О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы

Юрий Безелянский, 2021

«О СССР – без ностальгии» – книга воспоминаний и дневников одного московского интеллигента в очках. О детстве, о школе, об институте и работе в советских учреждениях, с подробностями и проблемами ушедшего времени. Поиск своего места в жизни. Повествование о том, как автор данной книги шёл трудно, набивая себе шишки, к заветной цели: стать писателем. Современному читателю будет интересно узнать, что читал мальчик-юноша-молодой человек, что видел, с кем встречался, во что верил и в чём сомневался. В книге много отчаяния, стихов и рассуждений о жизни. Книга рассчитана на массового читателя: для старшего поколения – в усладу узнавания ушедших лет, для молодых – в назидание и в урок, как жили их отцы и деды, начиная с 30-х годов прошлого века. Без восхищения и ностальгии, а с некоторой болью и иронией. Субъективно? Несомненно. А если иначе, то нудно и скучно…

1946 год — Дети двора

После скудного существования в эвакуации московская жизнь была в сладость, с её масштабом и возможностями. Ещё шла война, окна были заклеены бумажными полосками, чтобы стекло не трескалось от взрывной волны. Питались по продовольственным карточкам. И однажды — о ужас! — я их потерял или их украли. Я был в отчаянии, но мама утешила: «Ничего, как-нибудь обойдёмся!» Но ужас потери продкарточек остался в моей памяти…

Итак, мальчишество, 10–14 лет. Учёба и школьная буза. Сначала отличник, потом позиции сдал. Как-то неинтересно было готовить уроки, тем более мама никогда меня не контролировала. Затягивал двор. Хотелось играть, соревноваться. Вот уж точно: тихоней не был. Напротив, сгусток энергии. Целый набор каких-то дворовых игр: прыжки в «козла» и «отмерялы», втыкание ножичков в землю и что-то ещё, что уже совсем не помню. И ещё одно увлечение по весне, когда около тротуаров неслись потоки воды, — пускать кораблики. Кораблики выдалбливал из коры, сооружал на них подобие мачты с парусом. И было жгуче интересно, как несло кораблик по мутному потоку воды. И ещё, начитавшись Жюля Верна, дома любил рисовать свой «Наутилус» с внешней стороны и в разрезе и насыщать его корабельное пространство различными предметами.

Ба! А коллекционирование марок, особенно из экзотических стран. Мама выдавала деньги, и я ездил в магазин филателии на Кузнецкий мост и покупал кусочек чего-то, что никогда не мог бы увидеть воочию…

В те годы я как-то совмещал двор и домашние увлечения. Дома рисование и чтение, во дворе физическое раздолье. Постоянный крик, шум, ор, ссоры, лёгкие тычки в грудь. Весело и привольно. И никакого надзора родителей. Как правило, семьи были неполные: отцы воевали на фронте или сидели по лагерям и тюрьмам. А матери вкалывали, чтобы заработать на хлеб, и им было некогда заниматься и воспитывать своих чад. А чада резвились. Почти махновское гуляйполе.

Сегодня всё иное, по крайней мере в Москве. Вот передо мной номер газеты «МК» от 8 декабря 2018 года, публикация «Боевые мамаши против чайлд-фри», и диву даюсь. Новое явление: гиперопека так называемых «интернет-мам». Для этих новых мам забота о детях — нечто вроде соревнований в соцсетях. Как выглядит ребёнок, как одет-подстрижен, во скольких кружках занимается. Эти мамы выкладывают в соцсетях по 20 фоток в день: вот мы поели, вот мы гуляем, вот наши обновы и т. д. Ребёнок для них вроде куклы или любимой собачки.

Ну, а мы в те 40–50-е годы были другими под прессом социальной уравниловки. В основном неблагополучные, бедненькие. Дети неухоженные, вольно играющие во дворах. И только крики вечером: «Петя, хватит играть! Иди домой!.. Маша, сколько тебя можно звать? Мигом домой! Хватит!..»

И никаких оплаченных секций: по танцам, балету, хоккею, фигурному катанию, биатлону, хорошим манерам и этикету и т. д. Были, конечно, кружки в Домах пионеров, но это было сплошное любительство. Это сегодня родители вкладывают деньги в детей, в надежде, что вложенное окупится и «дитя» засветится высокооплаченной звездой…

В моих сверстников Андреев — Тарковского и Вознесенского — никто не вкладывал, они сами ставили себе цель и добивались её и карабкались наверх. Я тоже карабкался, но явно запоздал. Моя дорога была извилистой и с явными отклонениями в сторону. В итоге известность получил, но ни Нобеля, ни Шнобеля. Но это я забежал вперёд…

Возвращаясь к теме двора… Вначале он был основной территорией обитания, и всё же я часто выбирался в центр Москвы. Из Арсентьевского переулка на Большую Серпуховскую, к скверу завода Ильича, а там на трамвай и в центр. Или в отчий дом на Волхонке, в гости к дяде Шуре, Александру Алексеевичу Кузнецову, умельцу с радиозавода, смастерившему самолично телевизор с малюсеньким экраном и очень неохотно демонстрирующему телекадры своим племянникам и племянницам. В основном наслаждался экраном сам со своей тётей Симой.

А мой удел — радиопередачи дома, и одна из любимых «Театр у микрофона» и разные литературные композиции: «Тартарен из Тараскона», «Звёздный мальчик» и др. И завораживающий голос актёра Николая Литвинова: «Слушай, дружок!» И дружок слушал. Потрясал монолог Нехлюдова в исполнении Василия Ивановича Качалова про соблазнённую Катюшу Маслову: «Все так… Всегда так…»

В театр ходил, но мало. Но «Синюю птицу» в Художественном видел. Ещё — «Пиквикский клуб», «Мёртвые души», в Театре революции — «Таню» с бесподобной Марией Бабановой… Я регулярно ездил к Большому театру и в киоске покупал репертуарный театральный сборник. Изучал его и знал наперечёт все спектакли и всех исполнителей различных театров.

Мама дала деньги, и я купил в букинистическом магазине два больших альбома, один про Художественный театр, а другой — про театр «Летучая мышь» Балиева. Внимательно читал, имена Москвина, Книппер-Чеховой, Андровской, Ершова, Яншина и других корифеев МХАТа мне были близки. Знал и тех, кто эмигрировал в первые годы после революции во время зарубежных гастролей, — Михаил Чехов, любимец Станиславского Ричард Болеславский, который в январе 1920 года перебрался в Польшу, там играл и ставил спектакли.

О театре можно написать много, но в специальной главе. А пока заглянем в «ТАБЕЛЬ ОЦЕНКИ ЗНАНИЙ, ПОВЕДЕНИЯ И ПРИЛЕЖАНИЯ УЧЕНИКА». 6-й класс «Б», 1946–1947 годы.

Забавная маленькая тетрадочка: полный набор всех оценок, от пятёрок до двоек. Высшие оценки по истории, географии, литературе и иностранному языку, низкие — по алгебре, физике… и мелким бисером (места мало) записи учителей для сведения родителей: не сняв шапку, прошёл в класс… неоправданно пропустил учебный день… прогул учебного дня… отказался на предложение учителя выйти из класса… никогда не бывает на своём месте… (Когда я прочитал об этом Ще, она отреагировала точно: «Летучий голландец!»)

Табель тянет за собой шлейф воспоминаний, и почему-то вспоминается, как в каком-то классе появился новенький: рослый парубок, приехавший из Киева, — Борис Давидовский, и на каком-то уроке или на внеклассном чтении разбирали пушкинских «Цыган», и Борис мямлил строки:

Земфиры нет как нет: и стынет

Убогий ужин старика.

Все попадали с парт. Борис никак не тянул на романтического Алеко, а тем более на решительную Земфиру. Но с тех пор имя Земфиры накрепко приклеилось к новичку.

Ну, а меня в школе многие звали Демоном. За немного романтический и загадочный облик и за эмоциональное чтение лермонтовской поэмы:

Печальный демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землёй,

И лучших дней воспоминанья

Пред ним теснилися толпой…

И надо отметить, что в те молодые годы по духу мне больше соответствовал Михаил Юрьевич, чем Александр Сергеевич. Мне импонировали дух мятежа и неприятия того, что окружало поэта.

В январе 1946 года произошла литературная катастрофа: вышло постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». И начались мракобесные танцы. О том, как убивали Зощенко и травили Ахматову, я написал спустя долгие десятилетия в книге «69 этюдов о русских писателях» (2008). Кто любопытный, может достать книгу и прочитать. Мне в 1946-м было 14 лет, и я, конечно, не мог понять глубину произошедшего. Я не читал Михаила Зощенко, но слушал, как его читают артисты по радио. Например, знаменитый рассказ для детей «Ёлка» о Лёле и Миньке, как они снимали подарочные украшения в виде сластей и фруктов.

«…Лёля говорит:

— Если ты второй раз откусишь яблоко, то я не буду больше церемониться и сейчас съем третью пастилку и вдобавок возьму себе на память хлопушку и орех.

Тогда я чуть не заревел. Потому что она могла до всего дотянуться, а я не мог».

Этот прелестный рассказ для детей, а ещё я с удовольствием слушал по радио рассказ для взрослых «Аристократка», в исполнении, кажется, блистательного артиста Театра сатиры Владимира Хенкина. Герой рассказа Григорий Иванович признаётся друзьям: «Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках». И рассказывает, как сводил одну такую в шляпке в театр, а там, в театре — буфет, а в буфете блюдо с пирожными. А далее:

А далее в рассказе такой сюжет: дамочка «кушает второе пирожное», третье «и берёт четвертое».

«Тут ударила мне кровь в голову.

— Ложь, говорю, взад!..»

А потом герою пришлось за всё заплатить, и он обратился к дамочке: «докушайте», а она сконфузилась. Тут появился какой-то дядя:

« — Давай, — говорит, — я докушаю.

И докушал, сволочь. За мои-то деньги…

Так мы с ней и разошлись. Не нравятся мне аристократки» (1923).

А вот мне лично очень понравился богемно-аристократический Александр Вертинский, мне повезло: я был на одном его полузакрытом концерте. И был покорён его исполнением песен и ариеток. Тут же многое выучил и часто напевал: «Где вы теперь? Кто вам целует пальцы?..» Мне это было как-то ближе, чем широко популярное: «Броня крепка, и танки наши быстры…»

Что делать: по натуре я нон милитар, а индивидуал, тяготеющий к локальности и интимности.

3 января 2019 г.