника Главка.

Секретарь горкома поставил Егорова на трибуну и предложил ему перед всем народом отчитаться, какие меры он собирается предпринять для усиления строительства объектов города Хабаровска.

Егоров проинформировал, хотя все знали это и без его информации, что трест связан Биохимическим заводом, который решением Совмина и ЦК КПСС объявлен стройкой народно-хозяйственного значения, что сам он командирован туда без права выезда, что он должен немедленно добавлять туда людей и другие ресурсы, и что никаких решительно возможностей для усиления работ на городских объектах нет.

— Отрадную картину вы нам тут нарисовали — сказал секретарь горкома — только зря вы пытаетесь оправдать свою бездеятельность и неспособность руководить решением ЦК нашей партии. Решения ЦК для нас святы, и, я думаю, что эту нашу позицию разделяют все члены бюро горкома и приглашенные руководители… А вы, товарищ Егоров еще и демагог, оказывается… Я думаю, это понятно и всем членам бюро. А, кстати — спросил он, готовя заключительную реплику, ради которой он всех и собирал, — где этот…Биохимический завод?

— В Дальнереченске — ответил Егоров.

— Вот пусть вас тамошний райком и в должности утверждают. Мы этого делать не будем! — поставил победную точку секретарь горкома.

Но это было уже потом, а сейчас Егорову следовало выполнять приказ и ехать на поселение.

На следующий день, взяв с собой портфель со стандартным набором командированного и посадив с собой в машину не успевшего уехать вчера Оганесяна, главного инженера одного из своих управлений, он отбыл в Дальнереченск, успев-таки услышать на прощание от начальника Главка удивленное: — Как? Разве вы еще не там?!

Они въезжали в пригородный поселок Корфовский.

— Георгий Валентинович, — попросил с заднего сиденья Оганесян — давайте потратим десять минут, заедем на здешний бульдозерный участок, узнаем, сумели ли наши мужики на бульдозерах подняться на сопку.

В окрестностях поселка, на самой высокой в окрестностях Хабаровска сопке, тресту было поручено Крайкомом построить радиорелейную станцию и, конечно же, поскольку стройка имела идеологическое значение, в кратчайшие сроки. Занималось этим управление Оганесяна.

Крайком раздраженно торопил, время уходило, а строители никак не могли решить вопрос доставки конструкций на самую вершину сопки. Крутизна склона была предельной, к тому же глубокий снег, и машинисты бульдозеров наотрез отказывались туда подниматься.

"Мы не самоубийцы" — говорили они и, по всем инструкциям, были правы. Решить доставку конструкций вертолетами тоже не удавалось, дело было опасное, новое и дорогое. Своих вертолетов у Егорова, понятно, не было, а дать прямую команду вертолетному отряду крайком не решался. Но выход нужно было искать.

Поскольку терпенье в Крайкоме лопалось, вчера под личным руководством главного механика треста механизации на гору должна быть организована пробная бульдозерная экспедиция.

Подъезжая, Егоров и Оганесян увидели не просеке, которая уходила, казалось, вертикально вверх, к вершине, следы гусениц.

— Значит, заехали, — сказал Оганесян, — и, смотрите, с санями, — он указал на гладкий блестящий след полоза тракторных саней. Выйдя из машины и подойдя поближе, они увидели, что следа было два. Значит, бульдозер успел уже и вернуться. Правда, неизвестно, добрался ли он до вершины. Наверно, всё-таки добрались, отсюда, от подножия сопки, просека на вершину не казалась такой уж вертикальной, как издалека, от дороги.

— Это уже хорошо, значит, завезем все. Один раз заехали, заедем и сколько нужно. — сказал Егоров, — поехали на бульдозерный участок, поговорим с машинистами, узнаем подробности.

Участок был недалеко. Шеренгой стояли несколько вагончиков — бытовок, из трубы одного из них вился уютный дымок. Кругом заповедная тайга. Чистый пушистый снег на земле и на деревьях. Тихо. Пошли к вагончику с дымом. Около него в ряд, нож к ножу, стояли могучие бульдозеры, желтые чистенькие японские и черные, в потеках мазута, наши. Притихшие стоят, смирные, как будто и вправду устали и отдыхают.

— Что за черт, — сказал Егоров и глянул на часы, — рабочий день ведь. Александр Борисович, а сколько времени? Может, у меня часы врут?

— Не врут, не врут, Георгий Валентинович. Половина четвертого, еще полтора часа до пяти.

— Ничего себе, — весело сказал Егоров, — рано шабашить даже по нашим меркам. А ведь это карьерные машины, работа у них никогда не кончается, рой себе землю, да рой… А директор карьера ведь подошвы стоптал, выпрашивая в главке дополнительные бульдозеры.

— Да вы посмотрите, — показал Оганесян на замерзшие уже лужицы воды под бульдозерными радиаторами,-они уже давно воду слили и стоят, раз горячая вода замерзнуть успела.

— Ладно, пошли знакомиться, — сказал Егоров.

В вагончике было накурено, грязно и очень жарко от пылающей в углу чугунной печки. За длинным столом, сбитым из досок, на дочерна испачканных мазутом скамьях сидели человек восемь мужиков. Разного возраста, но, как на подбор, крупные, толстые, рукастые. Неторопливо курят. Четверо играют в домино, непременно стукая костяшками аж из-за плеча, остальные лениво, без интереса, наблюдают.

Егоров с Оганесяном поздоровались. Те, которые сидели лицом к двери подняли глаза, но ответил только один. Остальные не повернулись.

Егоров, еще захвативший, как сам он говорил, самый конец"золотого века", когда на производстве нельзя было не работать, сам воспитанный в этом духе, терпеть не мог сидящих на работе, как здоровая собака не может равнодушно видеть бегущих. Рабочие были не его, треста механизации, но он не удержался:

— У вас тут, я смотрю, порядок, — похвалил он, кивнув на домино, — сыграете ровно два тайма по сорок пять минут, и будет уже пять часов. И рабочая совесть не будет беспокоить.

— Да нет, Георгий Валентинович, — включился в разговор Оганесян, — они давно бы разошлись, да автобуса ждут в город. А он будет только в пять. Точно, мужики?

Никто из сидящих на эти обидные для рабочего человека реплики не отозвался. Сказать по существу было нечего, грубить же не следовало на всякий случай, мало ли кто это зашел.

— Ну, ладно, — сказал Егоров, отодвинув рукой одного из играющих и садясь на край черной скамьи, — скажите тогда, кто ездил на гору и как туда дорога? — И обвел глазами сидящих.

— А ты сам-то кто будешь, начальник? — спросил один, не поднимая глаз от костяшек домино в руках. Егоров назвался.

— Ну, я тогда, — сказал тот который спрашивал, положив лопатообразную ладонь с костяшками домино на стол.

— Тогда расскажите, пожалуйста, как дорога, когда выехали, когда вернулись, сколько груза было на санях?

— Как ехал? — Бульдозерист бросил костяшки на стол. — Да так, что больше не поеду. Пусть враги мои туда едут! Четыре! Четыре раза разувался! — он даже показал четыре растопыренных пальца на правой руке. — Это в снегу — то! На таком морозе! — Он начал нервно повышать голос. — И, если бы не этот мальчик…-Он кивком головы указал на здоровяка напротив, который безучастно лежал на сложенных на столе руках. — Я бы, может и не разговаривал бы с вами сейчас.

При этих словах тот, кого назвали мальчиком, поднял голову, но ничего не сказал, лицо его не потеряло сонного выражения.

Егоров не очень поверил в"больше не поеду!», он узнал то, что хотел, что дорога туда есть, ехать можно. А дело уже совсем в другом: сейчас начнется привычное вымогательство, тем более, что рабочий класс у нас, когда ему нужно, грамотный и все знает, как знает и то что, что Крайком их начальством сильно недоволен за затяжку строительства радиорелейной станции.

— Хорошо, хорошо, — сказал Оганесян, — мы все поняли. Сколько?

— Сколько, сколько, — успокаиваясь и уже обдумывая, чтобы не продешевить, начал бульдозерист, — по полста рублей вот сюда, под камень… — Он похлопал тяжелой ладонью по грязной крышке стола и подтвердил, — под камень. За одну ездку. Каждому. Ездить будем парами, иначе нельзя. По очереди, все. — Он показал глазами на всех сидящих за столом. — Если ты, начальник, согласен, мы тебе все, что скажешь, завезем и не такую гору.

— Ну что, Александр Борисович? — спросил Егоров, — тебе платить.

— Да что тут торговаться, — ответил Оганесян и повернулся к говорившему, — ты бригадир, наверное?

Тот кивнул.

— Собери ото всех заявления о приеме на временную работу в наше управление? Знаешь? Завтра приедет наш начальник участка, я ему все расскажу. Все дела — с ним. Но завтра и начинать. Договорились?

–А почему не договориться, — улыбнулся бригадир, — раз люди хорошие. Завтра и начнем. Не боись, начальник. Только… расчет за каждые десять ездок. Договорились?

–Ладно, куда от вас денешься, раз люди такие хорошие.

В машине Егоров и Оганесян некоторое время молчали, будто опасались, что бульдозеристы их подслушают, да еще и передумают ездить на гору. Когда отъехали подальше Оганесян на заднем сидении зашевелился, и Егоров услышал:

— Ухватили кота поперёк живота. Это я про себя…Вы на морды их, извиняюсь, лица, посмотрели? Чисто разбойники у большой дороги. Притаились, кистенями поигрывают и ждут пока купец на дороге не покажется. А мы тут как тут.